Преданность? Что это?

Автор не имеет целью оскорбить чьи-то чувства.
фандом: Death Note

Миками Теру упал на колени, воздел руки и молился.
Ресницы плотно закрытых глаз дрожали, по виску катилась капля пота, а кадык время от времени дёргался в нервном глотке. Теру молился самозабвенно, сложив руки вместе и весь вытянувшись; костяшки пальцев белели от напряжения, восторга и сосредоточения. Он дышал через раз, вновь и вновь обращаясь к своему Богу, к тому, кто избавит мир от скверны несправедливости. Все чувства, что копились в нём всю его жизнь, когда его били и унижали, предавали и издевались, вся эта ярость, боль и непонимание, желание изменить положение вещей – всё это он сейчас обращал ввысь, не замечая, что из уголков глаз потекла солёная влага.
Где бы ни искал, более верного последователя Кира не нашёл бы никогда: пунктуальность, аккуратность, обострённое чувство справедливости и долга сливались в один единый горячий фанатизм, наполняющий его до кончиков пальцев. Он словно приносил всего себя в жертву, становясь ничем иным, как орудием Бога, преданным и неумолимым.
В исступлении, он согнулся, касаясь лбом холодного пола, забыв, как надо дышать. И наконец, на мгновение, потерял сознание, обмякая и неосознанно делая глубокий вдох. Придя в себя, он поднялся и механическим жестом поправил очки, удовлетворённо улыбаясь.
Его душа требовала действий.
…его руки тянулись к тетради…
Долгие ровные столбцы имён приносили их обладателям быструю и неминуемую смерть. Жестоко. Но как милостиво. Они почти не мучились, сразу умирая, схватившись за сердце. Эта милость ещё больше впечатляла Миками. Он любил Бога ещё сильнее. Самозабвенно. Безмерно.
Имя за именем, он нёс волю Бога, вершил правосудие, совершал акт веры, вкладывая в каждую строчку кроху того сложного, рвущего ему грудь чувства, что гнездилось глубоко внутри, требуя подчиниться Богу,  отдаться Ему во власть, служить и содействовать всем своим существом, телом и душой, жизнью и смертью.
Для Теру в мире больше не было ничего невозможного. Всё, что скажет Бог, должно быть исполнено его верным слугой. Он не будет смотреть на цену, не будет смотреть на жертвы, только на Него, на своё Божество, нестерпимо сияющее, облекшее его своим доверием, своей нуждой. Он готов был быть его единственным в своём роде Апостолом. Тащить всю планету на плечах, пока с хрустом не переломится позвоночник.
Если это позволит быть с Богом…
Хотя бы вдали от Него, но оставаясь его наипреданнейшим рабом.
Всё это захлёстывало Миками, даря экстаз, ощущение свободы и необыкновенной востребованности.
Он был нужен. НУЖЕН!
Впервые, кажется, за всю свою никчёмную жизнь. И за эту нужду, за мимолётное её проявление, за крупицу внимания, он был готов стелиться по полу, преклоняться и боготворить. Ему до сих пор казалось, что самый счастливый миг его жизни был именно тогда, когда Бог впервые связался с ним. Словно протянул дарующую длань, которая обернулась затем беспощадной карой для грязи и мерзости этого мира.
Теперь Миками был счастлив.
Он делал то, о чём мечтал с детства: судил и осуществлял приговор, не сталкиваясь с обычными препонами – надоедливой и неуместной гуманностью, сочувствием присяжных, глупыми рамками законов, которые позволяли грабить, насиловать и убивать, а потом выйти на свободу. Он всегда противился этому, вынося в уме смертный приговор мрази, которая не подлежала исправлению. Но люди глупы, они готовы вновь и вновь терпеть злодеяния и раз за разом прощать того, кто их чинит. В отличие от них, Миками не прощал. Никогда.
И теперь он был на девятом небе от счастья: он мог делать мир светлее, лучше, чище.
Новый, добрый и красивый мир, подходящий требованиям его Бога. Соответствующий Ему, ибо этот мир был не достоин того, кто явился его исправить. В груди Миками томилось и горело преданное желание сделать всё самому, чтобы потом на серебряном блюде поднести мир к ногам своего Бога. Подарить его таким, какой тот желал.
