Морская душа Владимира Васильевича Беляева

Познакомились мы с Владимиром Васильевичем Беляевым, когда после увольнения в запас в ноябре 1985 года я пришел в поисках работы к заведующему отделом организационно-партийной работы Вологодского горкома партии. Хозяин кабинета, узнав, что я бывший зам-полит и флотский офицер, сразу потеплел взглядом, и представился капитаном 2 ранга запаса, проходившим службу начальником политотдела Потийской военно-морской базы Черномор-ского флота. Потом предложил чай и долго расспрашивал меня о моей службе на Тихоокеан-ском флоте. С первой встречи с этим основательным, располагающим к себе человеком, за внешним его деловитым образом партийного руководителя чувствовалась широта натуры, тонкая внутренняя организация и особая деликатность,  несвойственная партийным функцио-нерам. Я сразу сравнил его с одним из известных героев книги «Морская душа» писателя-мариниста Леонида Соболева.
Владимир Васильевич помог мне трудоустроиться на партийную работу в Вологодский вагоноремонтный завод, где я с его легкой руки проработал более трех лет. Потом мы часто общались, как члены совета областной общественной организации «Вологодское морское соб-рание». Тогда я узнал, что после увольнения в запас в конце шестидесятых (конец известной политической оттепели в стране) с высокой адмиральской должности и в ранге члена ЦК ком-партии Грузии, капитан 2 ранга запаса Беляев испытал  обидное разочарование за сломанную по прихоти высокого партийного начальника блестящую карьеру флотского политработника.
Но переживал он недолго, потому что в Вологде снова продолжил путь флотского партийного работника уже в качестве секретаря парткома Сухонского речного пароходства. В те времена, когда не было нормальных автомобильных дорог в области, речной флот был единст-венным транспортом, способным доставлять необходимые народнохозяйственные грузы в самые отдаленные районы области. Ударно трудилось Сухонское речное пароходство в весеннее-летнюю навигацию, особенно в ходе ежегодных авралов «Юг», чтобы по большой весенней воде успеть перебросить все необходимые грузы по реке Юг в отдаленные восточные рай-оны области. За организацию и успешное руководство этой важнейшей народно-хозяйственной работой  В.В.Беляев был награжден орденом Трудового Красного Знамени. А потом уже была работа в горкоме партии и активная общественная работа в Вологодском мор-ском собрании.
При этих своих заслугах и высоких партийных должностях Владимир Васильевич всегда на удивление оставался очень скромным и деликатным человеком. Я часто читал ему свои стихи и даже посвятил ему одно свое стихотворение, но так бы, наверное, и не узнал о его соб-ственных литературных увлечениях, если бы не первая публикация его рассказа в 2001 году в вологодском журнале «Мезон»,  редактируемом Исааком Абрамовичем Подольным. Это был рассказ «Даная», который не только убедительно свидетельствовал о ярком писательском та-ланте автора, но и позволял прикоснуться к его богатому внутреннему миру, к его морской душе.
Если бы не болезнь Владимира Васильевича и его ранний уход, он бы, несомненно, успел еще много сделать в литературе. Я помню, как незадолго до своего ухода в 2000 году, он делился со мной своими творческими планами. Я был в командировке в Липином Бору и, зная, что Владимир Васильевич живет там всё лето, заехал к нему в родительский дом. Сидели мы на лавочке возле крыльца. Он, не смотря на запрет врачей, курил  папиросы и хрипловатым тихим голосом говорил о сюжетах своих новых рассказов, подсмотренных и написанных на берегу Белого озера.
В очередную свою поездку в Липин Бор на следующий год я мысленно разговаривал с Владимиром Васильевичем, стоя у его свежей могилы на местном кладбище, он похоронен там на своей малой родине, которую он так горячо любил и талантливо воспевал в своих коротких рассказах, публиковавшихся в Вашкинской районной газете «Волна». Я запоздало просил у него прощения, что не успел при жизни сказать этому замечательному моряку и талантливому писателю сердечное спасибо за счастливое участие в моей судьбе, за его широкую и добрую морскую душу.

Председатель правления Вологодского регионального
отделения Русского литературного клуба 
капитан 3 ранга в отставке Л.А.Юдников

Ниже публикуем рассказ В.Беляева Даная.

