Черёмуха

Черемуха вся в цвету…
Неуверенное солнце всё настойчивее проникает в комнату, слепя глаза, отчего слёзы. Городом овладели новые запахи… Запахи пыли, цветения, какой-то духоты и пряности, запахи, которые трудно вдыхать, но не вдыхать еще труднее – запахи лета.

Звонил отец. Сказал, что позавчера родила кошка, Дуся, а уже вчера приходил дед и сделал черное дело…. («Зачем он сказал об этом? Зачем позвонил?»)

Солнце закрыла седая туча… Откуда пришла?

Грустные воспоминания нахлынули. Из детства…, которое кажется уже таким далёким…. У Вовы тоже была кошка, Дина…. Она явно была шлюхой: не успевала родить, как беременела вновь. Почему кошки не вынашивают своё потомство по девять месяцев? Плодоносной была, рожала по пять-шесть детенышей, к старости – по три…. А что с ними было делать? Вот и топили. Как Вова этого не хотел! Как боялся! В этот момент в доме становилось тихо-тихо. Дед с матерью закрывались в ванной, минут через пятнадцать выходили, и отец уносил маленькие тела…. Куда уносил? На помойку? Закапывал? Вова не знал. Он всегда закрывался в комнате и глотал соленые слёзы, скатывающиеся по щекам к уголкам рта. Он не мог понять. И принять, что эти теплые комочки меха, умещающиеся на детской ладошке и смешно фыркающие…. А только представить весь ужас, который должны были пережить эти малютки в момент отрыва от материнского соска и погружения в неизвестное, мокрое…!
А их мать кричала и выла…, и дралась за детей, кидаясь и кусая ноги хозяев. Она чувствовала, что этой разлуке не будет конца, но все равно искала еще много дней после…. Металась по квартире, крича и моля, чтобы ей вернули её крошек…. Она была хорошей матерью.
( «Зачем позвонил? Как теперь избавится от воспоминаний?»)
-Дина, Дина, Дина! Кис-кис-кис! – и она бежала, снося всё и каждого на своём пути, вечно голодная, сколько ни корми. Нет, у Вовы не было кошки, у него была Дина. Динка, Динара… А то, что Дина по природе относилась к семейству кошачьих и виду «кошка обыкновенная» (или «кошка беспородная»? (да кто их знает, эти виды!) – это уже совсем другое дело, которое для Володи, как часто называли его друзья, не имело совершенно никакого значения.
У Дины был характер. Какой характер! Если бы у всех солдат на войне был такой характер, то они переубивали бы друг друга в первый же день войны…. Овчарки убегали от неё, поджав хвосты, а шавки поменьше скулили не в силах сопротивляться, получая от неё удары по морде. Она могла уйти на целый день, два, неделю, но всегда возвращалась. Всегда брюхастая и голодная… Даже к своим тринадцати, ( а это, если переводить на человеческий возраст по какой-то совершенно непонятно откуда взявшейся системе, то выйдет… о-го-го! Пенсионерка!), она всё еще дралась, рожала и могла носиться по всей квартире, играя с каким-нибудь фантиком. Но между тем она была так нежна с Вовой…. Он очень её любил, но и бил, нечасто и за дело ( а дел она совершала непомерно много) , но ведь бил…по голове… А она поджимала уши и терпела, а иногда убегала и пряталась под диван, а он бежал за ней, покрывая слоями брани, которую она всё равно не понимала…. А вдруг понимала? Вдруг кошки всё понимают? Через десять минут он остывал, а уже через час гладил Дину по голове и спине, прося прощения и говоря, чтобы она больше не вредничала…. А Дина громко урчала и лизала его руку шершавым волосатым языком, изо рта у неё ужасно пахло рыбой…, но это же мелочи. Она любила рыбу. Иногда, когда Вова спал или просто лежал на спине, Дина ложилась ему на грудь, складывала лапки под себя, как обычно делают это кошки, и, сощурив глаза, отдыхала…. В такие минуты Вове становилось очень легко. Дина помогала ему забыть на время о проблемах и хлопотах. Не зря говорят, что кошки обладают некой силой или аурой, которая забирает у людей всё плохое, будь то болезни или печальные мысли, или… А уж Дина-то точно обладала чем-то таким!
