Письмо Сысоеву А. Д

Уважаемый Анатолий Дмитриевич!

Прежде всего приношу свои извинения за то, что, приняв задание на написание книги о вас, я не взвесил тотчас основные обстоятельства предлагаемой работы и не заявил о том, что в обозримом будущем я вряд ли выполню её.
 
Целый год я вообще не мог сделать даже первые шаги в этом направлении. Постоянный цейтнот держит прямо за горло. Я ведь пашу в газете, выпускаем мы каждый день что-либо отдельное, за неделю – 6 газет по 8-16 полос, да ещё спецвыпуски, да ещё журнал «Недвижимость», да ещё альманах «Литературный Зеленоград» (делание которого не входит в мои служебные обязанности и не освобождает от них). Работа ведущего редактора безразмерна по рабочему дню, и я прикован к этому конвейеру железными цепями.

А тут ещё святая обязанность сотрудничать с теми людьми, с которыми давно связан. С июля прошлого года до середины января следующего я работал в творческой группе вице-президента РИАН Иванютина Л.А. над аналитическим трудом по ресурсоэнергосбережениям, где, в частности, на основе опубликованных данных, хотя в основном и фальшивых (ложь в пользу воров), был раскрыт механизм колоссального, и в то же время «легитимного», расхищения природных богатств России, её ВНП. Труд было обещано передать лично в руки Путину, но, ознакомившись с ним, обещатель сдрейфил – как потом обнаружилось, у него самого рыльце было в пушку.

А тут ещё на мне повис Богатырёв В.Г. из Союза писателей – работать в его проекте по изданию многотомной «Православной антологии – ХХI век от Р.Х». Все выходные дни, будние вечера и порой ночами я сижу над этими книгами – редактирую, набираю, верстаю, оформляю. В этом году сделал 2 тома основной серии и 4 книги малой серии. А он подбрасывает всё новые заказы, платит задолго наперёд, сейчас в ближайшие месяцы предстоит сделать 5-й том «Антологии...» и книгу прозы Б.В.Г.

Над чем-либо собственно своим, литературным, работать почти не приходится. 3-4 стихотворения за год да настройка мозга на автоматическое сочинение палиндромов, из которых в конце концов составилась шуточно-серьёзная и довольно хулиганская верлибровая поэма с палиндромным же названием: «Те все – т.е. Свет». Чтоб было ясно, о чём идёт речь, приведу пример лишь двух строчек поэмы (всего же их там около 400):

Акт. И долго. Ртом... О, троглодитка!
Рот и теперь репетитор...

А ведь надо ещё время от времени выдавать на гора тематические полосы – литературные «dixi» и научно-технических новаций «Есть идея», которые я веду – тоже нештатная работа, вне завинчивания гаек на конвейере, хотя и для газеты. Для этого надо встречаться с интересными людьми, читать и рукописи, и спецлитературу...

Начинать работу было сложно ещё и потому, что одолевали сомнения различного характера.

1. Я не литературовед, набивший руку на исследованиях, имеющий для этого свой инструментарий, много ведающий, читающий в круге своей специальности. Я сам поэт и не смогу освободиться от субъективного пристрастия (ситуация эта в классике получила такое воплощение: «Там жили поэты, и каждый встречал другого с надменной улыбкой» – кажется, Блок; или: «У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, оплёвывать друг друга» – кажется, Кедрин). Каждый поэт видит мир по-своему, и его мир просто-таки обязан сильно отличаться от остальных.

2. Ещё до начала чтения Ваших книг я почувствовал, что мы с Вами люди тоже разные. Хотя и родились в одно время (я – месяца на 4 раньше, но в том же, 1941-м). Вот Вы в телефонном разговоре обронили что-то нелестное в адрес Солженицына, и я внутренне содрогнулся: этот писатель в своё время потряс меня, и я считаю его крупнейшим из ныне живущих. Никакие его перехлёсты, типа «шолоховедения», на моё уважение его великого таланта повлиять не могут.

Вы же понимаете, что этот, казалось бы, частный случай, где мы сильно расходимся, имеет под собой огромную глубину. И родись мы даже не только в одном году (или в одну лихую годину), в одной среде (крестьянской), а пусть и в одной семье, имея одну кровь и выросши в одинаковых условиях - то и тогда подобная, глубинная, в существе самой души разница может означать полную невозможность взаимопонимания. И, как плетью обуха, ничем её не перешибить...