Даная
В.В. Беляев
 14 октября после 12 лет реставрационных работ великая "Даная" Рембрандта вернулась на прежнее место — в выставоч¬ный зал Эрмитажа, где ее 15 июля 1985-го облил серной кислотой маньяк. Во время реставрации неоднократно высказыва¬лись предложения отказаться от восстановления картины, большая часть которой оказалась выжженной. Однако тройка рестав¬раторов — Евгений Герасимов, Александр Рахман и Геннадий Широков, прокорпев над "останками" Данаи 144 месяца, доказали, что искусство - при определенных коррективах — вечно.

 Память. Сколько событий и фактов, исторических полотен хранит она - бездонный человеческий запас¬ник прошлого и настоящего... Под руку попадается ма¬ленький простенький каталог выставки живописи, скуль¬птуры и графики Студии военных художников - «грековцев», изданный в семьдесят первом. В каталоге не¬сколько репродукций и автографы, подаренные мне ху¬дожниками Сониным, Денисовым, Щербаковым, Кривоноговым... Память имеет свой запасник...
Целый день я работал в школе сержантов Севервоенморстроя, а вечером собрался домой. Замполит шко¬лы майор Ивашов попросил:
- Не уходи, у меня сегодня лекция для личного состава. Давай поужинаем вместе, потом послушаем заезжего москвича.
- Нет, Ваня, вечера жалко свободного, их и так у нас немного, а во-вторых, все москвичи считают, что у нас тут - в глухомани заполярной - все, что ни ска¬жешь, проглотят, да еще и благодарить будут. Нет, слу¬га покорный, уволь.
С Иваном у нас давние дружеские отношения. Жи¬вем на одной улице... Но дело в другом: через два дня я на "Жгучем" ухожу в море, к кромке льда... Когда вер¬нусь, когда еще выпадет свободный вечер, как сегод¬ня, одному Богу известно да начальнику штаба флота.
- Ладно, черт с тобой. Начнет москвич свою лек¬цию, и уйдем домой. Дежурного заставлю ножкой шар¬кнуть и сказать лектору "мерси боку".
В это время открылась дверь, и в каюту замполита вкатился, именно вкатился, а не вошел, маленький ста¬ричок. В стареньком пальтишке, узкий воротник - из неопределенного меха. На ногах боты, какие носила в период нэпа русская интеллигенция. Запомнились гла¬за: живые, глубокие и темные-темные. Вокруг глаз морщинки-лучики. И все лицо его маленькое, смор¬щенное, загорелое, как будто от долгого сиденья у кос¬тра, а не от ветра и солнца, оно горело, как от смуще¬ния. Его взгляд, устремленный на меня, говорил: "А ну, открой рот, и я сразу пойму, с кем имею дело". Я не торопился открывать рот... За годы службы на флоте я научился понимать людей, угадывать интуитивно, что несет в себе каждый из них. Глядя в упор на меня, он спросил:
- Вы кто, молодой человек?
- Я? Комсомольский работник. Старичок как-то весело дрыгнул ногами.
- Во! Двадцать дней я ездил по флоту, читал свои лекции и не видел ни одного живого комсомольского работника. А то ли я читаю, что нужно молодежи? - Он хитро прищурился. - Вы пойдете на мою лекцию, и я узнаю мнение комсомольского работника, - категори¬чески заявил он.
"Хитрый старичок", - подумал я и, не показывая сожаления, стал снимать шинель. Иван ехидно улыбал¬ся.
- О чем будет лекция? - как можно бодрее спро¬сил я.
-О несбывшейся мечте, молодой человек. Глаза его сделались грустными, почти потухшими. Он раздевался: снимал свое пальтишко и развязывал се¬рый шарф неимоверной длины, расстегивал боты. Я помогал ему. Весь он вдруг стал какой-то потерянный, и мне стало жалко этого старого усталого человека.
- Разве мечты не всегда сбываются? - во мне говорили молодость и желание разозлить старика, от¬нявшего у меня вечер.
- Увы, мой юный друг... В жизни надо делать то, что по плечу.
- А что человеку по плечу? Он сам всегда это
знает?
У меня сразу как-то пропал интерес и к старику, и к его еще не услышанной лекции.