Когда Дины не стало… - Она просто ушла и не вернулась… Что с ней случилось? Он не верил, что это была смерть от старости, слишком бодрой и энергичной она была. Бомжи? Собаки? Но как это принять? – он искал. Искал, чтобы убедиться, чтобы проститься, чтобы похоронить…, но не нашёл.
После Дины не было больше и нет у него кошек, собак… Он никогда не понимал людей, которые после потери одного питомца заводили нового, ведь если у человека умирает кто-то близкий, будь то друг, брат, сестра, мать или отец, сын или дочь, их невозможно заменить…, да и желаний таких не возникает. Он не понимал людей, для которых животное в доме было просто животным или даже скорее развлечением, предметом быта или интерьера. Он не понимал людей, окармливающих своих  питомцев, тщательно ухаживающих за шерстью и когтями зверей, которых они потом возили на выставки и конкурсы, и которых потом так просто заменяли…. Он не понимал людей, убивающих природу в звере.
Дины была его другом, членом семьи, кем-то очень близким, тем не менее он никогда особо не сюсюкался с ней, не нянчил. Она была самостоятельной и самодостаточной. Он не опекал её чрезмерно, предоставляю лишь жилье, еду и медицинскую помощь, если это было необходимо. Но он любил её, и он верит, что она чувствовала это. Он не мог заменить её. И не сможет. Он часто вспоминает и думает о ней, о кошке с характером, родном и близком ему существе с порванным в одной из драк ухом, о Дине. И если бы он мог что-то изменить, то… Он бил бы её реже и слабже. Он так жалел…
Грустные, но вместе с тем теплые, воспоминания прервал новый телефонный звонок. Мама. Звонила с работы. Чтобы спросить, всё ли хорошо. Она всегда звонила, была ли на работе, или в баре с подругами, или у кого-то на Дне рождения. Если Вова не отвечал по городскому номеру, то она звонил ему на мобильный. И в каждый раз, чтобы убедиться, что всё хорошо. А иногда она отправляла SMS с текстом «Как дела, сыночек?»  и, если в течение часа не получала ответа, то звонила…. Вову умиляли эти звонки. Он был уверен, что когда ему будет тридцать, пятьдесят, мама все так же будет звонить ему и спрашивать, всё ли у него хорошо. Хотя нет, он дал себе слово, что к тому времени уже он будет звонить и интересоваться мамиными делами, здоровьем, настроением, но сейчас ему только двадцать два – тот возраст, когда в голове еще немного гуляет ветер, когда можно позволить себе быть импульсивным, дать волю юношескому максимализму. Да и к тому же студенчество…. А это занятия, лекции, зубрёжка, встречи в общежитиях с сокурсниками, дискотеки, на которые Вова, правда, не ходил, и прочее, и прочее. Он любил эти мамины звонки, поэтому, когда, подняв телефонную трубку, он слышал: «Привет, сыночек. Как дела? Всё хорошо?», ему сразу становилось лучше. Он улыбался и подтверждал, что всё в порядке. Всё, кроме его комнаты, в которой порядок можно было обнаружить не чаще раза в месяц. Он никому не позволял прибираться в его комнате, а у самого до этого никогда не доходили руки. Вова всегда говорил маме, что всё хорошо, и если бы даже она спрашивала «Всё плохо?», он бы всё равно отвечал, что всё хорошо, потому что это мама, потому что она звонит, а, значит, волнуется за него…. А если есть мама, значит, всё хорошо. Конечно, Вова всегда понимал, что каждый ребёнок, каждый человек считает свою маму самой-самой, но также хорошо он знал, и понял это он гораздо раньше, что его мама точно самая лучшая, и эти звонки лишь еще больше убеждали его в этом. Его мама не была назойливой. Удостоверившись в том, что с Вовой всё хорошо, она не звонила через час или два, чтобы спросить еще раз. Она никогда не допытывалась, где он и с кем. Она давала свободу. Потому что знала: иначе нельзя. Она мудрая. Вова её любил. Любит. Не потому что не любить мать нельзя, а потому, что её было за что любить.