Здесь, для раннего выявления близости или отдалённости двух авторов, через них можно было бы пропустить своеобразный тест: попросить написать список тех писателей в мире (или вообще великих людей), которые наиболее мощно повлияли на них. О поэтах моих любимых, по-настоящему потрясших меня ещё в юности, я бы назвал Верхарна, Уитмена, Вийона, Рембо, Лорку... наконец, Виславу Шимборску (в которой я ещё в середине 60-х, лишь по одной публикации в журнале «Польша», нашёл для себя великую поэтессу, а через 30 лет ей дали Нобелевскую премию) – и лишь затем идут отечественные имена. А нашёл для себя я выделил курсивом специально для того, чтобы показать тем самым, что я ни с кем не собираюсь спорить: я влюблён в этих поэтов, а в любви споры бесполезны.

В наши дни мне часто приходится давать оценку разным авторам. Хоть редакция не обязана рецензировать рукописи, но это часто приходится делать в той или иной форме. Кому-то – устно, кому-то – в одну-две странички отзыва. Кто-то просит написать предисловие к его книге, кто-то – дать ему разборкой его книги – письменной развёрнутой рецензией – нечто вроде творческого семинара; сами при этом говорят, что этот труд будет оплачен, называют сумму. Здесь я пытаюсь быть максимально объективным, доказательным, подсказать пути совершенствования автора, показать его творческую нишу. А одному поэту – Максиму Комаровских, рано погибшему, – с огромным удовольствием (лёг он мне на душу!) написал свой этюд – предисловие к уже посмертной книжке...

3. Ещё одно обстоятельство – то, что несколько книжек о Вас уже написано. Заказаны были Вами эти книжки или нет, я не знаю. Если заказаны (что очень вероятно, хотя не обязательно, ведь Вы – высокий чиновник, и к такому мундиру всегда найдётся достаточно лизоблюдов-добровольцев, которые и напишут лесть, и даже сами издадут), то наверняка они носят комплиментарный характер, не станете же Вы печатать о себе за свой счёт нелицеприятные вещи. Зачем же Вам понадобилась новая книжка о Вас, книга ещё одного автора? Либо Вы безмерно тщеславны, стал рассуждать я (...но ведь я не знаменитость, и своими комплиментами славы Вам не добавлю), либо Вас не устраивает уровень рассмотрения Вашего труда. Тогда дело другое: заказать серьёзный аналитический всесторонний разбор творчества – такой заказ достоин уважения, но и он предполагает всю ту же комплиментарность, льстивость. И что делать тому аналитику, который может говорить только то, что он думает (а к таковым, увы, весь опыт моей жизни, порой печальный, позволяет относить и себя). Не зная истинного мотива Вашего заказа, я во всяком случае решил не заглядывать в труды моих предшественников-сысоевоведов, чтоб не подпасть под чужое влияние, быть независимым, самостоятельным, с одной стороны, а с другой – и чтобы избежать возможных ненужных мне споров. 
 
И вот я вижу перед собой целую авоську Ваших книг и публикаций. Да написать даже не книгу, а хотя бы рецензию или статью по этим изданиям, и то надо засесть как следует...

В отпуск я взял Вашу авоську. На старте отобрал для начального прохода книги более поздние и по виду солидные: «Месяцеслов», «Пока душе дано...» и «Постижение истины». Двигался медленно, стихи я не могу глотать большими порциями. Да и отпуск ведь проходил не в отшельничьей каморке, а семейно, с исполнением некоторых насущных необходимостей.

Конечно, я не мог читать иначе, чем читает редактор, – хоть задача стоит литературоведческая, но в первую очередь видишь все технические недочёты, а осмысление прочитанного и сопоставление его с образцами, рассмотрение в контексте всей литературы – это задача следующего, второго плана.

Вот накопившиеся замечания этого, первого, плана и решил я изложить, не дожидаясь, пока появятся условия для работы более состоятельной – объёмной, аналитической, исследовательской.

