Един в ста ипостасях

ЕДИН В СТА ИПОСТАСЯХ
Триптих


«Людей неинтересных в мире нет», – сказано было однажды, и это так. В новой нашей рубрике мы будем знакомить вас с теми нашими согражданами, которые «лица необщим выраженьем», надеемся, заинтересуют читателя. Несколько таких «необычников» у нас есть на глазах, они запримечены, и мы о них расскажем, а вот пополнение копилки людей-раритетов будет зависеть от вас, уважаемые читатели.

Открываем мы новую рубрику первым из серии этюдов об одном человеке – Игоре Голубеве.

Зеленоградец И. Голубев интересен во многих отношениях. Трудно, наверное, представить, чтобы в наше время, когда «без бумажки ты букашка», человек, не имеющий высшего образования (верней, диплома о таковом), работал бы успешно в науке, вопреки канцелярским препонам пройдя весь путь от лаборанта до ведущего специалиста. 25 лет в НИИФП, теперь – в МИЭТе. Трудно представить себе, чтобы человек не из легенды, не Леонардо да Винчи, а наш, так сказать, сосед, которому мы можем наступить на ногу в тесном автобусе, может быть так разнообразен в творческих своих проявлениях. И. Голубев – не только бывший строитель и нынешний специалист по созданию на самых различных ЭВМ весьма замысловатых программ, но ещё и поэт и поэт-переводчик, писатель и писатель-фантаст, художник, изобретатель, мистификатор... Причём, за что бы ни брался, он как-то сразу, будто и нет этой ступени – ученичества, демонстрирует высокое качество, «квалитэ» (откуда происходит слово «квалификация»), выдаёт настоящий профессиональный продукт.

1. Поэт

Говоря об Игоре Голубеве как о поэте, мне сразу хочется употребить слово «версификация» – буквально «стиходелание», без того иронического оттенка, которое содержится в родственном слове «версификатор». Согласитесь, что «стихотворец» и «поэт», в общем-то, звучат несколько высокопарно по отношению к тому, кто не столько не от мира сего, сколько добротный мастер слова, делатель (versus – стих, facio – делаю) сложных конструкций – сложных и по фактуре, композиции, и по наполнению – мыслительному, чувственному, и кто в полном смысле является мастером в искусстве стихосложения.

Как поэт И. Голубев начался в 60-х годах. С большим успехом читал свои стихи с эстрады (до поры до времени, точнее, безвременья). Он был близок к литературным штудиям Эдмунда Иодковского и движению смогизма («и я там был, мёд-пиво пил», скажу о себе. – А.Ш.) – подпольным литературным стихиям, преследовавшимся охранкой. Не так давно это уже стало историей, смогистов издают ретроспективно, а обретший вторую молодость Э. Иодковский возглавил основанную им газету «Литературные новости» (она была у нас, в «41», в гостях, см. № 17-18,1993 г.), объединившую демократические писательские силы (Ю. Нагибин, Б. Окуджава, В. Приставкин и др.) и успевшую стать крупным явлением литературной жизни. («Успевшую», – говорю с горечью, так как газета перестала выходить вскоре после гибели Эдмунда в мае 1994 г.)

В застойные годы стихи И. Голубева ходили в списках по всей стране. А. Ревич, крупнейший поэт-переводчик, великий знаток поэзии, титуловал его создателем нового типа рифмы.

Предлагаем вашему вниманию два стихотворных эксперимента И. Голубева. Первый из них – форма, в мировой практике известная, хотя редкая: два стихотворения, которые при совместном чтении образуют третье стихотворение. Вторая композиция заведомо уникальна. Перед нами два стихотворения: одно четырёхстопным, другое – пятистопным ямбом; они читаются и воспринимаются по-разному; но в то же время это один и тот же текст, слово в слово.

Утро Радуга

Лимонный вкус листвы, В настое свежести
лаская, дразнит лесные облака
туманы или сны толпятся с вечера
в ночи бесстрастной. низинами, пока 
Слепяще, как сирень, не хлынет зарево, 
звончее гонга не зазвенит восток,
взойдёт из бездны день сжигая заросли;
травинкой тонкой, и радуги росток 
над говором ручья разгонит мистику   
нальётся жаром, туманов и болот
сверкнёт, скворцом крича, и с семилистника 
над полушарьем. начнёт высокий взлёт.


