давите Зяме на мозоль, и он станет колоть орехи

На всякий случай, а они, рассказывают краснобаи, бывают всякие, поясню дорогу. Садитесь в ночной поезд Москва-Киев и поезжайте на Запад. Поедайте свою курицу. Запивайте вагонным чаем и спокойно ложитесь отдыхать до утра.

С рассветом, когда громыхнёт старый в пять пролётов железнодорожный мост через мелководную речку, начинайте собирать вещи. Осталось четверть часа. Вопиющий размах моста по сравнению с шириной речушки удивит вас, и уже не уснуть. Но бывало, разливались эти реки вавилонские шире опор мостовых переходов.

Когда Меньшиков на пути к Полтаве наперерез Карлу 12-му заночевал в гетманской вотчине Батурине, три сотни плотов с деревянными крестами ушли в Десну, а за ней по Днепру в Море. Казаков, висящих на крестах, народ-то видел, а вот казачки не смотрели ниже белых облаков, редко замедляющих здесь бега по голубым небесным волнам. Да и не сказать, что с той поры почалось здесь – и раньше бывало.

Те времена, когда дивчина отымала от плахи казака словами: «Беру в мужья себе» давно канули, просочились сквозь песчаники, и только в чёрных блюдцах заболоченных озёр на жирных торфяниках нет-нет, а проглянут чьи-то глазищи на поклёв в отблеске вечерней зари.

Поезд замедлит ход, и вы увидите толпу суетящихся пассажиров с плетёными из лозы корзинами – все в белых косынках – дело-то будет летом, надеюсь – все женского пола с обветренными смуглыми от холодного загара лицами. Так не тревожьтесь за киевский бутик «Армани»– это не пассажиры и в Киев им ни к чему, потому что они вынесли на продажу самый сдобный на левом берегу Днепра товар – глазированный поверху сладким блеском пирожок с начинкой. Размер пирожка самый ходовой – сорок два, начинка – абрикос-повидло, вишня без косточки, яблоко-повидло и наижирнейший творог, тут уж по обе стороны Днепра, наижирнейший.

Цены божеские, скажу, теперь уже самолично, без всяких краснобаев – что-то много их, в самом деле, развелось в последнее время. А что – сочинять, не работать!

Купите пирожок и спросите у белой косынки: «Как проехать в Палестину?».

Не одна, так другая охотно даст направление, сверкнув глазами.

Здесь нелегко понять добро сверкнёт или не добро. С моей точки зрения, женское сверкание глазами находится не по нашу сторону добра и зла и морально-этической оценке не подлежит, равносильно, как не подлежит оценке третье измерение, описываемое в книге «Мир внутри атомного ядра».

Скажете, умничаю? Нисколько, потому что, не знаю как у кого, а у меня такие названия вызывают жажду написать книгу «Мир внутри человеческого бедра».
Нет-нет, это не пошлость и не натурализм, которые развели сейчас юные натуралисты в Сети, а выстрадано лично в долгом одиночестве – прошу меня понять и простить – больше к этой теме я не вернусь.

В данном контексте.

Палестина это жилой дом по длине равный мужской и женской половинам Стены Плача Второго Храма Иерусалимского – никак не короче.

А называется так и по сию пору оттого, что в те времена, когда дом был назван, слово Израиль означало не страну, а было ходовым мужским именем в этом доме.

А как раз дома, где массово живут такие изи, назывались палестинами.

Подходя к Палестине, вы услышите с дворовых скамеек отчётливую реплику: «Не надо обобщать. Каждый сам за себя в ответе».

Это агитирует среди комсомольцев тридцатых годов прошлого века Зяма Кипнис.
Уверяю вас, что никто из ближайшего окружения восьмидесятилетнего Зямы не имеет манеры обобщать – Зяма наносит упреждающий удар.

Как всегда, противоположное – тоже истина, а именно: превентивная война Зямы против обобщений Эммануила Канта протекает успешно.