Первая книга, которую я раскрыл, была «Месяцеслов». Сразу же встал вопрос: почему такое название? Помнится, когда-то читал я цикл стихотворений с таким же названием, газетную публикацию, автором цикла была, кажется, Татьяна Смертина. Есть ли в русской литературе «Месяцесловы» иных авторов (народные сборники не в счёт), я не знаю. У Смертиной это была лирическая переработка давно существующего сугубо народного жанра примет на природные ситуации по всему календарному циклу. Выполнена была эта переработка в фольклорно-сказовой манере, лубково-стилизованно. Присутствия автора как лирического героя в них я не заметил. Вот и всё, что я помню.

Правда, бывает, родственные циклы пишутся под несколько иными названиями. Так, у меня есть  «Времена года», жанр которых в подзаголовке обозначен необычно: поэма этюдов. Имеется поэма с таким же названием у поэта Руслана Лабунского. В музыке – у Чайковского, симфоническая поэма. У Вивальди. У Рильке есть своя вариация – одна из его книг называется «Часослов». А далее мостик можно, наверное, перекинуть к «Бегу времени» Ахматовой...

 В моей собственной поэме я пошёл не по смертинско-иллюстративному пути – пути создания лубков на темы народного «Месяцеслова», а по пути воссоздания своих фазовых состояний. Поэтому и времена года у меня не канонические, а вольные, такие: «Лето», «Бабье лето», «Поздняя осень», «Зима», «Рождество», «Масленица», «Весна» и «Медовый месяц». Никакого пересказа фольклора – только свои чувства, свой язык, им соответствующий. Так, «Зима» (название каноническое) начинается словами: «Когда приходят конвоиры с мандатом вечной мерзлоты...» и т.д.

Итак, есть ли именно «Месяцесловы», и именно авторские, но не такие, как у Смертиной (стилизации, как бы талантливо они ни были сработаны, всё же малоинтересны; здесь достаточно народного месяцеслова – в нём бездна поэзии и мудрости), а интересны – выражающие календарь души самого поэта, и насколько канонизировано такое творчество, я не знаю. В словаре Квятковского я такого жанра не нашёл.

Замечу попутно, что встречались мне «Месяцесловы» прозаические (В.Полуянов, например; а у А.Стрижёва близкая по замыслу и исполнению книга имеет название «Календарь русской природы»). Книги эти очень талантливые, но популяризаторские и к художественной литературе не относятся.

Получается, сравнивать Вашу эту книгу почти не с чем. Потому как у Вас, в отличие от Смертиной, есть индивидуальное начало, оно постоянно ощущается и порой явно выражается («Я ключ искал – воды напиться...» и др.). Но в другие моменты автор (Вы) отступает на дальний план и, ведя свой календарь, отмечает наблюдательность календаря народного:

Май удивляет нас порой.
В Егорьев день мороз случился...

И далее следует пересказ народной приметы, но несколько неточный: «Взойдут и просо, и овёс» всё-таки не одно и то же, что «На Егорья мороз – будет просо и овёс» (В.Даль, «Пословицы русского народа», раздел «Месяцеслов»).  Знака равенства между глаголами взойдут и будет, строго говоря, ставить нельзя: если взойдут, то ещё не значит будут; а вот если будут, то до того непременно взойдут. И будь я крестьянином, я бы предпочёл гарантированное будет.

Встаёт вопрос: а зачем вообще нужно переводить на рифмы пословицы-приметы? Ладно б, они переосмысливались; урожай овса, скажем, становился бы для автора ожидаемым урожаем чувств (чувственности, конской силы и т.д.). Получается, что поэт переходит в схоластику, на пересказ общеизвестного, но, теряя точность, делает это не очень совершенно...

И вот теперь мы можем попытаться определить жанр Вашего «Месяцеслова». Он эклектичен, в цикле перемешаны стихи собственно лирические с «пересказами». Зачем создана такая смесь, не совсем понятно. Структура цикла вроде очерчена чётко – Зима, Весна, Лето, Осень, – и каждому обозначенному периоду предшествует заставка из «Месяцеслова» народного, и каждый период равен другому по числу составляющих элементов – 12...

