Дождясь дождя

Я могу сказать с облегчением
или с тайным удовлетворением,
испытывая удовольствие,
наслаждаясь влагой:
-Ну вот, -
и вздох, лёгкий, как паутина,
отяжелённая каплями, -
вот он и пошёл.
Конечно, ведь я знал,
что он когда-нибудь вернётся.
Не мог он забыть меня.
Он – добрый, он – ласковый,
немного дурашливый и недоумевающий,
будто только что искупанный щенок.
Отряхивающийся,
отбрызгивающийся во все стороны…
Но я говорю по-осеннему раздражённо,
с брезгливостью истерического ребёнка,
нашедшего волос в супе:
-Опять ты! Надоел!
Холодный, колючий, промозглый,
будоражащий, бередящий.
Ещё чуть-чуть –
и откроются старые ранки,
и малыми капельками
будут высачиваться бусинки кровицы.
И дождь будет слизывать их наждачным языком
и скулить, маленький обозлёныш.
…Кто-то барабанит изнутри в барабанные перепонки.
Кто-то хочет наружу.
Блудящая мысль.
Ей плохо.
Она хочет глотка свободы.
Во рту у неё пересохло.
Глупая, здесь тоже плохо.
«…Плохо – о – плохо», - охо-хо, - тяжёлый вздох.
У «плохо» столько оттенков.
И хочется ковыряться в них,..
нет, не как в грязном белье,
грязное бельё вызывает отвращение.
А это «плохо» пробуждает инстинкт исследователя.
Оно – не тряпьё,
оно, скорее, мелкий металлический хлам.
Миниатюрные,  непонятно для чего предназначенные,
кем выброшенные, механизмы.
Занесённые алмазной пылью,
промасленные, пусть и обросшие грязью,
но – грязью рабочей.
Чья-то прихотливая мысль,
(не та ли, что просится наружу?),
долго трудилась над созданием
странных конструкций.
И тем интереснее рыться в куче этого «плохо»,
выбирать какой-нибудь механизм,
например, с названием «мерзость»,
очищать его от грязи и размышлять,
выдвигая всё новые и новые догадки,
о его предназначении,
о его пользе или вреде и, наконец,
можно ли его ещё употребить в дело?...
…А потом снова вспоминается дождь.
Он  идёт так долго, что щебень,
который он лижет и лижет, -
стал галькой.
Втихомолку,
будто стыдясь себя
и своего присутствия в этом мире;
осторожненько, чтобы не навредить;
легонько, словно дыхание ребёнка,
спящего прохладным здоровым сном;
нежно, словно лепестки розы,
касающиеся губ девушки;
словно идя, он стоит на месте –
так капли его касаются земли.
И только лужи выдают присутствие его,
невидимого.
Пали капли в лужи –
и в воду канули;
лишь обручальные олимпийские колечки
плывут мгновение в перевёрнутой плоскости –
живой и мёртвой одновременно,
тем самым подтверждая интернациональность дождя.
Но часто, дождь,
я боюсь тебя, когда,
уйдя в свой внутренний подводный мир,
ты забываешь о нас
и заставляешь думать о том,
что среди людей нет Ноя,
поэтому никто не спасётся,
даже ты.
Возможно, это к лучшему.
Я лежу под твоей капельницей
и думаю точками, запятыми, тире.
Мои мысли штрихообразны,
как эскизы художника-графика.
Зачастую они перпендикулярны поверхности почвы,
но не конфликтуют с ней,
а оплодотворяют.
И я чувствую себя прародителем господина Морзе:
-..--- …-- -.. -…-
……………………………….

Октябрь 1999