Правда, в последние годы Зяму слушает, реагируя только глазами, всего один человек – фрезеровщик седьмого разряда Йося Перелюбский, вдетый в инвалидное кресло.

Но заставить слушать себя фрезеровщика седьмого разряда Йосю Перелюбского смог бы не каждый.

Йосю ценили на заводе. С ним на первомайской демонстрации за руку однажды поздоровался сам Петренко. Когда Йосе присвоили седьмой, тётя Маня, мама Йоси, всем дала это понять.

Однажды на экзамене в институте меня спросили: «Сколько в СССР существует разрядов рабочих профессий». Мог ли я не знать этого, зная Йосю и тётю Маню! Не мог!

Вам странны эти имена? А стоит ли ехать за три девять земель в чужие палестины, если мы уже в Палестине, причем с детства.

Да что детство! Семья Зингеров сто лет руководит городским Домом Быта, начав сей бизнес заранее – до укоренения в речи самого слова быт, а семья Ривкиных без малого полтора века контролирует говяжий промысел на местном базаре. Да так контролирует, что, к сведению Джорджа Сороса, антиглобалисты помалкивают.

Слово Сорос, кстати, воспроизводится из гебраизма Цорес – то есть горе, несчастие, но мелкое, средней тяжести, вроде кражи кошелька, где и было-то всего ничего, да снова надо идти домой за деньгами.

Один такой случай увековечен.

Придя в расстроенных чувствах домой, Наша Роза призналась мужу: «Я сегодня маху дала». Муж потребовал подробностей и узнал, что у Розы на базаре украли кошелёк. «Лучше бы ты Маху дала», – сказал Розе муж.

Как в такой плотной атмосфере и острой конкурентной борьбе мальчику из интеллигентной семьи стать миллионером, не уезжая в Америку!?

Вопрос? Вопросище!

Сочиняй ты хоть по два рассказа в день между фельетонами в газету «Радянский Прапор» - «Советское Знамя», заработаешь себе три года за порнографию и поражение в правах, как Гриша Фельдман.

Да и с какой собственно стати доверять свою порнографию контрразведке!

Вперед, вперед без долгих стоянок пошёл киевский поезд, увозящий столичных дамочек и счастливо вожделеющих их неземную красоту спортсменов в костюмах марки «Адидас».

Дубы, вязы, дубы, вязы, дубы, станция Дубовязовка, вязы, дубы…

А мы обратимся к Зяме Кипнису с вопиющим вопросом: «Как выбраться из Палестины, но уже при деньгах?».

Зяма, чтобы побыстрее отделаться от вашего брата – но у меня нет брата – фигура речи такая – сообщит массу случаев, когда отъезжавшие с мешками, полными долгов своих дядюшек, становились богачами.

Оканчивали университеты, проявляли таланты, удачно женились на москвичках.

Не давите Зяме на мозоль, и он не станет колоть орехи.

Но вы давите Зяме на мозоль, и он станет колоть орехи!

Миша Кац увидел объявление о продаже славянского шкафа. Вы не знаете Мишу Каца? Это не беда. Я тоже его не знаю. Миша Кац – племянник Симки со швейной фабрики. Можно подумать, вы знаете, что такое славянский шкаф.

Что бы сделали вы, узнав о возможности покупки шкафа?

На следующий день была пятница, и возле магазина готовой одежды, за час до его закрытия, сломался грузовик, перевозивший проданный шкаф.

Шкаф, с дверцами, заклеенными снаружи бумажной полосой, занесли в магазин постоять до утра.

В шкафу был Миша Кац. После закрытия магазина Миша вышел из шкафа, а потом из магазина готовой одежды вместе с готовой одеждой.

Так начинал Миша Кац. Впрочем, кончил Миша плохо, в отличие от Фимы Розенблата.

Фима всю жизнь служил сторожем в рыбхозе.

Что бы сделали вы, получив такое место? Не спешите с ответом – розенблаты это вам не кацы, и я сейчас это докажу.