12?? Но почему такое странное число? Любой из названных периодов с ним никак не увязывается. Год – да, состоит из 12 месяцев. Но ни Зима, ни Весна и т.д. никак не соотносятся с числом 12. Даже количество недель в квартале, хоть и близко к этому числу, но не равно ему – иначе бы мы имели в году 48 недель, а не 52. В среднем в каждом времени года содержится не 12, а 13 недель.

А может, здесь композиция усложнена до того, что весь Год проецируется на каждую его отдельную часть и какая-то генеральная идея Года в его 12-дольном субструктурировании отражается по-разному в витражах каждого из времён года? Нет, автор такими архисложными архитектониками не занимается, это мы отбрасываем, как и другие, космо-сакральные (12-годовой цикл восточного календаря; 12 знаков зодиака) и малый цикл исторического развития (12 лет), ответвившийся от «Досок судьбы» Хлебникова. И посему вопрос наш остаётся открытым...

Поскольку попытка понять замысел автора нам сходу не удалась, перейдём к попутно замеченным частностям.

Книга раскрыта на цитированном стихотворении про Егорьев день (стр.31) – от этой печки и будем танцевать. (Начинается ловля блох.)

Во втором четверостишии замечаю непорядок: помимо хромоты с запятыми и кавычками, буква «ё» употребляется бессистемно: в слове «овёс» она есть, а в слове «легким» почему-то нет, и так по всей книге. Откроем хотя бы предыдущий разворот – на стр.28 везде, как и положено, стоит «ё» (льёт, дождём – замечательно!), а на стр.29 – напор антирусский: еще, ждет, невеселая, пришел... Я здесь сторонник Солженицына – яростного борца с издевательством над русским языком. Необязательность применения в письме буквы «ё», установленная когда-то политическими авантюристами, уже привела к многоей порче нашего языка... Солженицын и я – за букву «ё»!

Но если Вы для себя считаете необязательным применение этой буквы, то следуйте хотя бы какой-то системе: применяйте там, где возможно разночтение, и не применяйте там, где оно невозможно (для хорошо образованного человека). А то ведь получается полная неразбериха...

Ещё одно замечание по этому развороту – стр.28-29: «воробьи вокруг защебетали». Гм... Воробьи, вообще-то, чирикают, а щебечут – ласточки, стрижи, щеглы. Это весьма разные звуки, потому народ и оглаголил их разно. Зачем ломать идиомы? Может, этого требует создание образа, нового взгляда на вещи? Так вряд ли, оная задача в стихотворении не усматривается.

А теперь пролистаем книжку от начала, отмечая то, что обычно называют опечатками*.

С.18. Стихотворение входит также в другой цикл – «Во все глаза на Русь смотрю» (книга «Пока душе дано...»). И в переработанном виде. Непонятно. Варианты надо как-то оговаривать.

Строку «Мне не тепла, а лета жалко» хочется заменить на примерно такую: «Не лета, нет, – а лет мне жалко» – семантически более точную, лучше сочетающуюся по смыслу и с последующей строкой, и с «Пусть молодым не буду боле», стоящей чуть подальше (правда, почти скалькированной с есенинской строки «Я не буду больше молодым»).

С.21. Стихотворение взято для «Месяцеслова» из более ранней книги «Постижение истины» (с.141; заметки эти пишутся после того, как я прочёл все три книги: «Месяцеслов», «Пока душе дано...» и «Постижение истины»), и там вторая строфа звучит иначе. Я не уверен, что это корректный поступок.

С.32. «Чуть горчит полынная отрава». Это весной-то? В моём представлении полынь лишь к концу лета (может, я ошибаюсь, надо проверить) становится собственно полынью – подсыхает, издаёт свой особый запах. И, замечу, мне он очень нравится, мне он не «отрава», а «отрада» – запах родины, детства. Полынь у нас вносили в хаты, чтобы изгнать всю нечисть – блох, тараканов... И запах у неё такой замечательный!..

С.34. «Летом пролежишь, зимой с суммой побежишь». Скорее, всё-таки, пролежав, побежишь с сумой.

С.37. «Луг бродяжку приголубил». Что (или кто) имеется в виду? Перед этим как бы бродяжничает ночь – «Идёт босая. Крадучись». Но «ночь» – женского рода, а бродяжка в последней строке назван «счастливцем» (муж. род). «Бродяжка» – это бомж какой-нибудь? Но с чего он тут вдруг взялся? Ах, кажется, это «свет», на который вдруг перенесено бродяжничанье её антипода (и по полу, и по сути) – «ночи». Ну и закавыка!

