Петербурженке

Судьба – простая штука, право.
И зеркало от водной глади неотличимо.
Траншея, колея, канава, косые росчерки в тетради…
Неизлечимо все эти росчерки судьбы
больны похожестью на бред сплоченных литер...
Тире, дефисы - как гробы, на прошлом рыхлом снеге след, ведущий в Питер.

Лети, кораблик! Воля волн - химера слаще, чем свобода.
Но все ж - химера.
Себя выталкивая вон, из прошлого, из сна, из бреда, из строк Гомера,
из города пустых глазниц, от Женщины, с которой не был.
Чей взгляд, неровно скользнув по стае моих лиц,
прошествует, как в спальню, в небо.
И снег готовно к асфальту припадая ниц,
крадет у каблучка морзянку тире и точек...
Молчит избранница страниц.
Муар серебряной чеканки,
сплетенья строчек со лба откинув, точно пряди.

Это молчание разлито из стертой вены
в земной юдоли «Христа ради!», в призренье невского гранита людского тлена,
и в крыше-дождевой руладе, в бурлящих милях под форштевнем.
Как Сивка-Бурка, найдет везде – на водной глади,
в тайге, в моей Большой Деревне и в Петербурге -
когда пора в ладоши хлопнуть «передо мною!» для попойки заупокойной.
Пожалуй, все-таки утопнуть - да не в Москва-реке, а в Мойке –
куда достойней.
Не озирая время года, лишь по воде круги сверяя с аквамарином
иных кругов.
В стальную воду веретено судьбы ныряет, как субмарина.