Весна. Лето. Неизвестный

                C благодарностью А. Дубинину


I. Кретьен де Труа: про себя, не вслух. Весна.

Souffle de Dieu

Держи меня, милая, крепче. Взглядом удерживай от паденья.
Как высоко веток прозрачные клети раскачивает, кружит лес.
Как много свободного места, как много свободного вздоха и ветра весеннего.
И я задышался до боли в груди, до открывшихся ран, до щемящей любви и тоски через каждый порез.

До растворившихся соли, земли и талого снега,
Соков древесных корней – в поющей и стонущей и изнемогшей от острого счастья крови.
Ветер ломает меня, как кустарник, прорываясь сквозь рёбра. Во рту вкус свежесломанного побега.
И от ранящей горечи я задрожал бы в седле - только ты меня, если можешь, лови.

Ветер играет в меня, выбивает из пальцев застывшие в косточках трели.
Дробных ждет тактов от сердца, от захлебнувшейся вздохом души.
Флейта порывы горячие, горбясь, давясь, задыхаясь, глотает… И на постели
Я – оглохший, распластанный. Только ты, моя милая, возле меня дыши.

Ветер играет в меня, как дудочку, в кости. Проматывает в рулетку,
Погремушкой колотит: птичьи связаны лапки, перья сыпятся в день базарный по площадям.
Посмотри, сколько в зените по капле сошлось того чистого, золотого, звенящего света –
Или это во мне… и я не могу больше, милая. Будь со мной. Солнце и жар смертной груди не щадят.

Дуновение Божие. Ты душа моя. Моя милая, добрая, бедная.
Мокрый ком снега падает с ветки мне на руки, вниз, как всегда, напугав храбреца. )
Ошарашенно – глупому, ты таким же снежком мне в лицо запускаешь, смеясь… А поcле – испуганно, бледная,
Эту талую воду – ”Не страшись, это только вода,” – говорю, - ты сцеловываешь с холодного, изменившегося лица.



II. Лето.               
                - Но я ее любил
                Как сорок тысяч...
                - Меньше,
                Все ж, чем один любовник.
                М.Ц.



…А я улыбался, ты знаешь, я мог всю дорогу молчать и улыбаться прошедшему.
Серенький сыпался снег – и ничего в опустевшем доме души: ни лоскута, ни пера.
Все тогда думали – (а я тогда выздоравливал, милая) – я сумасшедший.
Ехал и думал, что лучше б я умер вчера.

И солнце легло на кровать, пало лёгким квадратом: прекрасные, спящие лица…
Благоухал день так, будто бы нам на подушку бросили яркий букет цветов.
На белой щеке, на плече… И светится тело твое – и зеленой спокойной воды глаз твоих не напиться…
И сам я больше не вижу набухших, давно уж заживших рубцов – от оков.

И долго бежать по траве: свет, сноп света, соцветия - золото, колосья же – звонкие, медные…
Взмахни же руками – и грудью лети в травяной простор.
Сколько раз я тебя догонял – во сне – но здесь медлю я –
Колени сминают траву – я видеть желаю тебя – ”Мутабор – я упал – я трава – мутабор, мутабор…”

Косулей косишься через плечо и падаешь, объятия ветер
Навстречу тебе открывает, ловя на бегу.
Летишь и смеешься, милая, милая… где – ты?
А я за тобой – задыхаюсь – уже не могу.

Какая горячая кожа, дыхание – почти прорываются стоны – устала, устала – прерывистое…
Я так боюсь, что не могу, что боюсь – говорить, даже подумать при свете дня.
Anno Domini тысяча сто сорок девять. Трава над моими глазами высится.
Г-споди Б-же, прими и прости меня.

28 марта 2010.

               
                III. Вслух. Весна 1149. Неизвестный.

Палестинский лёд
Пусть с лица сотрёт,
Моя милая, – ваша рука.
Клевер, мятлик, овёс…
Ветер в небо понес
Наши души, похожие на облака.

Я забуду бой,
Лязг и грохот войн.
Жар дневной, слетевшихся птиц.
И слепые глаза –
Отступить нельзя –
Тот, кто падал с коня, - молись.

Ночью стон и хрип.
Тот, кто может, - спит.
Кто не может – а падает в сон.
Ночью говорят,
Двери отворя,
Те, о ком мы молчали днём.

Этой тишины
Нет внутри войны,
Никогда: бормотание, свист…
Птицы вьют гнездо
На ветвях зато –
Посмотри – возле наших лиц.

Земляника растёт,
И трава растет…
Я не думал, что-то иное есть стих.
Ну а это – лист,
Это солнца диск.
Я не верил: глядя в упор – я больше не вижу их.

Только так мы шли,
Падали в пути,
Не считая раненых – в бой.
Пели – с нами бог,
И считал до трех –
И прощался со своей головой.
Был Король и Крест,
Но из этих мест
Я без них возвратился домой.

Хоронили – так:
Находили овраг.
На полметра в землю сухую, мой брат.
Ни роз на устах,
Сердца на знаменах –
Кто ж виновен, что с душ больше нечего брать.
Ни вину, ни песни –
На устах не цвесть,
Только лилия Хлодвига есть.
Только лилии ценятся здесь.

Ни вино, ни песнь –
На устах не цвесть.
(Тебя лилиями буду здесь наряжать.)
Хлеба тоже не есть,
Потому что – плесень
(И во сне – кричать и бежать).

Ни король Луи,
Ни враги, ни свои,
Ни Клервоский Святой Бернар
Не поспорят: плен –
Или хуже – тлен?
О тебе помнят руки, дрожа, по лицу растирая гарь.

Я вернулся назад.
Я, наверное, рад.
И проснусь от дыхания твоего вблизи.
Не от тревожного вопля во сне.
И не отдам себя новой грызне,
Чтобы вновь подыхать в грязи.

Но здесь яркий луг,
И цветы вокруг,
Под ногами… и птицы вдали.
Упадем в траву,
Я смеюсь, я пью
Тот нектар, коим губы твои цвели.
…

Можно улыбаться,
Только улыбаться,
Всю дорогу улыбаться – опустело тело без меня.
Ничего не помня, забывая,
С каждым шагом в землю забивая –
Брошенное – брошенных – позади, за крупом коня.

Ощущаю нежный осколок –
Как ручей – голос тонок и долог…
Зовет… Как ожоги – в поле маки горят…
Вот один – вниз лицом и на воле.
И другому – не больно.
А вокруг цветочки, цветочки – смотри, - говорят.

Terra Bella – не новость.
Это долгая повесть
Жажды, озноба, потерь.
Я поил его долго,
Я запомнил лицо его только…
Эх, да что ж там на месте лица теперь…

Вот, досада какая,
Что себя убеждает:
Вот – цветочки, вот – еще раз – цветочки – смотри!
И вот еще птичка больная,
И вот еще… вот…я не знаю…
Да смотри ты, черт тебя подери!

…И – ни слова, ни смеха…
Лишь глаза… На заплатке прореха.
Устала, устала – бежать по холмам.
И до смертного дня
Обнимает меня.
Я тебя никому не отдам.

27 - 28 марта 2010.