Избранное 1991-1992 г. г

***
Не состоялась гроза – небо дало осечку,
спрячу подальше зонт, опущу воротник.
Только шальная капля
мою затушила свечку,
будто навек погасила в душе ночник.
И в одночасье – темно,
и оскорбительно пусто,
и рассыпался звук порванной струны.
А сердце – один стерженёк,
как обглоданная капуста,
и глухие его удары
никому теперь не нужны…
4.02.1991.



 ***
Пружина скрипела,
скри-пела,
скри-и-пела,
сжимаясь до самого дня.
Душа всё болела, болела, болела,
пока оставалась одна,
потом сорвалась,
оттолкнулась,
взлетела –
и нынче уже не видна…
6.02.1991.


 ***
Вот и дожил до возраста Христа…
И что: узнал, в чем вера,
в чем неверие?
Когда вокруг лишь запертые двери, –
какая, к черту, сбудется мечта?
Вот и дожил до возраста Христа.
Вино разлито, но в душе тревога,
а впереди – разбитая дорога
и крылья разведенного моста.
Ну что, дожил до возраста Христа,
но и намека нет на перемены,
хотя от перегрузок вздулись вены
и тошно от больничного листа.
Я дотянул до возраста Христа,
но не молюсь
и в прожитом не каюсь, –
по-прежнему стихами задыхаюсь,
тащу свой воз,
и нет на мне креста…
11.02.1991.


 ***
Если я, наконец, найду то, что искал,
если кто-то, к счастью, окажется рядом со мной:
будет дом иной,
будет жизнь иной,
будет мир иной,
и душа успокоится и получит иной накал.
Будет всё по-другому: уравновешенно и легко,
и не нужно будет писать надрывных стихов,
а все, кто был в моей жизни, – уйдут далеко,
и не будет встреч,
и не будет слов,
и не будет звонков…
4.03.1991.


 ***
Уже весна.
И в солнечных плащах
проходят дни скользящей вереницей.
И я глотаю утром натощак
апрельский дух –
и не могу напиться.
Он в каждой клетке тела оживёт,
омолодив истрепанную душу.
И снова, равновесие нарушив –
она опять попросится в полёт.
3.04.1991.




 ***
Не пишется,
нет, не пишется.
Чернила сохнут без дел,
слова на строку не нижутся,
и будто всему предел.
И выжать последние крохотки
уже из себя не могу.
Давно ничего хорошего…
И сам от себя бегу:
в горы,
в пустыню,
в омут,
в водоворот стихий –
накапливать новый опыт,
который рождает стихи.
21.04.1991.


 ***
Минутная, к зениту приближаясь,
не оставляла шансов на враньё.
И ночь, во мне покоем отражаясь,
шептала завещание своё.
В нем были клады словосочетаний –
бесценный опыт тридцати веков –
как резюме бессмысленных скитаний
по глупой жизни в поисках стихов.
И будто в шоке, будто по наитью,
перелетая пропасть на скаку,
перебирал я сказочные нити,
нанизывая буквы на строку.
14.05.1991.


 ***
Из ничего не выйдет ничего:
из ничего выходят только ссоры,
нелепые, пустые разговоры,
и перебои сердца моего.
А впрочем, что такое "ничего"? –
Взаимоотношения без правил,
когда впустую столько сил оставил,
себя возненавидев самого.
А из любви, что выйдет из неё:
стихи, в которых все слова – условны,
и даже кодекс трижды уголовный
не пресечет бесстыжее враньё.
Любовь не состоялась, как балет,
в котором срочно заболела прима.
А значит, в кассу нужно сдать билет
и смыть с лица четыре слоя грима.
Итак, причины до конца ясны,
а следствия не оставляют шансов.
И я живу с бесчисленных авансов,
что были легкомысленно даны…
18.05.1991.


 ***
У странницы ночи – в плену,
ловлю ее желтые стрелы,
а память ломает пределы,
когда я в сиянье тону.
У страницы ночи в тисках
ищу панацеи от страха,
когда белолицая плаха
исчезнет на миг в облаках.
Наскочит волна на волну,
и это стократ повторится,
а значит, придется смириться,
навеки оставшись в плену.
19.05.1991.

***
Меня научил автобус
выходить на своей остановке,
меня научил подъезд
подниматься на третий этаж,
настольная лампа
меня приучила к сноровке:
сидеть за столом до утра
и почти не спать.
Меня научила чашка
рассчитывать кофе и сахар,
меня научил телевизор
ежедневно ждать перемен.
Меня научила жизнь
не забывать о смерти.
Меня научила любовь
ничего не просить взамен…
20.05.1991.


 ***
На улице моей четвертый день дожди,
по улице моей струится непогода –
как будто мстит за что-то мне природа
и не сулит просвета впереди.
Мой силуэт в окне давно искал Гоген:
размытое стекло не искажает мысли.
И я ищу – в ином, конечно, смысле –
каких-то кардинальных перемен.
У улицы моей такое ремесло:
она ведет туда, куда совсем не нужно.
но я пойду легко и безоружно
с надеждою, чтоб все же повезло.
И может быть, на том конце пути,
где, свесившись за край, легко увидеть Бога, –
с утра проглянет солнце хоть немного,
и я поверю, что сумел дойти…
28.05.1991.


 ***
Искус велик: влюбиться без оглядки,
как в те шестнадцать
давних школьных лет,
когда с судьбою не играют в прятки,
и на записки порваны тетрадки,
а в "дипломате" полкило конфет.
Искус велик,
но чудо не случится,
и с этой мне не справиться игрой.
А значит – не успею огорчиться,
когда с разбега хватану горчицы,
опять сыграв проигранную роль…
14.06.1991.

