о ботфортах Толстого, камзоле и прочих вещах

Литература в школе для меня долго была обязаловкой.
«Надо прочитать», «надо сочинение».
И при всей любви к литературе нашей классной руководительницы – учителя русского языка и литературы, я не включалась, делала все на автомате, получала свои четверки-пятерки, в общем,  для меня – литература – был совершенно мёртвый предмет.

И это притом, что все орловчане с детства, не знаю, как сейчас, а тогда все на зубок знали длиннющий список писателей и поэтов орловцев, начинавшийся с Жуковского, Тургенева, Лескова, Бунина, Фета, Тютчева и так далее и так далее - гордость своей культурой нам прививалась крепко.
В усадьбе Тургенева – Спасском Лутовиново мы «гостили» часто и его биографию мы знали лучше, чем собственных дедушек и бабушек.

Литература для меня ожила с одной истории, рассказанной именно в Спасском Лутовиново.

Да, даже не история, а так, безделица, нюанс в раскрытии личностей «героев» неизменных друзей с юности Тургенева и Толстого.
Они на протяжении всей жизни при совершенно разных характерах, мировоззрениях, бурно ссорились, расставались, не разговаривали годами, и все равно были вместе, мирились и мирились.
Иван Сергеевич – мягкий, классический русский барин, гурман, воспитанный, даже не столько приличий ради, а внутренняя культура его была очень высока, и взрывной Лев Николаевич, почти солдатский юмор, непочтение ко всему, всегда своей дорогой, пренебрежение внешними приличиями так далее и тому подобное, с юношеским максимализмом и дворянской гордостью. Насмехался и подтрунивал над Иваном Сергеевичем все время. Тот ему это неизменно прощал, мягко улыбаясь, пока это касалось только его, и неизменно они вступали в жаркие дебаты, если это касалось кого-то другого или мировоззрения, жизненной позиции.
Толстой  часто и подолгу гостил в Спасском.
И вот история то сама по себе – никакая, а вот пойди ж ты!…

Однажды с утра неожиданно к Тургеневу заехали соседи в гости, кто – я уже сейчас и не скажу, поскольку не они меня впечатлили.
А все дома в ту пору, если кто бывал в усадьбах-музеях и помнит, планировка там простая – двери одной комнаты  раскрываются в другую, и так комнат может быть много – по периметру, из одной комнаты входишь в другую и так до конца – пока не дойдешь опять до прихожей с входной дверью.
И вот, Иван Сергеевич, пригласил гостей пройти, идут они по комнатам – в одной валяются ботфорты, в другой - камзол, в третьей, пардон – штаны, или как они там назывались в ту пору, и Иван Сергеевич, извиняясь перед гостями, говорит:
«Извините, это граф Толстой под утро с бала вернулись».
И тут у меня перед глазами встала картина.
Идет тот самый граф Толстой, Лев Николаевич, которой для меня до этого был – как Ленин – бронзовым изваянием в парке на постаменте, и вот этот бронзовый человек, приехал под утро в чужой дом, после бала, навеселе, идет по комнатам, раздевается на ходу и бросает в одну сторону – один сапог, в другой комнате и другую сторону – другой сапог, камзол и так далее – и вот он пьяный храпит на сон-диване, любимом диване Ивана Сергеевича, который, так понимаю, был уступлен гостю…

Все разом писатели поэты у меня ожили!

Это живые люди со своей личной историей жизни, своим характером, своими привычками, дурными-хорошими, они любили, ненавидели, они кутили, они – ЖИЛИ!
Так же, как живем сейчас мы.
Они могли ошибаться, они могли совершать дурное, каяться, понимать и проходить школу жизни только так, как могут они! И Слово было продолжение их жизни.

С тех пор для меня «писатель», «поэт» перестали быть абстрактным несуществующим «некто».

Читая Тургенева – особенно его Стихотворения в прозе, или мистические вещи, да, даже теперь, когда просто пишу о нем эту безделицу, я ощущаю его, живого, некогда почувствованного через его Слово… нежного и восхищенного Её Величеством Женщиной… Её Величеством Природой…
И улыбаюсь на историю с Толстым, когда он к зрелым годам, став вегетарианцем, нахваливал вегетарианское блюдо своей жены, не зная, что она его готовит на мясном бульоне. Ну, еще бы!
Уже потом, я, споря с Владимиром Соловьевым, металась из угла в угол по кухне, или говорила Пушкину с юношеской категоричностью: «надеюсь, что переживете, мою нелюбовь к Вашим виршам».
До сих пор трепетом живет в моей душе любовь к Лермонтову именно к нему, через его Слово.

И до физического наслаждения ощущаю Слово Бориса Зайцева! Читаешь его – и будто мир тут же в тебе трансформируется в нечто большее…  А ведь значит – именно так он ощущал жизнь! Иначе бы он не смог написать ТАК… Мы никогда не можем сделать то, чего в нас нет… не откликнется, не оживет, не расцветет в другом…
Они здесь…  с нами…  это их Слово, ожившее их духом, их светом, дорога, по которой они шли сами к себе…