Утренняя радуга

Лимонный вкус листвы в настое свежести
лесные облака, лаская, дразнит;
туманы или сны толпятся с вечера
низинами, пока в ночи бесстрастной
слепяще, как сирень, не хлынет зарево,
не зазвенит восток звончее гонга:
взойдёт из бездны день, сжигая заросли;
и радуги росток травинкой тонкой
над говором ручья разгонит мистику
туманов и болот, нальётся жаром,
сверкнёт, скворцом крича, и с семилистника
начнёт высокий взлёт над полушарьем.

1
Усталость подсказала мне:
Пора! Ещё в запасе есть
Одна игра: вот на стене –
Письмо, и можно в нём прочесть,

Как сроки тают с каждым днём:
«Дышать, писать, любить и жить –
Сто дней на поприще земном
Осталось мне. – Спешить! Спешить!..»

Все мелкие дела – долой!
Чтоб на поверхности стола
остался сердцевинный слой –
Весна, которая была

Мне так нужна, и много лет
За мною шла вослед, а я
Её слепящий силуэт
За суматохой бытия

Забыл... в минутных и земных
Делах – губил!.. Перо! Огня!
Стучится в дверь Она, моих
высоких замыслов весна.

2
Усталость подсказала мне: пора!
Ещё в запасе есть одна игра:
Вот на стене – письмо, и можно в нём
Прочесть, как сроки тают с каждым днём:

«Дышать, писать, любить и жить – сто дней
На поприще земном осталось мне. –

Спешить! Спешить!..» Все мелкие дела –
Долой! Чтоб на поверхности стола

Остался сердцевинный слой – весна,
Которая была мне так нужна,

И много лет за мною шла вослед,
А я её слепящий силуэт

За суматохой бытия забыл...
В минутных и земных делах – губил!..

Перо! Огня! Стучится в дверь Она,
Моих высоких замыслов весна.



2. Переводчик

В прошлом этюде мы познакомились с зеленоградцем Игорем Голубевым как с самобытным поэтом, замечательным мастером стиха. Вторая важнейшая его «ипостась» – переводы поэзии с фарси. Гигантский труд здесь был им проделан над Омаром Хайямом.

У меня Хайям, когда речь заходит о его переводах, вызывает в памяти другое великое творение из того же XII века – «Слово о полку Игореве». И Хайям, и «СПИ» оказали сильнейшее влияние на свою эпоху, затем долго тлели среди древних манускриптов, пока не были открыты для новой культуры и разгорелись и засияли в ней с небывалой яркостью. Десятки, сотни переводчиков и исследователей трудятся над этими древними поэтическими феноменами, по каждому из них изданы уже целые библиотеки.

О своей работе над Хайямом И. Голубев рассказывает так:

– Над Ангарой уже рассветало. Ранний дворник, обмахивая метлой городской парк в Иркутске, с недоумением поглядывал на двух парней; один из них увлечённо читал из блокнота стихи... Второй был я. Так я познакомился (недопустимо поздно, но не было их ни в библиотеках, ни в книжных магазинах) со стихами Хайяма. Это были превосходные переводы О. Румера. И тогда же – парадокс: именно потому, что превосходные! – мне остро захотелось самому переводить Хайяма. Более того, я почувствовал, что это – рок, нависший над всей моей дальнейшей жизнью. Будут разные города, какая угодно работа, о чём угодно собственное творчество, но надо всем этим – Хайям...

С того утра пошёл уже 33-й год. Работа над Хайямом (с перерывами, конечно) продолжается. Свидетельствую: Хайяма можно переводить только с оригинала! Нюансов и многозначности каждого слова не может передать подстрочник; лёгкие небрежности в нём приводили к тому, что мысль Хайяма оказывалась переведённой с точностью до наоборот. Разве можно так обращаться с автором, который входит в десятку лучших поэтов за всю историю человечества!