С.40. «Нашёл. Вкруг клевер густо рос». Строка трудно читается, в подчёркнутом месте на 7 согласных приходится лишь одна гласная. К тому же, «вкруг» – архаизм. Положение можно поправить, разбив строку на две – на стыке, где точка. Но лучше всё-таки «вкруг» вообще убрать:

Нашёл. Там клевер густо рос
И не пугалась шума птица.

Но возникает новый вопрос: а какого, собственно, «шума»? Что, здесь рядом железная дорога («На дальней станции сойду, трава по пояс...») и поэтому есть шум и есть привычка к нему? Речи о том не велось. Непонятно.

Далее: «поют чижи: наш луг...». Однако чижи – птица лесная, им уместней бы петь: «Наш лес...».

С.45. Стихотворение опять-таки входит в другой, более ранний цикл «Исцеление души». И опять-таки переработано.

С.50. И снова стихотворение «украдено» – теперь уже из другой книги, «Пока душе дано...» Ладно, прежде брались и перерабатывались стихи из более ранней книги, которую автору захотелось переписать заново. Но ведь в данном-то случае обе книги – и «Месяцеслов», и «Пока душе дано...» – датированы одним годом...

И та же радикальная переработка – на этот раз уже обеих строф. Так какой же вариант считать настоящим, и в каком цикле оформить постоянную прописку этому стихотворению? Вот задачка для литературоведов и историков!

С.52. Это же стихотворение в сборнике «Пока душе дано...» входит в другой цикл. И опять – с разночтением.

С.100. «Снова будни? Нет, пожалуй. Вон – стриж покоряет зенит!» Пафос – ложный. Для стрижа высокий полёт – дело обыденное. Он так мошек ловит.

С.105. Неологизм «утрели» неудачен, так как в произношении слышится «у трели» – получается смысловая накладка, а это нежелательно.

С.106. «Ну, а дальше представляй ссору тьмы и света» – лучше: «битву тьмы и света», так утвердилось издавна в сакральном миросозерцании.

С.109. «Они увядают, пусты и грустны» – напомнило Вознесенского: «Леса твом сбросили кроны, пусты они и грустны, как ящик с аккордеона, а музыку – унесли». Есть неточность в фразе «увядают – пусты». Если увядают, то ещё не пусты.

С.129. Очень противоречивое стихотворение! То у автора «На душе – печаль», то «В сердце нету грусти». Потому что, видите ли, он понял, что «песни их остались». Надуманно всё это – т.е. от ума, а не от чувства (чувство так резко меняться не может – оттого, что вспомнились песни гусей; скорей, печаль только увеличится при этом). И, потом, «песни...» Ну уж и песни у гусей – го-го-танье! Гусь – не певчая птица, и вообразить её с «гуслями» не могу. Натяжка за натяжкой. Вы слышали, как поют гусли? Самогуды! На гусиное ворчание никак не похоже. (Кстати, и происхождение слова «гусли» этимологи производят от старинного слова «густи», по-нынешнему – «гудеть». А «гуси» имеют другой корень.)

С.131. Опять повтор. Стихотворение входит, получается, сразу в два цикла – и в «Лирический дневник», и в «Во все глаза на Русь смотрю». Заче-ем? И опять – разночтение: то «Снеговейно», то «Лютозвоны».

С.132.  Неологизму «снеговой» (т.е. вой снега) правильно быть воспринятым мешает то ли привычный нам «домовой», то ли то, что это слово по форме похоже на прилагательное, и после него ждёшь существительное, что-то вроде «Всё глуше шумит снеговой... прибой». Концовку «вой» как обозначение звучания начинаешь осознавать лишь потом, через преодоление первого, неверного восприятия (что худо, и чего надо избегать).

С.133. «Ни тебе не пряжи и не полотна» – должно быть сквозное, троекратное «ни». Так же и «Не туды и не сюды» (с.142) – надо два раза «ни».

С.163. «Знало б, стучало б ровней» – убрать второе «б» – из-за смысловой необязательности и негативного звучания каких-то «бровней».