В свои двадцать два Вова выглядел скорее на двадцать, – хотя опять-таки: а как должен выглядеть человек в двадцать, двадцать два, сорок? – но это было даже хорошо: он нравился как пятнадцатилетним девочкам, так и женщинам, которым было уже близко к сорока. Однако сам Вова не особо ими интересовался. Нет, ему не нравились мужчины, просто он не был страстным женолюбом, самцом, всегда готовым на сексуальный подвиг. У него был достаточно большой опыт общения с прекрасным полом. В первый раз он влюбился и поцеловался, когда ему было пять лет, уже в шесть он целовался с той же девчушкой, которая была на полгода его старше, почти «по-взрослому». И ему не понравилось. Еще через год он уже любил целоваться. Были у Вовы и любовные муки, и тяжелые расставания, и мысли о женитьбе, всё было. Но сейчас это не было ему так интересно. Он отмечал симпатичных девушек, встречавшихся ему в кафе, в универе или на улице, но отмечал он только то, что они симпатичны. Если же Вове доводилось по каким-то обстоятельствам знакомиться с девушками, то ему было важно, чтобы с ними было о чем поговорить, а еще он любил, когда девушки смеялись над его шутками. Не из вежливости, а потому, что им эти шутки действительно нравились, -   Вова вообще не любил, когда кто-то что-то делал из вежливости. Хотя самому часто приходилось…, что он не любил еще больше. Кого-то приходилось из вежливости обнимать, кому-то жать руку, кому-то говорить ничего собой не значащие комплименты, из вежливости молчать и говорить из вежливости, - однако Вова всегда четко определял грань между общением с девушкой, дружбой с ней и чем-то большим. И этому «чему-то большему» последний год он твердо говорил «нет». Ему нравилось быть одному. Это дополнительная свобода, которой, правда, все равно не было.
В последний раз он влюблялся два года назад. Это было яркое, но недолгое, чувство, из-за которого он не мог спать ночами. Сначала – из-за любви  и восхищения, потом – от страсти и желания, но, когда они с Аней были уже три месяца вместе, наступил такой момент, когда первое чувство остывает, и начинаешь видеть в человеке недостатки. И каждый увиденный «минус» как удар по голове, ведь сначала она казалась идеалом…. И в этот самый момент очень важно понять, сможешь ли ты мириться со всем, что тебе не нравится, что обескураживает, или нет. Тогда он понял, что нет. Аня… Аня была красивой сукой. Она требовала к себе много внимания, была капризной и немного неуравновешенной, а еще она никогда не упускала возможности пофлиртовать. Не ради секса или отношений, а скорее такой флирт ради флирта. Ей нравилось ловить на себе жадные взгляды, нравилось получать комплименты, быть в центре внимания. Она была избалованной, она привыкла получать своё, пусть даже подлостью и лицемерием. Сначала Вова этого не видел, а увидев, решил расстаться с Аней. «Значит, это не любовь, а так, влечение…» Когда он говорил с ней о разрыве, стараясь выбирать самые корректные выражения, Аня смотрела на него и улыбалась, а после сказала лишь: «Конечно, милый, только позволь мне забрать твои часики…» Часы были золотые, Rolex, Аня подарила их Володе после первой проведенной вместе ночи, - Аня была из богатой семьи и могла очень многое себе позволить,- Вова не хотел их брать, он знал, что это очень дорогие часы, сам бы он себе такую роскошь позволить не мог, но Аня настояла, и он принял этот подарок. Его удивило, что Аня попросила свой подарок назад, тем не менее он довольно-таки легко с ним расстался, к тому же у Вовы не было одежды, которая бы соответствовала этим часам. Однако, когда через неделю он увидел свои часы на руке у приятеля, ему стало немного неприятно…
После Ани у Вовы было еще несколько подруг, но это были случайные знакомства, недельные отношения. А настоящая любовь случалось с ним дважды. Вернее, то, что случалось с ним дважды, он называл настоящей любовью. Первая была еще в раннем детстве с девочкой со двора, чьё имя сейчас он уже не мог вспомнить. Они любили друг друга около года, а потом она переехала в другой город. Сначала они писали друг другу длинные и трогательные письма, но вскоре устали от этого, а поскольку Интернет тогда не был так распространен, то способов связаться почти не оставалось (звонить межгород было очень дорого), поэтому вскоре они забыли друг друга. Единственное, он помнил, что ему очень нравилось быть рядом с той девочкой, поэтому-то он и называл это любовью. А вторая любовь случилась пять лет назад и длилась два года. Его любимую звали Катей, раньше Вова никогда не любил это имя, но вот уже пять лет, как это одно из любимых его женских имён. Именно с Катей Вова думал о женитьбе, именно с ней был счастлив. Как случилось, что и эти отношения сошли на «нет», он понять не мог. Наверное, в самом деле, всё конечно…. О Кате он вспоминал по сей день. Вспоминал с нежностью. Тепло. И всегда улыбался.
