Карибский дневник 2012

Средство мобильной связи

Черные муравьи вылетают из мобильного телефона,
заползают в рот, заползают в уши,
на спине суетятся, на шее,
они рождаются от удушья
эфирных волн. На волнах чернея,
они очищают звук до блеска, они доводят его до края,
где звук становится чьим-то словом,
они конкурируют с муравьями, рыжими муравьями
компании «Оранж».

Глобус

Глобус, лысина монаха,
стол дубовый, мрак окна.
Без сомнения и страха
он вращает времена,
ослабляя их вериги.
И всю ночь один, в тиши
он записывает в книге
тайны цифр и души.

Ночь

Ночь высокая-высокая - от земли до неба,
тихая-тихая – от уха до уха, от звезды к звезде.
И шумят лишь турбины самолета, летящего над океаном,
превращая легко в движение
и всасывая залежавшиеся на высоте
прошлогодние сновидения.

Века напролет

Леса выдыхают воздух-время,
всегда раздуты их щеки-ноты,
болота песней бурлят сонливой,
дубы высокие с пышной гривой
следят, как проходит за годом год
веками долгими напролет.
Леса, как хор, исполняют песни
крестьян, разбойников, крестоносцев,
их музыка – листья, иголки, косы
и ветер маленьких происшествий –
амурчик, дующий в небосвод,
веками долгими напролет…

Крым

Сад наполнен веществом
окончания сезона
из листвы, воды, озона.
Непогода за окном.
Стрелы лестниц белых к морю,
закипает черный шторм,
отгоняет волны с воли,
смело девушка с веслом,
охраняя парапеты,
сад, дорогу, маяки,
вновь весну сменяет лето,
мчатся волны, как быки.
Сад не спит: прогулки статуй,
чьих-то снов прохладный дым,
дремлет мой герой усатый –
полуостров-остров Крым…

Разговор

В альбоме марки, стихи, открытки,
листаем страницы, обсуждаем даты,
границы независимых и подмандатных,
акваторий вечных сырые нитки
вдоль изрезанных очертаний
континентов. Из расстояний,
из ветров, облаков и гор
наш сегодняшний разговор.

По правилам древнего языка

По рельсам вдоль горизонта
проносится поезд каждый вечер,
по рельсам вдоль горизонта
проплывает луна из темной бронзы,
по рельсам вдоль горизонта
каждый день проплывает солнце.
Ты легко оголяешь плечи,
пока поезд, луна и солнце проплывают
справа налево,
моя веселая королева…
Моя любимая королева,
немного дрожит рука,
я пишу тебе справа налево,
по направлению движения поезда,
по правилам древнего языка…

Косы

Гречанки вплетали в косы маслины,
индейские женщины – зубы медведя,
негритянки вплетали веревки-плети,
итальянки вплетали в косы спагетти
во время тяжелых разборок семейных.
Джульетта вплетала в косы Ромео,
Дездемона вплетала в косы Отелло,
Людмила вплетала в косы Руслана,
Изольда вплетала в косы Тристана…
Эвридика вплетала в косы Орфея,
Горгона вплетала в косы Персея,
Живые в косы вплетали Мертвых,
Война в косы вплетала Мир,
Тайны в косы вплетали Ложь,
Луна в косы вплетала Грош,
Тезей в косы вплетал Минотавра,
Фанни в косы вплела Александра.
Море в косы вплело Старика…
Хватит о тактике женской. Пока!

Шмель

Шмель в саду, мой пушистый веселый охранник,
проверяет пыльцу на цветах, отгоняет грозу и ветра.
Летний зной, словно шар, демонстрирует гладкие грани
и вращает сады, где мой шмель обитает с утра.

Я в беседке сижу под пушистой июльской охраной,
только солнечный мед и мотивы пчелиного дня.
Он, как перстень жужжащий на пальце моем безымянном,
обещает мне стать человеком к  концу сентября.

Революционная осень

Каждый октябрь собираются на площади перед Зимним
тени с маузерами, в бескозырках, в тельняшках в полоску.
То ли обтянутые пулеметной лентой,
то ли историей перечеркнутые матросы
салютуют новому времени:
Вива Куба! Вива Революсьон!
Играет рваный аккордеон,
ревут раздутые гневом трубы,
гитара расколотая звенит…
Над Зимним революционный флот парит:
красные звезды, желтые звезды,
пятиконечные, шестиконечные…
Но утро близко, и исчезает
трибуна черная, гаснут речи,
Разлетается с первыми облаками
красных матросов буйное вече.
Пред Зимним дворничиха подметает
флот воздушный – октябрьские листья,
красные, желтые, красные пятиконечные,
желтые шестиконечные …

Карибская элегия

Лазурь Карибская – юность вечная,
соль горячая, как песок,
берег из чистого серебра.
Любуюсь тобой, под луной, до утра.
Под сводом прохладной соломенной крыши,
под кроной пропеллерной ветреных пальм
вновь зарождается время и даль
и постепенно становятся ближе.

