Ежевичничая из Сильвии Плат

Никого на тропе и ничего - ничего, лишь ежевика,
ежевика - с обеих сторон,больше справа.
Ежевичная аллея спускается петлями, и море
где-то внизу - колышется. Ежевика
крупная - с подушечку пальца, как глаза, немая,
эбеновая в зарослях, тучная -
с красно-синим соком. Расточает его на мои пальцы.
Я не просила такого кровавого родства; она, должно быть, любит меня.
Она устраивается у меня в банке, сминается.

Над головой какофонят клушицы, несутся клочьями -
ошмётки горелой бумаги колесят в выдутом небе.
У них есть только голос - протестуют, протестуют.
Уже не верится, что море вообще есть в мире.
Высокие зелёные луга, будто зажжены изнутри, раскаляются.
Я подхожу к кусту, такому спелому, что мухи в гуще
 развесили свои сине-зелёные брюшки и стеклянные крылышки - на китайской ширме.
 Медовый пир ягод ошеломил их - уверовали в райские кущи.
 Снова петля, и ягоды, и кусты кончаются.

Здесь появляется - только море.
В воронку меж двух холмов прорывается ветер,
полоща меня невидимым бельём по лицу.
Эти холмы слишком зелены и сладки для соли.
Я поднимаюсь меж ними по овечьей тропе.
Последняя петля выносит меня к склону лицом к лицу,
и это лицо - рыжая скала, глядящая в ничто,
ничто - только великий покой белых и оловянных бликов
и звон серебряных молоточков, бьющих и бьющих по несговорчивому металлу.


Blackberrying

Nobody in the lane, and nothing, nothing but blackberries,
Blackberries on either side, though on the right mainly,
A blackberry alley, going down in hooks, and a sea
Somewhere at the end of it, heaving. Blackberries
Big as the ball of my thumb, and dumb as eyes
Ebon in the hedges, fat
With blue-red juices. These they squander on my fingers.
I had not asked for such a blood sisterhood; they must love me.
They accommodate themselves to my milkbottle, flattening their sides.

Overhead go the choughs in black, cacophonous flocks --
Bits of burnt paper wheeling in a blown sky.
Theirs is the only voice, protesting, protesting.
I do not think the sea will appear at all.
The high, green meadows are glowing, as if lit from within.
I come to one bush of berries so ripe it is a bush of flies,
Hanging their bluegreen bellies and their wing panes in a Chinese screen.
The honey-feast of the berries has stunned them; they believe in heaven.
One more hook, and the berries and bushes end.

The only thing to come now is the sea.
From between two hills a sudden wind funnels at me,
Slapping its phantom laundry in my face.
These hills are too green and sweet to have tasted salt.
I follow the sheep path between them. A last hook brings me
To the hills' northern face, and the face is orange rock
That looks out on nothing, nothing but a great space
Of white and pewter lights, and a din like silversmiths
Beating and beating at an intractable metal.