Фима принимал ото всех страждущих 1500 (одну тысячу пятьсот) рублей за поступление ребёнка в любой медицинский институт Советского Союза.

За сорок лет не было ни одного прокола – не поступившим деньги возвращались всегда.
Всё дело в том, что пятеро из трёх десятков акционеров Фиминой конторы поступали каждый год.

И это при зарплате сторожа 90 рублей, на которые, имея каждый день свежую рыбу, тоже могла жить семья, да «ещё учить ребёнка на скрипке, да ещё откладывать кое-какую копейку на чёрный день».

Да минует нас чаша сия!

Талантливый ребёнок Феликс Хаймович однажды наблюдал, как рабочие идут со смены.
Но почему они буквально все останавливаются возле стеклянного стенда с газетой «Труд» на проходной?

А я вам скажу почему.

Там вывешен результат очередного тиража всесоюзной лотереи ДОСААФ.

Как же всё просто в этом мире. На следующий месяц талантливый ребёнок Феликс, четырнадцати лет, подменил газету с новым тиражом на газету с предыдущим тиражом.

Но вот деталь, придумать которую мог только гений. Феликс рядом со стендом поставил урну для мусора. Где он её только взял! В нашем городе! Пять тысяч рабочих прошли за двое суток мимо стенда и урны.

Тысяча из них имела лотерейные билеты, триста бросили их  урну. А десяток оказался выигрышным. Утюги, радиоприёмники, настольные лампы и даже один мотоцикл с коляской. На мотоцикле Феликс погорел, пытаясь получить деньги за него во всех сберкассах города.

Во всех пяти сберкассах ему отказали по молодости лет. Но слухи распространяются быстро: «Мальчик ходит по сберкассам и предъявляет выигрышные билеты».

Трудно было придумать для Феликса статью, но впаяли мошенничество условно и с отсрочкой. Мошенничество по-украински – шахрайство. Одно время на ТВ мелькал российский политик по фамилии Шахрай. О, Господи!

В тот год была снежная зима. И был февраль. И был Пурим – большой праздник в честь первого в истории человечества Конкурса Женской Красоты, спасшего еврейский народ. А в Пурим была свадьба в Палестине.

Женился мой дружок Шурка, и я прибыл вышеуказанным путём домой.

К тому времени я уже начал делать карьеру, работая на большом заводе. Меня заметили и продвигали. Я отпросился на три дня.

Знаете ли вы свадьбу в Палестине!

Сейчас!

Все надевают шубы, потому что зима. У кого нет шубы, идёт так. Все женщины несут фаршированную рыбу – каждая свою.

Спросите этих женщин, добавляется ли в рыбий фарш манная крупа. Спросите! Я гарантирую, что дочитать этот текст вам уже не дадут.

Ровно половина считает так, а не иначе, а вторая половина – иначе.

И только моя бабушка знала правильный ответ на этот вопрос. Как я жалею, что не записал его в детстве!

Может ли быть, что весь мой писательский жар, который не проходит, как проходила ангина, вызван только тем, что я тогда не записал?

Уверяю вас – может!

Но вот свадьба. Мужчины 33 богатыря, а с ними Гройсман. Все в костюмах мышиного цвета.

Молодежь отдельно.

Мы выпиваем по третьей, и ко мне приходит низенький худощавый Добкин 60-ти лет, которого я вижу впервые в жизни.

«Как ты вырос», – говорит он. Что он имеет в виду? Мой рост и вес держится на одном уровне с 18-ти лет. Знали бы вы чего это мне стоит!

Но это говорю я, а Добкин говорит иначе, – «Ты делаешь карьеру, я слышал?», – спрашивает Добкин. «Я делаю карьеру», – говорю я. «Тебе нужен Гройсман», – говорит Добкин и мы идём к Гройсману, который видит меня впервые в жизни.

«Посмотри, как он вырос», – говорит Добкин Гройсману. Гройсман, 65-ти лет смотрит с высоты своего роста, как я вырос.