С.165. «вышла на встречу» – надо «навстречу» (слитно). А если «на встречу», то – со мной, а не «ко мне».

Далее в книге идёт «Народный календарь». Это – компиляция. Зачем? Зачем перепечатывать под своей обложкой не свои книги? Цитат-заставок, уже сделанных, по-моему, вполне достаточно.

С.191. «Содержание». Обозначены только разделы книги. Но культура издания заключается в том, что каждое отдельное стихотворение должно быть указано в «Содержании».

Берём в руки следующую книгу – «Пока душе дано...».

С.19. В последней строфе «Бога» и «Ним» – с прописной буквы. Но почему тогда в предыдущих строфах – со строчной (6 раз)?

С.34. Натяжка в создании образа речки, выходящей из берегов: гнев здесь ни при чём.

С.37. «Хотя давно уж поняла, что смерть – манящий свет». Я бы переставил немного слова: «Хотя давно уж поняла: манящий свет – он смерть». Тогда становится точнее рифма (не «взлететь – свет», а «взлететь – смерть», да и смысл становится чётче – ведь «смерть – манящий свет» на слух воспринимается без остановки в виде тире – «смерть манящий свет», а это уже имеет другое значение: свет, который манит (зовёт, влечёт за собой) смерть.

С.38. «Тишь с круч сорвал». Язык свистит, нет эвфонии. Здесь же: «Был хил ручей – ста рек мощней», надо: «стал рек мощней».

С.65. Обещание помочь берёзам «переждать и беду, и грозу» – явное враньё.

С.76. «б Мста» – труднопроизносимо. Мой вариант (с новой пунктуацией):
Знать бы Мсте – я до смеха охоч.
Знает... Как расхохочется!..

С.103. «творца» надо давать с прописной буквы (как написано «Создатель» на стр.21). Две последние строки выдают в авторе атеиста.

И, наконец, книга «Постижение истины».

С.9. Это стихотворение – «Отчуждённость» – я бы закончил без второй строфы. Первая строфа – самодостаточна. А вторую оформил бы как отдельное стихотворение, без заголовка (отбив звёздочками) – оно тоже самодостаточное.

С.10. Рефреновые последние строки каждой строфы я бы уравнял, сделав их одинаково звучащими: «Ведь рядом были вы же!». И немного изменил бы ещё два места: в первой строфе строку «Что реже падал (правильнее – поменять слова местами: «падал реже»), чем вставал» заменил на «Что хоть и падал, но вставал» (ведь падать реже, чем встаёшь, невозможно;  зачем такой юмор?); во второй строфе строки «Но умирал он не впервой – И смерть обставил, и конвой» заменил бы на «Но он обставил и конвой, И ту, что со стальной косой».

С.13. «Когда тепло смотрела – мёрз... Приятно ныне в стуже греться». В столь противоестественные состояния я не верю.

С.29. «снегири, Песней своей». Смеловато чириканье названо пением.

С.36. «Шёл к тебе за прощаньем». «За прощаньем» не ходят. Ходят – либо за прощеньем, либо проститься.

С.37. «Меня не выпускает из ежовых рук». Ежовые «руки» – лапки очень даже нежные, снизу мягкие подушечки. По-видимому, автор имел в виду «ежовые рукавицы» (а если бы имелись в виду именно мягкие, но, допустим, коварные лапки, – тогда бы надо писать: «из кошачьих рук», не путаясь с идиоматическим выражением о «ежовых рукавицах» – жёстких, беспощадных).

С.43. В последнем стихотворении на этой странице непонятно, как первая половина соотносится со второй. Он восхвалил учёную даму, и она поверила комплименту? Да, чаще всего так и бывает – и независимо от учёности. Но почему в первой строке утверждается, будто «Он спорил»? Никакого спора здесь не видно.

С.45. В верхнем стихотворении последнюю строку я бы записал так:
Ответил: «Заново влюбиться!».

(Кроме более точного смысла, ещё и рифма к «с ехидцей» становится прочней.)

С.46.  «Пора идти. Не медлю уходить». Надо: «Но медлю уходить», либо «Немедля уходить».