Мне посчастливилось перевести практически ВСЕ уцелевшие стихи Хайяма; 1300 четверостиший. Сравните с прежними «рекордами»: О. Румер перевёл 300, В. Державин – 500 рубаи.

Но не только перевод. Собрав информацию обо всех средневековых рукописях со стихами Хайяма, известных научному миру, я пропустил её через ЭВМ и установил их взаимное родство. Стало известно, из каких источников и которые именно четверостишия выбирал очередной переписчик. Стали видны стра¬ницы чужих стихов, случайно вложенные в хайямовские сборники... Удалось восстановить содержание около 30 древних рукописей, которые непременно существовали, но затерялись в веках, в том числе – восходящих вплотную ко времени Хайяма. Удалось исчислить достоверность каждого рубаи. Удалось даже вычислить точную дату создания Хайямом одного из четверостиший: 14 марта 1111 года.

Эти мои переводы не публиковались; но литературная Москва о них знает. И вот однажды издательство «Художественная литература» обратилось ко мне с просьбой их издать. Пока шла работа над книгой, я помог издательству сделать юбилейный сборник Лахути; потом было задумано к юбилею Низами издать его собрание в новых переводах, мне предложили выбрать любую поэму. Лахути успел выйти в свет, но остальные планы издательства рухнули, вместе с моей книгой, под чрезмерно свежими ветрами перестройки... Сейчас меня разыскало другое издательство. Посмотрим...

Не смею оценивать труд И. Голубева – для этого потребовались бы и сравнительный анализ разных переводов, и соотнесение их с оригиналом – не только по смысловой точности, но и по ритмике, звукоряду (ведь недаром о переводе вообще бытует ироническое мнение, что он – как женщина: если верен, то некрасив, а если красив, то неверен). Но уже то, что Голубев даёт «полного» Хайяма, в 3 раза превышающего обычного нам, да притом ещё истолковав его с научной педантичностью и выковав с профессиональной виртуозностью, – это не может не вызывать восхищения.

Игорь ГОЛУБЕВ переводит ХАЙЯМА

Вот на кого-нибудь находит: «Это – я!»
Как золотой мешок, он ходит: «Это – я!»
Прекрасно преуспел, налажены делишки,
Вдруг из засады Смерть выходит: «Это – я!»

Гони из сердца спесь. Гордыне всё не в прок.
Спесивцу не постичь один простой урок:
Со всеми слитно гнись! Ведь жизнь как женский локон,
Где долго ли отстричь строптивый волосок.

Просвета в жизни нет, недолго до сумы,
Всё меньше тихих дней, всё больше кутерьмы.
Восхвалим Господа! Как благодарны мы,
Что хоть несчастья нам не надо брать взаймы.

Всего-то раз помрёшь, ну и помри разок,
Чем так себя терзать, оплакивая впрок
Свой драгоценнейший – и с жилами, и с кровью,
И с нечистотами! – свой кожаный мешок.

А ну, пока здоров, а ну, пока живой,
Чем попусту звенеть скопившейся казной,
Быстрей, чем на лету остыл бы выдох твой,
Пока не хапнул враг, для друга пир устрой!

Река твоя – отвод незнаемой реки.
Тоска твоя – исход незнаемой тоски.
Иди и глубоко такую мысль обдумай:
Рука твоя – рукав незнаемой руки.

Как сердцу этот мир считать своим охота,
Не век, а вечность быть царём земным охота!..
Про Смерть-охотницу бедняге невдомёк,
А ведь уже, след в след, идёт за ним охота.

Живя мгновение, живым блаженством будь,
Пленён изяществом и ликом женским будь.
Поскольку совершить успеешь ты не много –
Иль совершенством будь, иль с совершенством будь.

Нет, мир не страшен мне. Не света я боюсь,
И не из смертной тьмы привета я боюсь.
Смерть – это истина. Не мне страшиться правды.
Я не всегда был добр – вот этого боюсь.

На поиски того, что есть, что надевать,
Конечно, сколько-то душевных сил потрать.
Весь прочий ворох благ и взгляда-то не стоит,
А уж отдать им жизнь... Ведь это жизнь отдать!