 ***
Источник света – медленный, как Бог –
не торопился освещать пространство.
А город подставлял то лоб, то бок,
в природное не веря постоянство.
И все же посветлели облака,
и улица, как плёнка, проявилась,
и потянулась теплая рука,
у моего окна остановилась
и между штор проникла не спеша,
и век моих едва-едва коснулась,
и тело покидавшая душа
в свою обитель медленно вернулась.
16.06.1991.

***
Да, я рецидивист.
Когда темно,
я мысли вспять надолго возвращаю –
в далекое мое "давным-давно",
где я любить и помнить обещаю,
в те комнаты,
где был я не один,
где раздавал фиктивные авансы.
Я помню колебания гардин,
цветы паласа, белоснежность ванны.
Я помню привокзальный прейскурант,
и стук колес –
в конце концов, прощальный,
и поцелуй – отнюдь не как гарант
о выполненьи данных обещаний…
Да, я все помню –
я рецидивист,
я в прошлое свое ночной лазутчик.
Без приглашений, без надежных виз –
случайный строгой памяти попутчик.
А те, кто был со мною так открыт
и так наивен
или так зависим,
кто был готов сменять свой серый быт
на несколько моих горячих писем –
они – как жертвы:
их не позабыть…
И вновь я не справляюсь с тормозами…
И в сны они приходят не любить –
казнить меня печальными глазами…
23.06.1991.


 ***
Мой тонкий, нежный колосок
в крутых "варёнках",
я целовал тебя в висок –
ну как ребенка.
Ты подставляла мне лицо
и грудь к разбою,
но прогнала в конце концов.
И черт с тобою!
28.06.1991.


 ***
Мне эта ночь дана на растерзанье
ее дворца.
Нелепое, смешное притязанье
на роль творца
рассыпалось при первом же ударе
слепой судьбы,
и понял я, как мнительно бездарен –
и нет борьбы,
и нет усилий, нет превозмоганий –
какой урок!
И не пьянеть от словосочетаний,
в гирлянды строк
накрученных усталою рукою
и мозгом.
Крах!
Ищу спасенья и ищу покоя,
но гложет страх…
29.06.1991.


 ***
Трамвай глотал, выплевывал людей
и полз по утвержденному маршруту.
Он не рождал бессмысленных идей
и даже не рассчитывал на смуту.
Он делал свое дело, как батрак,
поденщик, раб – за мизерную плату.
Водитель был, конечно, не дурак,
и правил – соответственно окладу.
Ну, а трамвай, костями дребезжа.
тащился вверх ни шатко и ни валко,
но так и не дополз до миража
и умер,
и рассыпался –
а жалко…
17.07.1991.


 ***
Я зациклился сам на себе,
как ушедший в историю кратер.
Мне бы дырку проделать в судьбе,
чтобы выйти на людный фарватер.
Мне бы выпрыгнуть из немоты
и стихами за всё отыграться,
мне бы снова построить мосты
и на берег любви перебраться,
разорвать этот круг, эту цепь,
что меня так надежно связала.
Мне бы только реальную цель
и цветочный киоск у вокзала…
5.08.1991.

***
Гроза рвалась,
рвалась в уснувший город.
И, не скрывая истинных угроз,
она метала молнии и громы,
рыча, как допотопный паровоз.
Она летела, освещая крыши
и барабаня в улицы дождем.
И, это наступление услышав,
притих и даже съежился мой дом.
А я не знал об этой свистопляске,
об этом шквале ветра и огня:
я спал – как в колыбели,
как в коляске,
а старый дом оберегал меня.
10.08.1991.


Смерть Игоря Талькова

Ночь на плечи – будто чернобурка,
И по всей Руси колокола.
Серые дворцы Санкт-Петербурга,
Ставшие свидетелями зла.
Пистолет не сделает осечки,
пуля – дура.
Палец на курке.
Эй, смотрите, люди, человечки –
у поэта – микрофон в руке.
Только он не выстрелит,
вы правы:
времена дуэлей позади.
Глохнет эхо варварской расправы –
и покой,
и вечность впереди…
6.10.1991.

***
Грязный город вглядывался в небо:
снега, снега, хоть немного снега!
Черных улиц мокрые потёки –
скользко разлинованный январь.
Хамские авто плевались жижей
в лица, спины, повезет – пониже,
а кусты торчали, как метелки.
и гурьбой бросались под трамвай.
Грязный город был почти несносен,
он забыл, какой бывает осень,
и совсем не вспоминал о лете,
Но – конечно! – думал о весне.
А пока, вздыхая каждой крышей,
он мечтал, чтоб снег его услышал.
Непременно должен на планете
в эту зиму отыскаться снег.
13.01.1992.


 ***
Жизнь уходит бесцельно,
бесславно,
бесследно,
вот уже поседели виски,
и все чаще – диван,
порошки и таблетки,
и все реже – стихи.
Так задумано свыше,
и неоспорима
для меня такая стезя.
Жизнь – как литерный поезд
проносится мимо,
а догнать нельзя…
16.01.1992.


 ***
Он ликовал, не сдерживая слезы
(они с деревьев капали, как с век):
ну, наконец, крещенские морозы
и долгожданный, выстраданный снег!
Зима-колдунья все-таки решилась
набросить свои чары до весны.
Пришла пора – и чудо совершилось:
пусть город спит,
и пусть увидит сны…
19.01.1992.