Максим Комаровских

МАКСИМ КОМАРОВСКИХ:
«ВСЕ ЛЮДИ ИНТЕРЕСНЫ, ЭТО Я ЗНАЮ ПО СЕБЕ»

Максим Комаровских родился в 1966 году в Зеленограде, в семье учёных, жил и работал в 4-м районе. В 1980 году семья переехала в Ленинград. Там Максим поступил в университет, закончил физфак. Увлекался также философией, европейскими языками. Был бардом. Погиб в 1991 году.

                Может, главное в моей жизни –
                это знать друг о друге песню...
                Максим Комаровских

Открыв папку с литературными упражнениями Максима Комаровских – после первых страниц с «Назидательными физико-диаматическими историями» и «Иными вещами», где «постоянная Планка» является партнёршей Планка, а Гайзенберг колеблется между двумя дамами («неопределённость»»!), а Спиноза, якобы, так прозван за то, что «как заноза, излагается сельскохозяйственным крестьянам про спин», а в стихах котлеты вперемешку с векторами – я подумал: обычный вундеркиндовский юморок, построенный примитивно, на игре слов, годится для стенгазет и капустников, может быть, для сборника «Физики шутят», не более – но при чём здесь литература?

Хотел уже захлопнуть папку, но тут сначала промелькнули грациозные строчки о пальмах:

                Эти южные кокетки,
                растопырив свои ветки,
                потрясают веерами.

Затем заставило задуматься нечто более близкое языку родных осин:

                Выйду я в поле, на воздух дали,
                Вывешу строчки свои сушиться;
                Ветер сорвёт, понесёт кружиться,
                Вам занесёт их случайно в уши.
                Люди, ещё вы их не видали –
                Где-то запавшими в чьи-то души?

Написано в 1986 году, автору 20 лет. Надо читать дальше.

Дальше – больше.

Гениальничанье и пижонство всё больше уступают место глубокому чувству, а словесная игра перестаёт быть самодовлеющей. Но автора всё ещё качает: то к Высоцкому, то к Заболоцкому, то к Иртеньеву, а то и вовсе где-то между Есениным и Кольцовым (как Гайзенберг между дамами!). Но всё чётче и чётче вырисовывается свой

                ПУТЬ

                Я шёл путём,
                И был он прям.
                Но пересёк его забор.
                А за забором – древний храм,
                Стоящий меж ущелий гор.

                Забор я обошёл вокруг
                И путь свой дальше продолжал.
                Его прервал зелёный луг.
                Большой осёл на нём лежал.

                Он молвил мне: «Твой путь не прям.
                Ты огибаешь горизонт.
                Ну отчего ты так упрям?
                Твой путь давно определён.

                Твой путь на самом деле – вниз.
                В земле его ты завершишь.
                К траве всем телом прислонись:
                Ты ближе к цели, коль лежишь».

Так возникла тема смерти. Потом она будет много раз варьироваться и даже составит целый цикл «Улыбки смерти». Автору всего 21 год, время любви, но неутолимая жажда его как бы иная:

                И я пошёл по руслам рек,
                Ища, куда ушла вода.
                .....
                И я не знал, кого любить,
                Когда вокруг – засохший вид...
 
Открывая 1978-й год не совсем безнадёжными строчками:

                Если бы я знал, что вообще существует любовь,
                Я бы, может, нашёл её где-то между мной и тобой
                (2 января 1987)
– автор закрывает его страшно:

                А прекрасней всего на рассвете
                неподвижно лежать в промежутке любви,
                и забыть про судьбу, и не знать о любви
                в разноцветном красивом гробу.
                (22 декабря 1987)

Если не знать судьбы автора этих стихов, то их можно принять несерьёзно. А получается – как у настоящих, крупных поэтов – провидение. Так и хочется предостеречь автора: разве тебе не известно сказанное Гейне, что тот, кто размышляет о смерти – уже наполовину мёртв? Или это попытка приговорить к высшей мере смысла каждый свой шаг? Значит, дальше будут новые экзистенциальные построения и приведение, наконец, своей доли к масштабу эсхатологических проблем?

Но мы не угадали. Листаем дальше: смертельный перевал пройден, мы – в цветущей долине. И возникает «её лицо (мне) – как избе крыльцо», а «её волосы – длинны, как полосы», а «её ножка – улице брошка». Великолепно! Вот-вот, кажется, «радостные грозы меж нас прольются». Но какое же странное название у этого прекрасного стихотворения: «Призывы к 1-му Мая...» Призывы, а не реальность! А как хотелось бы, чтобы оно называлось «Моя Суламифь».

Дальше в папке – долгий перерыв, до 1990 года. И появление уже совсем других красок и оттенков. Их диапазон – от солнечного луча до смирительной рубашки.

Появляется и горькая политическая ирония, даже гримаса. Но если стихотворение «Я вчера купил газету...», помимо смеха, обозначает нечто тревожное и важное в авторе (очень напоминающее поиск самостояния А. А. Зиновьевым в «Евангелии от Ивана»), то прозаический опус «Про Ленинград», увы, так же окололитературен, как и любые другие, чьему бы перу они ни принадлежали, вариации автоматического абсурда (см., например, т.н. реферат «А. С. Пушкин и его время» Г. Инденбаума и З. Хашимова в журнале «Артефакт», № 1 – приложении к газете «41». Довольно прочитать такое однажды, чтобы навсегда пропитаться неприязнью к подобного рода смехотворчеству).

Но это уже последние шаги поэта по земле. Спето мало, всё фрагментарно – покажем читателю лучшее, пусть он сам увидит в этом некую цельность.

А. Ш.

«41», № 7-8, февраль 1993 г., «Литературные страницы dixi», выпуск 7.