Проплывая мимо

Эх, плыть бы где-нибудь поутру,
вдоль пальм, что весело растянулись на километры, где ветры
местные и духи местные не рады присутствию твоему,
застыв в торжественном карауле.
Здесь сложно расшифровать молодую тьму,
она в ароматах и вожделении,
повстанцы бодрствуют, привидения
тревожат девственную листву,
ее дефлорируют наши пули…
Эх, плыть бы вдоль берегов беспечных,
под сказки пальм, в их счастливом гуле
навстречу новому божеству…

Америка Латина

Побег с востока на взрослый запад.
Там только взрослые обитают.
Они не спят и стоят у края
Земли, созвездий зодиакальных.
А в это время мы мирно спим,
из труб струится волшебный дым
сном вертикальным над влажной крышей.
От окон теплых все дальше, выше
он удаляется словно ослик
на запад желтый, в страну для взрослых.
И мы легко безопасно спим,
наш сон спокоен, неуловим,
его всю ночь сторожат кубинцы
и с ними прочие латиносы.
Крепки их жилы, надежны тросы,
на них подвешен тяжелый мир,
с кормой огромной и длинным носом,
как у веселого Буратино.
Бежим на запад от гильотины,
бежим на запад от черных дыр,
Встречай, Америка нас Латина…

Сон о Венеции

Точная копия океанского лайнера
из легкой исцарапанной белой пластмассы
причалила ночью в порту Венеции.
Вокруг многочисленные пластмассовые шхуны.
С них дети толкают громаду воздушную на глубину,
под солнце измученной зноем лагуны.
Пуста посудина и легка.
Она покидает тяжелые воды.
И дети с ветром ее толкают
в просторы мяты и табака.

Война миров

Война миров на новом витке, марсиане уже в пути,
мчатся их злые крылатые кони, земля готовится к обороне.
Рации кубинских полицейских давно настроены на мотив
песен военных другой планеты. Бермуды возвращают съеденные когда-то,
легко проглоченные корветы, истребители и триремы.
Война в границах солнечной системы –
вирус галактики толстозадой с черной отпугивающей дырой.
Кубинцы первыми вступят в бой.
Непросто придется пришельцам с Марса – их личный враг команданте Кастро
к победе полной давно стремится, готов рассеять их по вселенной
и их преследовать по столицам, освобождая миры от гнета
на русском спутнике с пулеметом.

Команданте Че Гевара

Игрушечные страны, раскрашенные в цвета
коктейлей багама мама, мохито и секс на пляже,
вы стали удачным самым купажем
колониальным –
для всех котелков с сигарой
исполненная мечта.
Но в этом раю однажды заводится Че Гевара,
он не повторяет дважды, слова его коротки.
Народ побеждает ибо повсюду дворцов руины,
разбросаны по Карибам простреленные котелки.
Но ад, что описан Данте, разверзся над команданте,
разверзся из глубины.
И снова в лачуги, в храмы, вернулась багама мама,
продолжился секс на пляже и сказки большой луны.   


Лучи его сна

В его сумеречных сновидениях ровно посередине
встает венецианское солнце. Он продолжает спать,
и в этот момент она прижимается к нему покрепче,
впитывая лучи его сна.
Не могут их проглотить опытные привидения
и другие эфирные твари,
нейтральны могилы собора Фрари.

Тропический дождь

Всю ночь, как оркестр, тропический дождь
аккомпанировал влюбленным,
вещая струнами вертикальными,
над хижинами соломенными и пальмами.
Всю ночь, как фаланга, тропический дождь
был стеной от стихий бессонных,
прикрывая испуганные деревни,
склоны водой поливая древней.
Всю ночь нашептывал тропический дождь
сказку о том, как туземный вождь
в птицу черную превратился.

Рядом с Гаити

Жил на лафете пушки зеленой,
накрытой серым сырым брезентом,
из лужи бездонной пил серую воду,
смешанную с известью и цементом.
Собака белая прибегала с разорванным боком,
лизала раны его. С востока
приходил офицер, участник событий,
дважды раненый на Гаити в битве против
тонтон-макутов, и рассказывал о беспробудном
пьянстве в госпитале военном,
там советуют хромосомы
молоко стараться не смешивать с ромом,
как и теленка не варить в молоке.
Он регулярно с собакой на пару встряхивал тело,
сжимая в руке
сигару, набитую солнцем и мелом,
сигару, похожую на парабеллум.

Траншейные виски

Виски благоухали рельсами и бинтами.
Вдоль узких траншей я бежал и всем телом чувствовал градус.
Все ушли, все готовились дружно к параду.
Давили сверху облаков этажи, встречали настилы меня, блиндажи,
остатки стекла, искореженной стали
и виски, которые благоухали
рельсами черными и бинтами…

Игрушки

Барабаны поскрипывают на ремнях,
ранцы поскрипывают на спинах.
Идет пехота через равнину
под трели ветра и певчих птах.

Война в разгаре, вдали дымы
над битвой жаркой висят, как арка.
Игрушки герцогов и монархов
ведут кампанию до зимы.

Над ставкой вновь небосвод спокойный,
и в пушках вновь засыпают черти,
и облака, наполняясь смертью,
летят туда, где другие войны.

Превращения

Снег, превратившийся в пасмурный день,
дождь, превратившийся в черно-белый
снимок с чьим-то усталым телом,
в нем прозрачные грусть и тень.

Ветер, превратившийся в дневники,
жара, превратившаяся в ожерелье,
так далек горизонт постели,
сны раскованы и легки.

Приступ тоски

Длился день трое суток,
длился сон три недели,
я бродил и из будок
я звонил, но метели
за холмы уносили
и слова, и дыханье.
Я был лишь очертанием,
возмущением пыли.