-А вы востер, молодой человек, - в глазах стари¬ка снова вспыхнули колючие искорки. Я не ответил из чувства уважения к старости вообще, и мы пошли в спортивный зал, где должна была состояться лекция. Спортивный зал, плотно уставленный низкими скамейками, гудел веселым шумом, свойственным каж¬дому зрительному залу перед началом какого-нибудь развлекательного представления. Но, как и положено любому воинскому собранию, при нашем появлении все смолкло...На столе перед аудиторией старенький про¬ектор и две большие стопки слайдов. Больше ничего. Старик деловито подошел к столу.
- Давайте знакомиться, молодые люди, вас я уже знаю, потому что двадцать дней на флоте. Кто я такой? Художник. Неудачник. Окончил художественное учили¬ще, академию художеств, писал картины. И вдруг по¬нял, что художника из меня не выйдет. Хороший худож¬ник - не выйдет, а посредственностью быть не хотел. (Много позже, бывая в Москве, я заходил в Студию Гре¬кова, видел его полотна, они были не хуже, чем у дру¬гих художников. У некоторых люди подолгу останавли¬вались, любуясь кистью мастера).
А старик-лектор продолжал.
-Но как бросить искусство? Можно ли отойти от него, отдав ему большую часть своей жизни - двадцать лет? Это немало! И я стал пропагандировать искусство, рас¬сказывать о нем, учить людей понимать прекрасное...
Я видел, как у солдат-строителей постепенно рос интерес к старичку-художнику.
- И вот я уже двадцать пять лет читаю лекции, и тем горжусь. Заслуженный деятель искусств, профессор... Теперь, когда мы познакомились, разрешите начать лекцию. Я ставлю свой первый и важный вопрос себе и уважаемой аудитории: что же такое искусство? Как по¬нять его, проникнуть в его тайны? Как отличить настоя¬щее искусство от пустопорожнего "болтливого" изоб¬ражения, обманывающего неопытного зрителя бойкой тушевкой, за которой нет ни понимания, ни ощущения рисуемого? Как разобраться в палитре красок, которы¬ми он выражает свои чувства и мысли? Запомните, молодые люди, все значительные произведения искус¬ства отличает взволнованность творческого пережива¬ния художника. Великий Крамской говорил, что нужна идея, без идеи нет искусства. Кому нужно произведе¬ние, лишенное убедительности и смысла? Мастера все¬гда умели ставить тот или иной вопрос, дать ответ, за¬ронить интересную мысль и при этом не допускать на¬зидания, дидактизма.
- "Сначала надо сердцем увидеть вещи, тогда они выйдут из-под кисти одухотворенными", - так сказал китайский мастер Ци Бай-ши. "Наиболее искусная рука всегда бывает лишь только служанкой мысли", - утвер¬ждал Ренуар. Художник Курбе прекрасно ответил даме, спросившей у него, о чем он думает, когда пишет пейзаж: "Я не думаю, сударыня, я волнуюсь".
Наморщенные лбы, блестящие глаза солдат гово¬рили о том, что они во власти рассказчика.
-А теперь давайте вместе проверим это и ответим на главные вопросы.
Он попросил притушить свет. Щелкнул выключатель проектора, первый слайд высветился на экране. То была "Даная" Рембрандта.
Вы можете себе представить молодых парней из российских деревень, имеющих по четыре, пять, шесть классов образования, и вдруг оставшихся в темноте "наедине" с нагой женщиной.
Проектор жужжал, а старичок молчал. По залу про¬бежал смешок, разрастаясь в нечто большее. Сначала еле различимый шепот, потом громкие выкрики, взры¬вы гомерического хохота... Старичок молчал.
-Эй, Заяц! - окликают молодого солдата Зайцева, стеснительного, скромного паренька (я днем разгова¬ривал с ним). - Заяц! Смотри внимательно и запоминай, а то потом перепутаешь, что и где.
-Ничего, он дежурного по роте позовет...
Некоторые реплики вообще на печатный русский язык не переводились.
Постепенно смех стал тише, разговор смолк совсем. И не потому, что смущало присутствие офицеров, старичка-лектора: просто эти вологодские, архангельские, и новгородские ребята воспитывались в семьях с со¬вершенно другими устоями, с другим пониманием со¬вести, женского и материнского достоинства.
И вдруг засмеялся наш старичок. Нет, он стоял и хохотал во все горло. Это было так неожиданно, что все, буквально открыв рты, вытаращив глаза, смотрели на лектора и не могли понять, в чем дело. Иван шепнул мне: "Уж не надстройка ли поехала у деда?"
А старик, перестав смеяться, попросил включить свет. Он вытирал платком выступившие от смеха слезы.