Молчанье не всегда золото

ЛИСТЫ

Звенящие листья печалят
своей обречённой судьбой.
Я словно стою на причале,
где снова бушует прибой.
И волны вздымают отвесно
мой парусник лёгкой мечты.
Плыву я опять в неизвестность
по морю унынья. Листы
осенней печали сусальной
меня провожают опять
в седую, как иней, ментальность
впадаю... И мне не понять
зачем, почему и откуда
берутся слова в тишине,
где звякает мерно посуда,
набатом, звучащим во мне,
стоят перезвоны с зарёю
с рассветом в осенний туман
за тихой беззвучной рекою,
где ночью умолк ураган –
моих устремлений в просторы
невиданных в жизни красот,
где звёзды бросают узоры
с невиданно дальних высот.


ВСЁ  НАОБОРОТ

Молчанье – золото, однако,
бывает всё наоборот.
Залают бешено собаки,
пугая радостный народ.
Но умолчание чревато
для властьимущих чудаков,
хоть и у них ума палата,
карманы с верхом медяков
набиты... Золотом молчанья
становится пустая лесть
и грустью в пекле одичанья,
потеряна давно где честь
там совести-то нет в помине,
лишь хамство вежливо сквозит.
Без соблюденья строгих линий
вновь изгибается зенит
осенней славы бесшабашной
на взлёте в сумраке страстей
в суровый Мир мечты вчерашней,
почивших в бозе новостей.


НЕ  ВНОВЕ

Понимаю, грусть печальна,
и, по сути, тяжела
эта ноша изначально,
обломавшая крыла
моего полёта в слове,
в строчках хрупкой новизны.
Понимаю грусть не внове
из-под снежной белизны
видно грязь раскисшей склоки
тунеядствующей лжи
о идеях эС. Сороки.
Меч свой в ножны, ты, вложи,
беззастенчивый сквалыга.
Медный грош цена тебе.
Ты не просто забулдыга,
ты отребье по судьбе,
зажиревший в одночасье
на безнравственной волне.
И по-своему ты счастлив,
но спокоен не вполне.
Заедают мысли часто,
не о совести тут речь,
полномочные стучатся,
и свистит везде картечь
не от выстрелов свободы,
от расстрелов да в упор...
...и тускнеют небосводы,
стекленеет дикий взор.


НЕДОВОЛЕН

Над рекой туман струится
бело-сизо-голубой.
У меня в глазах двоится,
недоволен я собой.
Что-то слишком опрометчив
стал я в выборе строки.
Но от этого не легче
мне у луговой реки,
протекающей в куда-то,
безыдейно - в никуда,
где петух поёт кудлатый
только скроется звезда
на заре в рассвете сизом,
холодеющим с утра,
где крадётся солнце низом.
Да и мне вставать пора.
Поднимаюсь и печально
я оглядываю стих,
из которого молчанье
льётся будто на двоих
предназначено коварством,
индевеющих ветров
из осеннего пространства
под грядою облаков.


КАК  НА  ТРАССЕ

Понимаю труд напрасен.
Но тружусь с утра опять.
И сшибаю галок с прясел,
чтобы было не понять
отчего струится дождик
на облыжном склоне лет,
где пустеют снова ножны,
меркнет снова ближний свет
на террасе, как на трассе,
отражаются слова.
Понимаю, труд напрасен.
Мысль, конечно, не нова,
но удачная по строю
по несложному она.
Ничего я не открою,
разве только грусть окна
распахну на лёгкой зорьке –
пусть любуется Москва.
Но меня ни с кем не ссорьте,
пустозвонная молва,
разлетевшись по неверью,
выпадает на траву.
И лежит опять под дверью,
и блестит опять во рву
снег зазимок индевелый,
лужи высохли до дна.
Я, наверное, несмелый
словно тощая луна.


В  ЗОЛОТЕ  ОГНЯ

На безлунном небосклоне
зажигается звезда,
словно лист висит на клене,
украшая города
с безымянного пространства,
с неизвестной высоты
вновь разносит ветер хамство
и бросает под винты
честь с достоинством и славой,
обрубая звукоряд.
Я сидел за той канавой,
за которой шёл парад
оголтелости надменной
и нахальства за окном,
понимая постепенно
в измерении ином
происходят все событья
из раскрытых миражей,
начинали где дробиться
перламутры витражей
на осенние осколки
листьев. В золоте огня
догорали вновь околки,
грустью радуя меня.