Гройсман высок, полон, у него трое взрослых детей, жена и любовница 45-ти лет.

Сравните женщину в 60 лет с женщиной в 45 лет, и вы поймёте Гройсмана.

Он имел это счастье – сравнить их и понять себя. Я не имел этого счастья, но Гройсман обещал мне его.

Приходится ждать. Потерпите немного, и вам станет очевидно, что слов на ветер Гройсман не бросает.

«Ты делаешь карьеру?», – спросил Гройсман.

Я рассказал ему об огромном заводе и его больших проблемах, самая большая из которых не решалась вот уже 15 лет в Госплане СССР.

«Тебе нужен Дубнов», – сказал Гройсман.

Мне нужен был Гройсман, но я записал телефон и Дубнова тоже.

Через неделю, я как Штирлиц с папкой в приёмной Кальтенбрунера, сидел в приёмной директора завода Яковенко, переглядываясь с его секретаршей неземной красоты.

«Что ты скажешь Дубнову?», – спросил Яковенко, прочитав письмо за номером десять тысяч сто, которое он должен был подписать для Дубнова.

«Я скажу, что я от Гройсмана», – сказал я.

«Напомни свою фамилию», – сказал Яковенко. Я напомнил. «Ты далеко пойдёшь», – сказал Яковенко, и подписал письмо.

Я позвонил в Москву в приёмную Дубнова.

Акая по-московски, секретарь Дубнова заверила меня, что они с Дубновым ждут меня от Гройсмана в ЛЮБОЙ ДЕНЬ.

Я прибыл в Москву в любой день за полторы тысячи километров в купейном вагоне за счёт завода.

Я жил в гостинице на Чистых Прудах, и видел парочки, целующиеся у Пушкина.

На метро я добрался до Китай-Города к Дубнову. Я прошёл два кордона охраны, которая сверяла меня в списках, я блуждал по коридорам.

В приёмной Дубнова было полно народу, но от Гройсмана из Палестины пропускали вперёд.

Дубнов спал один в длинном кабинете возле батареи телефонов.

«Вы от Гройсмана, – сказал Дубнов, – как он там?».

«Передаёт Вам привет», – на ходу сочинил я.

«Это понятно, – сказал Дубнов, – давайте письмо».

Дубнов прочитал письмо и, нахмурив брови, поставил на него положительную резолюцию.

«Передавайте Гройсману привет», – сказал Дубнов.

«Это понятно», – сострил я вне себя от счастья за свою карьеру.

Дубнов проснулся и впервые в жизни посмотрел на меня.

«Вы далеко пойдёте», – сказал Дубнов, и в его глазах возникло осмысленное выражение фаршированной щуки со свадьбы в Палестине.

Не буду здесь описывать, как ликовали заводчане – все 15 лет колбасный цех, созданный специально на металлургическом заводе для решения этой проблемы, несколько месяцев в году работал на Госплан СССР.

Было только непонятно что теперь делать с таким количеством высвобожденных свиных колбас.

В завершение этого не слишком связного «мемуара» я хочу сказать всего три вещи.

Во-первых, далеко посланный Яковенко и Дубновым, я действительно бывал далеко. А сейчас я вообще у чёрта на рогах, и надо мной светит Южный Крест.

Во-вторых, я давно, очень давно не был дома и довольно давно не целовался в губы, отчего мои тексты и дни становятся всё длинней и длинней, а ночи прерываются на балконе под крики местных курителей марихуаны. Когда мой любимый писатель Фридрих Горенштейн проезжал в час ночи через родной Бердичев, где не был 20 лет, он вышел из поезда покурить. Вдруг из кромешной тьмы голосом осмотрщика вагонов его спросили: «Федя, ты женился наконец?». Такое не продашь и не купишь. Вот к чему этот кипишь.

В-третьих, всем кто откажет мне в положительной резолюции или сомневается, напоминаю: я от Гройсмана из Палестины.