Благодать - то Господня!

                "И живу я на земле доброй
                За себя и за того парня!"

-
   Милы  русскому  сердцу  малые провинциальные города. Увидишь  их уютные зеленые улочки, позеленевшие пруды, густо разросшиеся,  беспризорные кусты сирени, старинные маковки церквей и так–то сердцу станет сладко, так-то спокойно… И народ здесь не то, что в больших городах.  Не мчаться, сломя голову, будто на свете никого, окромя  их, нету. Все больше степенный народ,  приметливый. А уж, коли зауважают человека,  издаля  шапку  сымают, кланяются  по–людски,  не походя. - - Мол, доброго, вам, здоровьица!
   Во дворе дома,  в тени раскидистого клена,  на скамейке,  беседуют  двое. Высохший старик с клюкой, в изношенной рубахе, в нитяных, сизого цвета трико, под которыми угадываются худые ноги,  да вертлявый парнишка лет десяти. Румяное  лицо его сплошь усыпано веселыми брызгами веснушек. На голове  клочья  рыжих, нечесаных  волос,  из под которых, нет-нет, да и блеснет любопытный  взгляд  васильковых глаз. Затевается нехитрый разговор...
   - Так, что по-вашему, раньше лучше было? – умничает малец, сосланный в деревню на лето, на свежий воздух. - Знамо лучше! А как жа? Все тебя знают, род твой почитают аж до седьмого колена. Знамо дело - лучше. - А как же цивилизация? Что бы вы без нее делали? –  снисходительно замечает внук. - Мать наказывала, что бы не  слушал он дедовы бредни.  Мол старики из ума  выживают, так невесть что и бормочут. Сейчас,  время другое! Нечего парню голову забивать!  А то начнут еще воспитывать... воспитатели!
   Стайка воробьев у ног деда бесстрашно купается в лужице, отряхиваясь и оживленно чирикая. Разговор неспешно продолжается.
  - А на что  она сдалась  твоя цивилизация? - помаргивает дед белесыми, незрячими глазами, - и без нее прожить можно. А вот без уважения, не проживешь.  А с уважением и жисть светлее кажется, и век длиннее, и горе короче.
- Кажется, в иное время, и не пережить, горя-то!  Ан,  нет, живешь, да ишшо и радоваешься! Не напрасно, видать, так устроено. Умнее Бога, все одно никого нет. Так-то вот!
- Ну, ты скажешь дед! Сидите тут,  в своем захолустье, ничего не знаете!
Пацан ловко подкидывает  теннисный  мяч ракеткой, скачет козлом возле скамейки.
- Зачем, например, уважение богатым? Сдалось им твое уважение! Все у них есть!  Все  их боятся!
   Старик вздыхает: - Тижола у них жисть, милок,  у богатеев–то!
Ни тебе на речку сходить по–человечески, рыбу поудить к примеру, ни песен попеть, ни в баньке толком попарится, душу отвести. Кругом охрана!  Я так думаю, что и в отхожее место их провожают. Весь срам  на виду. Спрятаться некуды...Тьфу!
- Живут, не жалуются, - снисходительно замечает внук. - Живут – то живут, да всю–то жизнь только и заботы, как богатство свое уберечь. А их все одно отстреливают, как ни хоронись, как не обороняйси... Живут, будто на войне.
  Старик глянул на небо, поморгал подслеповато. Сквозь  белую пелену легких облаков, ласково  глянуло солнце.
  - Дед, а ты сам–то был  на войне? – недоверчиво щурит глаза внук.
- Дык, а как жа? Ить тады, в сорок первом, всех позабирали. Не захотел народ землицу  немцам сдавать, да что б детишек, вот таких, как ты, в полон угоняли. А я из дому-то сбежал, добровольцем, значит...шашнадцати  годов ишшо не было.
Парнишка перестает  гонять мяч, смотрит на деда недоверчиво.- Что, и стрелял?
- Ну, дык, как все, так и я. Не стрельнешь ты, стрельнут в тебя.  Сидишь, бывало, в окопе, на  передовой, высунешься,  снайпер полбашки и снесет.
Парнишка  подбирает мяч, смотрит в  дедово лицо, изъеденное морщинами.
- А может у тебя и награды есть? - Как жа  не быть, есть и награды.- Ну ты даешь! А какие? - За отвагу медаль; орден Боевой славы и ишшо, кажись, чавой–то... не припомню.
- А где они? - Дык в газетке, за божницей, где ж еще? В гимнастерку завернуты. Там, поди и лежат...ишшо мать - покойница положила, царствие ей небесное.
  Старик вздохнул, просветлел лицом.- Она у меня хороша была, мать – то.  Тебе, значится, прабабкой будет.  Ревматизма  распроклятая ее одолела, настудилась на окопах. Тады все бабы, почитай, окопы  рыли в самый энтот мороз, вот и застудилась.  А так, ничаго, хороша была, работяща. Она и захоронила их за божницу, там и лежат, никто не  трогал опосля ее.Видать тебя ждали...
  Парнишка бежит в дом. Из угла строго глядят темнеющие лики святых угодников. Подставляет широкозадую табуретку, взбирается,сует  руку за образа, нащупывает  сверток, вытаскивает вылинявшую гимнастерку  аккуратно свернутую и перевязанную вылинявшей розовой ленточкой. В  ней  пилотка, да газета, с изображением  воина  и коротким заголовком  на  пожелтевшей, передней странице: - "Не отдадим Родину  врагу!" Под заголовком  портрет молодого бойца, разительно схожего лицом  со старой дедовой  фотографией. Из газеты с глухим  звоном сыплются на пол желтые кругляшки медалей, фигуристые, покрытые эмалью, ордена.
  Пацан торопливо перебирает  пластинки боевых наград. Потерев медаль, дует на нее, цепляет  себе на майку сплошь изрисованную  иностранными словами. Бежит к печке, всматривается  в осколок  зеркала,  вмазанного в кирпичи, натискивает на лохматую голову пилотку, хватает газету и стремглав бежит обратно, во двор. Сует под нос задремавшего старика: - Может скажешь, что и это-ты? Старик приоткрывает глаза. - В газете–то? Дык я... кто  ж ишшо? Энто меня пропечатали, кады я  ихний  танк гранатой подбил. Вот и пропечатали. Мало ли таких было...
  Солнце припекает. Голова у деда повисла, он обмяк, очки свалились и неловко повисли на грязном шнурке, предусмотрительно привязанному к дужкам.
Лицо старика розовеет, появляется блаженная улыбка. И видит он себя молодым бойцом - победителем. Крепко прижимается к нему его Нюрка, золотятся  пахучие волосы ее. Будто смеется и кричит ему, и зовет куда – то, и тянет его за руку.
   - Деда, деда, - испуганно тормошит его парнишка.- Ты чего, деда?
Тот открывает глаза... - Ну че блажишь-то, шальной?
- Деда, я думал, что ты умер. С тебя станется! Ты подожди, не умирай...
  Тот улыбается довольно: - Да нет, не помру...не время ишшо. Так,  приспал маленько. Поправляет очки, кладет  высохшую руку с синими прожилками,  на рыжеволосую голову  внука.
- Благодать–то Господня! Как тогда, в сорок пятом... Слышь, как птахи–то поют?  Радываются!