Вова был самолюбив. Нет, он не любил себя, просто у него была завышенная самооценка, и винил он в этом кого угодно, но только не себя. В детстве его баловали и постоянно за всё хвалили, а в юности и по сей день ему встречалось большое число льстецов. Почему-то многие думают, что если хочешь произвести на собеседника хорошее впечатление, то непременно нужно ему льстить, нахваливать его…. Вот и льстили. А Вову это смешило. Хотя иногда лесть была настолько убедительной, что он сам начинал верить в свою замечательность, интересность и даже уникальность. Вова считал себя умным, хотя в то же время был уверен, что умный человек никогда не будет считать себя умным. Вот такой парадокс. В Вове их было достаточно. Он считал, что у него хороший вкус в кино, литературе и музыке, хотя на самом деле он был обычным потребителем. Он не любил блокбастеры и глупые комедии, а предпочитал драмы и так называемые «умные» фильмы, поэтому он считал себя специалистом в кино. Он считал, что разбирается в литературе только потому, что много читал, хотя по пальцам можно пересчитать классиков, чьи тексты были ему знакомы. Хотя почему было принято, что литературное классика – это хорошо, почему обязательно нужно знать Толстого и Достоевского, и кто решает, что именно те или иные произведения ценны, Вова не понимал. А вот поэзию он действительно любил. Хотя, опять-таки, не всю. Пушкина он уважал и ценил, потому что вроде как иначе нельзя, ведь «Пушкин – наше всё», но любить его – он не любил. Он вообще не любил слишком красивую поэзию. Он не любил размеры стихотворений, не любил ямбы и хореи, потому что все равно не мог их различить, но ему нравилось читать стихи Рождественского и Евтушенко, Есенина и Блока, Высоцкого и Окуджавы, Друниной и Тушновой. Вове нравилось, когда о чувствах, когда о боли, когда о борьбе. А еще его смешили писаки, которые что-то строчат по ночам в толстых тетрадях, а потом прячут это под подушку и никогда больше оттуда не достают, потому что они, видите ли, огромные таланты, и в этих тетрадях у них хранится литературное наследие мира. Многие его друзья и знакомые писали. Кто-то – стихи, кто-то – рассказы, кто-то – романы или анекдоты. Сам Вова не писал. По крайней мере, ничего серьезного. А то, что у него в ящиках стола лежали блокноты, исписанные стишками типа «кровь-любовь» или «ты меня любила, я тебя – нет, вот такой вышел винегрет» - это ничего, это так. Он не писал и даже не думал начинать. А как можно не любить тех музыкантов, которых он любил, как можно не ценить те или иные из ценимых им самим композиций Вова вообще не понимал. А еще его ужасало, когда людям нравились «Муси-пуси» и другие бессмысленные увеселительные песенки, не несущие собой совершенно никакого смысла и ничего, что может способствовать духовному развитию человека. А Вова был убежден, что искусство должно развивать, и ему нравилось, что он был в этом убежден, пусть даже и не он первый к этому пришел. Главное, что он сам пришел к этому. Вова много о себе думал, пытаясь понять своё нутро. Он льстил себе, находя, что его душа – тончайшая и сложнейшая по устройству материя. Да, он уделял самопознанию слишком много времени.
