В свете спички

 Загорелся рыжим светом полумрак. Это я провел головкой спички по коричневой стороне коробка. Нос почувствовал остро горячее дыхание поедателя дерева. Носу не понравилось, а мне понравилось. Я улыбнулся и задумался, но ненадолго. Очень скоро я сказал «Сссс!!!», рука моя превратилась в трепыхающуюся тряпочку, а полумрак принял вдруг-снова свое неволшебное, нерыжее обличие.


 Когда левое ухо лежит на ворсе ковра и слышит его шуршание, когда правое ухо, правый глаз, и даже левый глаз (хоть от него и никакого проку) устремлены вправо-ввысь и стараются изо всех сил, только тогда понимаешь весь ужас и все величие шторки, бесконечно громоздящейся к недостижимости потолочного свода!


 А что поделаешь! Даром, что волосы Её так развеваются по ветру и так полны надежды! Даром, что волны так расходятся от тела Её и так легко рисует воображение пену морскую на гребнях! А что поделаешь… Да, даром, что паруса полны ветром, флаги трепещут желанием, и кажется, что корабль все ближе. Ведь солнце, это гигантское солнце на пол картины все ниже и, наверное, краснее… краснее, а значит вот-вот сядет, и мы никогда не увидим, как Она и Корабль встретятся. Не увидим…


 А обезьяна помнит…нет, ничего она не помнит, но зато левая рука ее немножечко короче правой, потому что пришита мной лично после того, как оторвана мной лично несколько пятилетий назад. И эта обезьяна даже не знает, что зовут ее Гарилла, и что она пару сотен раз побывала ужасным монстром, сожрала на своем веку целую армию храбрых воинов и разрушила несколько десятков крупных городов, деревень и прочих населенных пунктов, а также корабли на ее совести и другие монстры послабее и поглупее. Она сидит в тени за подушкой и всё. Ничего не знает и ничего не помнит. Почему? Потому что этот бренный мир ее не волнует, она медитирует, она в каком-то своем, более счастливом мире, и нам в него, увы, не проникнуть.


 Что еще? Здесь – ничего, а там что-то осталось…