Цель жизни – в радости. Нельзя невзгодой жить,
Без тайного тепла под непогодой жить.
Чтоб не терзаться, то, чего лишишься завтра,
Сегодня отсекай! Учись свободой жить.

Всё мирозданье плоть; душа вселенной – мы;
Связуем суть её и лик явленный – мы.
Познать их только нам доступно; это значит,
Миров обоих центр – один, нетленный – мы.

Быть целью Бытия и мирозданья – нам,
Всевидящим умом, лучом познанья – нам.
Пойми же, человек, что круг вселенной – перстень,
Где суждено сверкнуть алмазной гранью – нам!



3. Мистификатор

История, о которой я хочу рассказать и прямым виновником которой является наш герой, зеленоградец Игорь Голубев, берёт начало в 1972 году. А широкий общественный резонанс она получила в начале 90-х гг.

В 1991 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла 100-тысячным тиражом книга Владимира Щербакова «Асгард – город богов». В. Щербаков известен многими сочинениями научно-поискового направления, темы которых – древние цивилизации, Атлантида, этруски, метаистория, НЛО. В аннотациях на книги В. Щербакова он характеризуется не только писателем, но и учёным. А в конце одной из книг – «Встречи с Богородицей» – даже сказано, что она написана по поручению Божьей Матери. На титульном листе интересующего нас «Асгарда...» жанр этого сочинения обозначен как «документальный роман».

В «Асгарде...» В. Щербаков приводит 10-страничный текст так называемого «Третьего Обращения» коалиции инопланетных цивилизаций к жителям Земли. Смысл  обращения, конечно же, глобальный – анализ и критика нынешнего направления развития человеческой цивилизации; предупреждение о предстоящей, надвигающейся извне, из глубин космоса, угрозе уничтожения жизни; призыв к корректировке мышления и согласию на внешнюю помощь. Из текста Обращения следует, что оно передано на Землю в 1929 году.

Говорят, что текст Обращения был напечатан в каком-то международном уфологическом сборнике. О нём сообщалось в одной из ТВ-передач «НЛО: необъявленный визит». Всё это было примерно тогда же, когда вышла книга В. Щербакова.

Писатель В. Щербаков публикует текст Обращения как некий документ – и это вполне соответствует жанру его повествования. Но какую оценку даёт ему учёный В. Щербаков? Он признаётся, что сначала воспринимал Обращение как безусловную фальшивку, но потом сами собой к нему пришли убедительные доказательства подлинности этого документа, которые и приводит.

Уважаемый учёный обманулся! Текст «Третьего Обращения» инопланетных цивилизаций принадлежит перу Игоря Голубева.


*  *  *

– Игорь, как же получилось, что ты сумел «надуть» весь мир?

– Текст родился в один-два присеста. Вот моя старая тетрадь, здесь этот новорожденный датирован «16.7.72». Обманывать «весь мир» я и не помышлял. Получилось так: в НИИФП, где я тогда работал, был один сотрудник, Б. С., который очень увлекался всякими чудесами – летающими тарелками и т.п., он даже лекции в обществе «Знание» почитывал. И вот однажды я увидел к его глазах  т о с к у.  Ведь такие люди не могут жить без подпитки сенсациями. А появись оная, они, жаждавшие её, воспринимают любезную гораздо более гостеприимно, чем, например, мы с тобой.

Ещё до этого была одна интересная история. Как-то наша ЭВМ в результате сбоя выдала на печать белиберду – хаотично разбросанные буквы и цифры, не имеющие смысла. Мы сказали Б. С., что, по-видимому, здесь зашифровано какое-то сообщение, которое нам послано Небом через наше печатающее устройство. Б. С. возбудился, схватил распечатку и отвёз в Академию наук. А там тогда работала секретная группа, занимавшаяся теорией поиска внеземных цивилизаций, проблемой кодирования и дешифровки сообщений. Ну, задал он им работки месяца на два... Что же касается «Третьего Обращения», то Б. С. до сих пор считает его посланием иных миров.