Поговорив с мамой по телефону пять минут и уверив её, что всё хорошо, Вова хотел было лечь вздремнуть, но подумал, что вряд ли ему удастся заснуть – он не любил спать днём. Тогда он решил позвонить Игорю и договориться с ним о встрече. Игорь не был лучшим Вовиным другом, а Вова всегда определял границы между лучшими друзьями и просто друзьями, между просто друзьями и приятелями, между приятелями и знакомыми, правда, иногда он в этих границах путался и не мог определить к какой категории отнести того или иного человека. Так вот, Игорь был для Вовы просто другом. Из всех Вовиных знакомых Игорь был менее всего на него похож. Он, Игорь, любил выпить, любил ходить по клубам на дискотеки, любил шуметь, заводить многочисленные случайные знакомства, любил секс без обязательств, вообще Игоря можно было назвать «bad боем» . Скорее Игорь относился к тому типу людей, которые так не нравились Вове…. Но с Игорем всегда было весело, у него было хорошее чувство юмора, ему всегда было о чем рассказать, Игорь никогда не поучал и не нудил. А еще Игорь любил детей. Если он видел на улице плачущего ребенка, то непременно узнавал, в чем причина, и пытался помочь, если мог, а зачастую он просто покупал ребенку мороженое. А детям много ли для счастья надо? Эта любовь к детям появилась у Игоря еще в его детстве, о котором Игорь предпочитал не вспоминать. Его мать умерла от передозировки, когда мальчику было четыре года, а потом Игорь три года жил с отцом, который страшно пил, бил своего маленького сына и требовал от него сексуальных ублажений. После трех лет ада Игорь сбежал из дома, ( он не сделал этого раньше, потому что был слишком мал),  а отец и не стал его искать. Полгода семилетний малыш скитался по улицам, спал, где попало, ел, что найдёт…, пока не попал в детский дом, где и вырос. Уже взрослым юношей Игорь быстро нашёл своё место в жизни, у него была цепкая хватка и умная голова. К своим двадцати четырем он уже имел свою небольшую компанию по обслуживанию бытовой техники.
Познакомился Вова с Игорем на Дне рождения у общего приятеля. Оба тогда сильно напились, а на утро проснулись на одном диване, на том диване было еще три человека, но все еще спали, Вова с Игорем проснулись первыми. Они удивленно друг на друга посмотрели, сказали что-то типа «Доброе утро», хотя добрым то утро совершенно не было, и засмеялись. С тех пор они общаются. А вообще Вова не пил. Потому что не умел. Но иногда, когда того требовали обстоятельства или его очень просили, мог выпить бокал вина. Но юность есть юность, и за первым бокалом непременно следовал второй, а уже после второго сознание Вовы куда-то улетучивалось, и он начинал нести какую-то бессмыслицу, размахивая при этом руками, в такой момент он мог встать на стол и начать танцевать…. Иногда это доходило до того, что на следующий день Вове было стыдно смотреть в глаза собственному отражению в зеркале. Но последние полгода Вова не пил. Совсем.
Игорь предложил встретиться вечером и сходить в клуб на дискотеку, должен был приехать известный столичный ди-джей.  Вова сначала не хотел,  не любил он дискотеки, он всегда стоял где-то в стороне и смеялся над смешно дергающимися телами танцующих или пил апельсиновый сок за барной стойкой, или просто скучал. Но, подумав, всё же согласился. «Пожалуй, сегодня это то, что надо...»
И вот Вова сидел за барной стойкой и пил апельсиновый сок со льдом. Он взбалтывал содержимое стакана, и два кусочка льда ударялись друг о друга, слегка при этом позвякивая. А Игорь был почти в центре танцплощадки. Он показывал чудеса пластики, выписывая своим телом такие пируэты, что другие танцующие волей-неволей отходили подальше от него. А Вова смотрел, и ему было это совершенно безразлично, хотя будь это в какой-либо другой день, он бы наверняка смеялся…. Но не сегодня. Вова не находил причину, по которой он так легко согласился пойти на дискотеку, почему ему было это нужно, почему он не смеялся над другом…. Черемуха? Или звонок отца? Или? Он допил сок и взял еще один стакан. И тут к нему подошла она. Света.  Она спросила, можно ли присесть рядом, а Вова из вежливости не стал отказывать, заказала апельсиновый сок (безо льда) и, представившись, улыбнулась Вове….
