Слушает вполуха

***
Льются пули в Барнауле,
в Мире вжикают они,
убивают в Ливерпуле,
на смерть бьют сынов Чечни.

Разве можно нам гордиться
этим варварством, друзья?!
Ни на что всё не годится –
пулями блюёт Земля.


***
Экономика, как шлюха,
забирает вас с концом,
слушает она вполуха
с искалеченным лицом
под каток ложится рядом
с независимостью злой.
Ну, а мы? Опять не рады.
И опять кричим: – Долой!


ШЛЁПАЕМ  ПО  ЛЫВАМ

Всё на Свете – безнадежно.
Все на Свете – суета.
Наше будущее ложно...
В прошлом тоже пустота.

Тяжело ли быть весёлым
в этой жизни непростой?
Бегать в изморозь по сёлам,
восхищаться пустотой
обезлюдевших просёлков.
Обескровленных полей,
по стерне пока что колкой,
от которой веселей
мне становится под вечер
в синих сумерках хлопот.
Не люблю глагол наречий,
но иду на эшафот
и танцую беспрерывно
вместе с ветром допоздна...
Шлёпаем опять по лывам,
где купается звезда.


***
На ветру осенней стужи
у изгиба торжества
отражает небо лужа,
по нему плывёт листва,
словно катер под парами
волны режет парус мой,
а зима не за горами –
пахнет всё уже зимой.


В  ТВИТТЕРЕ

Раскрасневшая рябина
и калиновая гроздь,
словно бы огни рубина,
словно бы беспечность звёзд,
заливающихся смехом,
над бездонностью стою
не ошкуренною вехой
в небо тыкнуть норовлю.

И звезду достать спросонок,
положить её в карман.
Я – невежда – поросёнок.
У меня катамаран
есть и Рома Абрамович
мне завидует давно.
Я люблю по пляжу в Сочи,
погулять пока темно.

Встретить Путина Володьшу,
перекинуться словцом.
Показать ему подошву,
что подкована свинцом.
Он бежит, а я ни с места.
Сочи нравятся аж жуть.
Принимает нас Мацеста –
прибыли мы отдохнуть.

Посещаем рестораны
и купаемся в волнах,
забываем про экраны
и витаем в облаках.
Всё красиво, тут Медведев,
что-то в твиттере строчит.
Ну а мы обратно едем,
скорый нас в Сибирь вновь мчит.


И  ПОД  УТРО

Грусть осеннего безмолвья
тихо падает листом...
Смотрит туча исподлобья,
и на месте на пустом
возникает лужа вскоре
с отражением звезды,
что сидела на заборе
надо мною у воды.

Я смотрел на отраженье
и хотелось мне туда,
где моё воображенье
дополняла не звезда,
а луна, как парус ночи
уносящийся в рассвет.
Мне удачу напророчил,
повстречавшийся Поэт.

Долго мы не говорили,
перебросились стихом,
где накручивали мили
и писалось о плохом
настроении под утро.
Индевелое оно,
всё присыпанное пудрой,
постучалось к нам в окно.

Разбудило, растолкало,
зазвенев огнём лучей.
Поднималось... очень вяло
солнце томное. Речей
я не слышал на рассвете –
все остались на потом.
Попрощались мы с Поэтом,
помахал строкой-кнутом.

Я махнул бичом сатиры
разухабисто босой.
Завоняли вновь сортиры
не омытые росой.
Растопыренные перья
заскрипели у окна,
оголённые деревья,
строго глянув на меня,

замахали голой веткой,
нарушая тишину
до безнравственности редкой
и в длину, и в ширину
обессилевшего завтра,
что прошло ещё вчера
не помеченною картой,
где урчали скутера

не причалившего после-
словия на море грез.
Измочаленные вёсла
я под мышкой в гору нёс.
Продираясь сквозь осоку,
поднимался на откос,
где встречал меня наскоком
мной же заданный вопрос.

Почему из грусти этой
вытекает лишь печаль.
Безответственность Поэта,
ту, которую не жаль,
оставалась за пределом
неизвестности степной.
На снегу до жути белом,
тот, который был виной

неудавшимся по мысли
строчкам грусти и мечты,
что опять во мне зависли,
как сожжённые мосты,
замаячив, растворились
безнадёгой в сизой мгле,
поедали где не грили,
а жаркое и суфле.