– Хорошо, в 1972 году ты подкинул ему эту «утку» – что же она так долго, почти 20 лет, летела к человечеству?

– Тут дело вот в чём. Ведь тогда об НЛО и т.п., если и говорилось, то глухо, полуподпольно, тема была то ли секретная, то ли вовсе запретная. А мы оба работали на «ящике». Я ему так и сказал: «Б., не надо отправлять это Обращение в ООН. Ведь, судя по тексту, оно передано на Землю на 4 языках и те, кому надо, наверняка его знают». Похоже, он так и держал в тайне этот документ до нашей новой революции, гласности... Я об этой давней шутке почти забыл (правда, она хранилась в моём рукописном архиве), пока всё это так неожиданно не аукнулось через много лет.

– Я знаю Б. С., его легковерие. Он переписывается с белорусским академиком Вейником, верит в его «хрононы»... Недавно мы с ним говорили о том, были ли чудеса, в религиозном смысле, на Великой Отечественной войне. «А как же, – сказал он мне. – Например, когда брали Кёнигсберг. Это была неприступная крепость. Наши взяли её потому, что у немцев внезапно отказало всё оружие и появилась Богородица». Я заметил, что, будь так, это вызвало бы у очевидцев не меньшее потрясение, чем у Савла из Тарса, и так или иначе прорвало бы любые цензурные бастионы. На что Б. С. ответил: «Цензура!..» Работая над рубрикой «50 лет Победы», мне довелось беседовать и с участниками штурма Кёнигсберга. На мои вопросы об этом все они отвечали недоуменно: ничего подобного они не видели и даже не слышали.

– Ну, есть ещё и самоцензура. Об этом К.Симонов, не последний по храбрости певец во стане русских воинов, писал в одной из последних тетрадей своего дневника о том, что порой даже он не мог преодолеть внутреннего цензора, внедрившегося в сознание издавна.

– Вернёмся к Обращению. Есть неувязка в датах. Твоя дата: 1972. А В. Щербаков – напоминаю, в документальном романе – сообщает историю появления этого документа у него, где её начало датируется 1943 годом.

– Я не знаю, как на самом деле В. Щербаков получил текст Обращения. Но в этой же его книге есть элементы, характеризующие творческую манеру автора. Вот он пишет, как из проходящего мимо поезда на него плеснуло сначала цементом, затем водой – и он видит в этом мистический акт своего крещения.

– «Асгард...» – документальный, но – перенесём ударение – всё-таки роман. То есть документы здесь как бы имеют право подаваться, словно записка в букете цветов. Для меня твоё авторство Обращения подтверждается сравнением текстов. У В. Щербакова текст отличается от записанного в твоей тетради тем, что он отредактирован: опущены твои графики с кривыми, сделаны небольшие сокращения, заменены некоторые выражения на более точные. На соседних страницах тетради я вижу расчёты, без которых не очень-то понятно, как получены приводимые в Обращении цифры. Как редактору, много работающему с чужими текстами, мне хорошо видно, где первичный текст и где вторичный. Видны и недочёты щербаковской редакции. Что же касается именно твоих несуразностей, то, сдаётся мне, ты заложил их вполне сознательно – шутить так шутить!

– Конечно. Вот названия «крупнейших городов Земли», куда якобы были посланы первые два Обращения: Анурадхапура (576 г. до Р.Х.) и Ткаэцеткоатль (711 г. от Р.Х.). Таких городов никогда не было! Я названия их сымитировал в индийском и ацтекском стилях. Это легко поддающийся проверке факт, но ни Б. С., ни В. Щербаков, ни уфологи не удосужились такую работу проделать. Вот почему мне неожиданен был произведённый Обращением эффект. Если бы я рассчитывал на такой масштаб, уж постарался бы сработать поювелирнее...

А сроки? Катастрофа, о которой предупреждаются земляне, ожидается через                65 000 лет, на ответ же даётся 50 лет. Несуразица!

– Да, смешно... Я бы отметил еще одну особенность твоего Обращения – оно абсолютно нетеологично. В твоей Вселенной нет Бога, и Б. С., человек верующий, православный, этого не заметил (если б заметил, либо перестал бы верить в Бога, либо в Обращение – квалифицировал бы его как фальшивку). Кстати, и В. Щербаков, пишущий книги «по поручению Богоматери», – то же самое.