Всю ночь они провели в клубе, где играла ужасная музыка. Что-то очень электронно-техническое. Он не понимал, как можно любить техно. Это, как отбойный молоток, бьёт по голове и беспощадно убивает нервы. Как выяснилось, ей тоже не нравилась эта музыка, а пришла она сюда только потому, что её затащили подруги. Тем не менее ни Света, ни Вова не предложили уйти. Они сидели, пили сок, разговаривали, смеялись, смотрели друг на друга, целовались, снова смотрели друг на друга, снова смеялись и снова разговаривали. Уже утром Вова проводил Свету домой, а вернувшись к себе, понял, что влюбился. И был рад этому. Несказанно.
Внутри у Вовы приятно жгло…, как тогда, десять лет назад. Ему тогда было двенадцать. Как-то вечером он подошел к окну и увидел. Небо. Никогда еще он не видел такого неба. Настоящее, но такое нереальное, словно нарисованное самыми яркими красками. Розовое, нет,  даже фиолетовое, цвета спелой сладкой малины с редкими золотыми бликами небо. Оно сияло. Нет, не солнце, не луна, не звезды, именно небо. В груди у Володи зажгло, и он, не одеваясь,  в тапках выбежал на улицу, чтобы быть немного ближе к этому чуду. Но пока он преодолевал каких-то тридцать ступенек…, всё прошло. Остались лишь пышные темные тучи. Почему? Кто погасил небо? Те двадцать секунд у окна навсегда остались в памяти Вовы. И то небо. Много времени прошло с тех пор, он встречал десятки рассветов и закатов, но такого никогда больше не видел. Тогда в небе была любовь. Общая, всеобъемлющая, невероятная, нежная, приносящая счастье…. Она разлилась по небосклону, чтобы подарить себя людям…. Но всё же, тогда это было что-то невероятное, необъяснимое…, какое-то явление, чудо…. А  сейчас всё было осознанно, сейчас у его счастья было имя…. Света.

И вот уже три года, как они были вместе. Вова закончил журфак в ГУ его «города Н» , полгода писал статейки для местных газет, пока через знакомых не устроился в редакцию одного из самых популярных и читаемых журнала «местного разлива». Нельзя сказать, чтобы он много получал, но вместе со Светой они могли позволить себе снимать двухкомнатную квартиру в одном из спальных районов города, правда, не без помощи родителей. Но зато они копили на свою квартиру, о которой мечтали, откладывая ежемесячно на карточку какую-то сумму. Они уже решили, что как только приобретут свой дом, так сразу сыграют свадьбу, хотя оба считали, что штамп в паспорте – лишь формальность. Но всё равно хотелось…. Узаконить? Нет, ну какие могут быть законы в любви?! Просто… хотелось устроить большой праздник, Надеть красивый костюм и белое свадебное платье, обязательно белое, как символ чистоты их любви…. Им хотелось свадьбы, как какого-то маленького приключения, как чего-то нового, что бывает лишь раз…. Свадьба, брачная ночь, медовый месяц….
А пока они копили, работали, жили в двухкомнатной съёмной квартире и любили друг друга всем сердцем, всем  нутром, всем. Они вели правильный образ жизни. По крайне мере они считали, что ведут правильный образ жизни. Ни Вова, ни Света не курили. По утрам они вместе бегали. В течение дня правильно питались, потребляя овощи и фрукты и стараясь не есть жирную пищу. По вечерам, вместо бутылочки пива, как любили многие их знакомые, они покупали и пили бифидок. Ложиться спать они старались пораньше, хотя это «пораньше», как правило, заходило далеко за полночь. По выходным они часто ездили загород. Летом – на велосипедах, зимой – на лыжах. Вместо кино они ходили в театр, вместо дискотек – в филармонию. И жили они так не потому, что это, вроде как, правильно, а потому, что им так нравилось. Они чувствовали себя здоровыми, полными физических и духовных сил, счастливыми, в конце концов! Ночами они предавались нежности и страсти…. И никого им в этом мире больше не надо было.