…просто смотри на меня, Ками, я всё сделаю. Тебе не придётся пачкаться о них. Я сам всё очищу и положу у твоих ног, дабы Ты мог ступить на него и объявить своим. Я исступлённо счастлив и горд, лишь стоя позади Тебя. Я готов нести тебя на своих плечах, если ты пожелаешь. Всё, что угодно. Всё.. что угодно…
Теру хотелось плакать, когда он думал об этом, но он не мог перестать думать, так что в последнее время ему постоянно приходилось сдерживаться, не давая прорывающемуся восторгу вылиться в безумный торжествующий хохот, слёзы счастья или непередаваемую ухмылку превосходства. Он даже дошёл до того, что иногда продолжал сидеть и смотреть на тетрадь после внесения туда указанных имён, да так и засыпал, прижавшись щекой к тёплым страницам, пахнущим чернилами и светлым будущим. Будущим, в котором не будет зла, и все будут счастливы.
Одиночество больше не грызло его так ожесточённо, как раньше. Ведь он был не один.Он был приобщён к великому и славному делу, под покровительством самого Бога. По сравнению с этим, цена его жизни была такой мелкой, что трястись над ней казалось мелочным и недостойным.
Он больше не мог спать по ночам как обычно: что-то  в нём. Что-то, что не отпускало его даже после утомительных занятий в спортзале. Его тело могло быть предельно усталым, но мозг лихорадочно работал, не затуманенный, но обострённый обуревавшими его эмоциями. Он стал видеть мир по-другому, иначе чувствовать и слышать. Казалось, будто он возвысился над обычными людьми и теперь смотрел на них, снующих под его ногами, и чувствовал, что, наконец, может защитить их подобно ангелу-хранителю, который, по идее, должен быть у каждого. Но, поворачиваясь вокруг, он не видел ни одного. Над миром не было никого, кроме него и Бога. Даже тот несуразный ангел смерти не считался. Это давно мёртвое тело деградировало и потеряло остатки  разума, совсем не пытаясь никого спасти; находя интерес в бессмысленных смертях ради продления собственной жалкой жизни и, как ни странно, в обычных яблоках.
Преимущественно красных.
Его облик был настолько отвратителен, что он просто не имел права стоять над людьми, ни, тем более, наравне с Богом.
Наравне с Ним не имел права стоять никто. Исключений не было и не будет. Всех тех, кто имел наглость провозглашать себя Кирой, Теру убивал мгновенно, даже не задумываясь, просто чувствуя душившую его ярость из-за подобного святотатства. Даже если Бог не упоминал в своих приказах этих шутов, он не мог, физически не был способен оставить в живых тех, кто посмел посягнуть на Высшее, на Безупречное.  Но, хоть они и умирали, как только Миками удавалось узнать их имена, меньше подобного отребья не становилось.
Он вздохнул: у него  впереди было не море, ОКЕАН работы.
Искоренять зло оказалось не так-то просто. Внутри поселилось какое-то смутное ощущение отчаянья, ищущее чувство, не дающее ему покоя в те редкие часы отдыха от работы и служения своему Богу. Он долго не мог понять, что это было. То, отчего так ныло сердце. Оно словно чего-то нестерпимо желало, а он всё не понимал и мучился.
И, наконец, озарение пришло.
В тот момент, когда он услышал глас Бога в телефонной трубке. Тот позвонил и дал ему инструкции по поводу дальнейших действий.
В последнее время, после победы над Ниа и СПК, Бог не звонил. Обычно он скидывал всё, что требовалось, по электронной почте, и, слушая этот шёлковый чарующий голос со стальными нотками, Миками пытался унять бешено бьющееся сердце.
Теперь он узнал, чего так долго желал.
Он хотел видеть Бога. Хотел встречи. Хотел выразить свою лояльность и преклонение как-то иначе, нежели через безупречное исполнение приказов.

Из-за того, что, пребывая в эйфории, он не вслушивался в слова, ловя только тон, интонацию, ему пришлось переспросить Бога, сгорая от стыда и гнева на собственную безалаберность. Он выслушал раздражённо повторённые команды, униженно извинился, давя в себе вину, и ещё долго держал трубку у уха после того, как Бог оборвал связь, слушая периодичные гудки и ощущая, что желание увидеться вытеснило всё остальное, наполняя его целиком.
…он должен был его увидеть…