А вот интересно, ты, написавший в Обращении о плавной мерности (в Солнечной системе она якобы равна +3,00017...), сам как к этому относишься? Разве мерность пространства, по определению, не исчисляется количеством координат – каждая из которых является вполне дискретной величиной? Разве натуральный ряд чисел – 1; 2; 3; 4; 5 и т.д. – не действителен, когда мне надо сосчитать нечто штучное? Вот идут люди – я же не могу их считать так: 1; 2; 3,00017...

– А если третий человек – женщина, забеременевшая 15 минут назад, с началом нового человека в себе?

– А неужели ты, упрекая человечество в неразумности, действительно полагаешь, что логика его мышления – двоичная, «чёрно-белая», работающая только в рамках полярных понятий: «любовь – ненависть», «выигрыш – проигрыш», «да – нет», теза – антитеза?

– Я так не думаю. Человеческое мышление в целом характеризуется сочетанием аналоговой, непрерывной, со множеством оттенков («цветной») логики и, с другой стороны, логики дискретной, двоичной. Она как бы состоит из разных блоков. А в Обращении всё это подано утрированно – как-никак оно произведение сатирическое.

– Меня что ещё поражает – это то, что в твоём Обращении есть такие слова, как «перестройка», «референдум» – ну прямо-таки словарь Горби! И это в 1972-м. И ещё: после твоего Обращения они, послания внеземного разума землянам, пошли, можно сказать, косяком. Было и послание, принятое из космоса кем-то из махатм, и записанные разными контактёрами. Да и раньше, вспомним, как на иконах рисовали евангелистов – их руками водят ангелы. Вот я и думаю: не водил ли и твоей рукой кто-то?  У тебя не было такого ангела?

– Вот уж, право, не знаю. Скорее всего, нет. Я готов скорее признать, что мир – просто театр, где мы – актёры, а не театр марионеток, где мы – куклы на ниточках...

На этом, уважаемые читатели, в повествовании об Игоре Голубеве мы ставим точку. Наш триптих мог бы быть и тетраптихом, и более («сто ипостасей»!), но, чтобы познакомить, например, с Голубевым-писателем, надо обращаться к его фантастическим повестям, печатая их (а не зудеть о них), – но это задача иного рода.

В дополнение к прежним очеркам скажу, что недавно я случайно встретил Голубева на почте 103482, куда я заглянул выписать «Русскую мысль» из Парижа, а Игорь Андреевич отправлял там третью по счету бандероль в новосибирскую «Науку» с переводами Хайяма. И это не было мистификацией.

Я сообщил Игорю, что вышла книжка нашего общего знакомого по СМОГу Владимира Батшева «Записки тунеядца» – роман-документ (sic!), где о нём, Голубеве, несколько раз говорится. Игорь удивился, что где-то кто-то ещё помнит и пишет о нашей молодости. «А давай прочтём стихи тех лет! Ну, хотя бы о летающих тарелках?» – вдруг сказал он. – «Давай!» – ответил я.


Игорь Голубев

МОНОЛОГ КОНТАКТЁРА

Однажды голубой автомобиль
В окно моё вломился, как телега.
А может, голубой ракетобиль
Ко мне на пятый врезался с разбега?

Зелёный гуманоид из него
Вдруг показался, раненный бедняга,
Наплёл мне непонятностей вагон
И улетел в разбитой колымаге.

И до сих пор я вслед ему гляжу.
Я полон межпланетного участья,
И медленно хожу
по этажу
И подбираю странные запчасти.

И вслед ему кидаю из окна,
И сам учусь во времени смещаться...
Жена куда-то делась...
    Лишь одна
Милиция приходит возмущаться.



Александр Шерстюк

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СКАЗОК

Жил на свете ковёр-самолет.
Полюбил он скатерть-самобранку.
Зарегистрировались в сознании народов.
Родились летающие тарелки.


«41»,  № 16, 32, 50 - 1995 г.