С.52. На одной странице размещены два совершенно разножанровых стихотворения: одно серьёзное, а второе – курьёзное, парафраз высказывания, приписываемого Сократу: «Счастье в женитьбе, а подумав – в разводе». 

С.55. Стихотворение это – пересказ известного анекдота. Даже если выбросить «тигра» и начать стихи словами: «Когда ты мне сказал, что, мол, верна...» (и далее по тексту), то и тогда получается банальщина. Ведь есть такое определение качества поэтического перевода, сделанное с улыбкой: «Перевод, он – как красавица: если верен, то некрасив, а если красив – то неверен». Разве дело поэзии заниматься такими побасёнками?

С.81. Замечательно стихотворение о дрозде-пересмешнике: «Когда поют, то каждый о своём». Именно так! Именно поэтому не надо пересказывать анекдоты и общеизвестные банальности – не в застольном трёпе, а в творчестве...

С.87. «Не грустно. Ливень не корю» – жеманно, как у Ахмадулиной.

С.88. «И зло не помнить ни о ком» – лучше: «И зла не помнить ни о ком» (не то получается: «зло» – как? – наречие; а по смыслу и сочетанию с предыдущей строкой луше употребить всё-таки существительное, и в родительном падеже – «зла»).

Непонятно, почему осипли сыч и филин. Да и трудно себе представить сиплое уханье.

С.90. «Бывал я в поле много раз – Там ни деревьев, ни навеса». Ну и открытие! Говорят, когда Блок прочитал в начале чьей-то повести слова: «В Сибири пальмы не растут», от отодвинул книгу, сказав: «Это я знаю».

С.93. «Солнце точно вплывает в зенит, Ненадолго». В июле-то, всего через месяц после самого длинного дня в году? Да оно смалит и жарит ещё весь август (при хорошем лете)!..

Ну вот, первая, самая черновая работа по этим трём книгам проделана. Дальше редактор должен отбросить в сторону метлу и вставать на крыло.

Сначала, наверное, проанализировать поэтическую технику автора (а она своеобразна; чего только стоит страсть к обновлению слова, это множество новообразований, с одним только словом «солнце» сколько свадеб сыграно: солнцеураганен, солнцеливень, солнцеласка, солнцеполные, солнцегрейно, солнцецвет, пересолнечен... Таких, двукоренных, слов наработано много, но есть неологизмы и однокоренные: лучейно, ознобный, громкнул... Всё это надо взвесить, оценить, поставить в рядок с Северяниным, Хлебниковым и со-поставить... Отметить высокую частотность в стихах всяческого смеха – и солнце смеётся, и рябина смеётся, и берёза рассмеялась, а та, что за околицей, – просто весела... и это напомнило мне, читателю, начало «Старухи Изергиль»: Море смеялось, высмеянное критикой ещё сто лет назад; впрочем, чего только критики не высмеивали.

Затем надо с высоты птичьего полёта (но не свысока!), – чтоб укрупнённо было, – посмотреть, насколько удачно сложились крупные блоки – циклы, книги;  и, наконец, на то большое, что видится на расстоянье и что называют поэтическим миром художника, автора, – осмыслить тексты в кон-тексте той эпохи, в которой ему довелось жить, быть вкрапленным.

Когда и кто выполнит этот труд, не знаю. Отмечу лишь снова мою физическую неготовность заняться сейчас или в близком будущем этой работой.

В заключение просил бы не держать обиды по поводу моих замечаний. Такова уж моя зловредная редакторская закалка: не проходить мимо ни одной соринки, а «все возникающие сомнения рассматривать в пользу сомнения» (девиз редакторов), то есть не оставлять без внимания, пока сомнение не будет разрешено (через автора, конечно), – всё это создаёт ситуацию, когда «из-за деревьев леса не видать». Задача же литературоведа – увидеть именно сам лес, осмыслить творчество автора (в данном случае, безусловно, очень талантливого, по ходу чтения я ставил много восклицательных знаков моего восхищения), выпукло показать читателю его сильные и слабые места и, наконец, определить его место в литературе, в поэзии.

Задача важная и достойная, конечно. Но пока нет сил для неё...

На сём жму руку, Ваш...

Август – октябрь 2001 г.


* В публикации опущено огромное количество замечаний по техническим погрешностям, отмеченных в письме Сысоеву А.Д.