Они были очень похожи. Единственное, пожалуй, что их действительно рознило, так это то, что Вова с детства был очень самобережливым: он не залезал на высокие деревья, чтобы с них не упасть, не заплывал далеко и глубоко, чтобы не утонуть, всегда дожидался зелёного сигнала светофора, чтобы, не дай Бог, не сбили, не подходил к бродячим собакам, обходил стороной пьяные и шумные компании. Поэтому за двадцать пять лет Вова ни разу не ломал ногу или руку, у него никогда не было сотрясения мозга, никогда…. Света же была в этом плане экстремалом. И в горы-то она ходила, и в морях-то она тонула, и с деревьев-то падала, (и откуда только она ни падала!), в общем, чего только она ни делала, каких только шишек и синяков ни набивала!
Света…. Для Вовы она была ангелом и бесом, приносящим спокойствие и пробуждающим вулкан страстей. Он любил её дыхание, любил изгибы её талии…. Он никогда не понимал сравнения женской талии с гитарой или скрипкой. Только люди, не знающие женской талии, могли проводить такие параллели. В талии – жар, страсть, желание; гитара – обработанный кусок дерева… Он любил ей светлые длинные волосы, всегда приятно пахнущие шампунем, он любил их аромат. Света возбуждала Вову. Он любил её. А она его.

Тёплый майский день. Это уже тот май, когда цветёт черемуха, и тебе улыбаются одуванчики-желторотики. Солнце гладит тебя по лицу своими пальчиками-лучами…. Тот май, когда ты понимаешь, что не зря пережил крещенские морозы, вьюжный февраль, не зря бегал по лужам и всему, что всплыло в апреле. Не зря, потому что дождался. Май. Света договорилась встретиться с Вовой на обеденном перерыве в кафе, что за углом здания редакции, в которой Вова работал. А Вова ушел на обед на полчаса раньше, чтобы успеть до назначенного времени купит своей беременной жене - да, год назад они поженились, и последний год был еще счастливее, чем предыдущие…, а два месяца назад, в один из мартовских дней, они узнали, что скоро в их семье их будет уже трое – букет лилий. Света всегда любила лилии.
Он хотел уже повернуть за угол к кафе, но увидел, что на перекрестке стоит Света, переходит дорогу. Она тоже его увидела – помахала рукой и улыбнулась. Красный… Она хотела поскорее обнять своего Володю, поэтому, в момент, когда красный сменяется на жёлтый уже пошла… Желтая газель… Лихач-водитель… Маршрутки всегда торопятся…, чем быстрее они ездят, тем больше пассажиров успевают перевезти, а, соответственно, тем больше выручка….
В глазах у Вовы потемнело…
Лилии выпали из рук…
Каково это, видеть, как маршрутное такси раздавливает всё, чем ты живешь… у тебя на глазах… А ты ничего не можешь сделать. Вова почувствовал себя слепым котёнком, которого разлучают с матерью… Он почувствовал себя матерью, которая не может предотвратить эту разлуку…
Это было как в плохом фильме со специально трагичным финалом…
Света пролежала в коме три дня. Почему именно три? Ни два, ни четыре, три!!! Это зловеще-сказочное число в таких несказочных обстоятельствах. Все эти три дня Вова был рядом. Он держал тонкую руку возлюбленной, на безымянном пальце которой было золотое кольцо… Он целовал эту руку и плакал, и молил, и твердил одно «люблю»…. А когда Света умерла, он просто ушел в себя. Насовсем.

Друзья к нему не приходили. Учеба, работа, другая забота… Да и всё равно бы он их не узнал, не захотел бы… Мама первый год приходила к нему каждый день… и плакала, просила вернуться. А он не смотрел на неё. Лишь раз… он посмотрел прямо ей в глаза, взял маму за руку, похудевшую и поморщившуюся руку, погладил её и сквозь слёзы нежно сказал: «Всё хорошо. Не приходи больше…» , после чего взгляд его опять помутнел…
Но мама все равно продолжала ходить, только теперь реже… И не встречалась с ним, а смотрела со стороны. На своего сына… И каждый раз не могла сдержать слезу.
Вова не сдержит перед собой слово, он не будет звонить маме и спрашивать, всё ли у неё в порядке, всё ли хорошо…
Теперь у него есть свой мир… В нём он, Света и их неродившийся сынок, Серёжка…
Вове там хорошо.

Полил мелкий дождь, который только усилил ворвавшиеся в город ароматы…
Черемуха вся в цвету, отчего кругом голова, что болит…

                Май-июнь 2008