Ершалаим

Ершалаим!
Ты празднуешь хАнуку, жжёшь светильники, движешься,
Солнце запекает фрукты в медовом пламени, пахнущем
Изюминками, чернокудростью, светоизлишеством,
Женскими тонкими пальцами на тёмных губАх мужчин.

Я несу кувшин на плече, молодая и дикая,
Ершалаим снимает дыхание времени с крыльев, вот
Перья, стянутые, помятые, серые, распрямляясь, тикают,
И мне хочется улыбаться, подпрыгивать, вскрикивать.

У меня есть маленький сын, красивый, не выросший,
У него есть пальчики, голос, в слова не оформленный,
И восторг мой лёгкий кипит, дни светлы и новЫ. Рахиль,
Тоже маленькая, смотрит в толпы глазами воина.

Я тревожна. Тянусь рукой, надломлённой, изогнутой,
Ищу монеты в траве, безгрешность за памятью, зарева...
...Так шла за светом в пустыню, но даже песок не тот,
А в небе три птицы. Пять выкриков. Шесть ассариев.

Рахиль выросла. Мальчику шестьдесят два месяца.
Город притих. Он как будто сгорел после праздников.
Тоска разбухает так, что в гортань не уместится,
Кричит и плачет про грозу, про Понтийского всадника.

Прокуратор не знает, что он не грешнее женщины,
Что не все умыли руки после распятия,
Ершалаим, ты потерпел христосокрушение,
Ершалаим вытерпел, только вот солнце спятило,

Колотясь о руки мои, схватившие гвоздь и миг,
Головою мокрой, растрёпанной, слёзной, грозною...
Мой сын смотрит мне в лицо глазами серьёзными,
Стоит, молчит и ненавидит меня по-взрослому.

Рахиль улыбается мечу, не помнит моего имени.
Я держу обмякшее тело Бога, мною убитого.
Солнце мокнет, идёт под дождём по улицам ЕршалаИмовым
И уже не может совсем ничего испытывать.