Подборка пропавших стихотворений

Исповедальное


Жилище преданной подруги.
У окон – морем лебеда…
Я был единственным в округе,
Кто мог заглядывать сюда

Она  меня тайком встречала,
В глазах проглядывала грусть,
Я целовался для начала
И говорил себе: – Ну, пусть!

И где-то в середине ночи
Я с неохотой уходил,
И сам себе беду пророчил
За то, как время проводил.

Мне помнится герань в  горшочке –
Знак тихой женской нищеты.
А у меня – жена и дочка,
И те же на окне цветы.

Как всем испорченным мальчишкам,
Мне женщины смотрели вслед,
Я догадался поздно слишком,
Что без меня ей жизни нет.

Прости меня, моя подруга,
Во всем, во всем моя вина.
А ветер  кроны гнет упруго,
И в доме – мрак и тишина.

 
***
Расту? Расту. А до чего дорос?
Через забор перемахну с задором.
Отвык совсем уже от детских слез,
И щеки стали ярче помидоров.

Но все равно, еще расти, расти.
Летать, летать, когда дорога снится.
Я бабушку встречаю на пути,
Когда я в небо подымаюсь птицей.

Она увидит: «Полетел, внучок?
И я три года, как уже летаю.
Не зацепись рубашкой за сучок.
Не ушибись, не потеряйся в стае».

А я, внезапно оборвав полет,
Сажусь и горько ожидаю бабку.
Она уже летает третий год
Но никогда не делает посадку.

 

Другу

                В.В. Бараковских      

Нет, не подводит еще память.
Я время  помню, и парней,
С которыми, – недавно, да, ведь? –
На речке дергал окуней.

Вдруг вспомнится: – «… во мгле холодной.
На нивах шум работ умолк,
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк…»

Все всколыхнет строка тугая:
Мы хлеба корочку жуем,
И у прогнившего сарая
Сидим, спина к спине, вдвоем.

Скользят  над нами струи  ветра,
Льют звезды на макушки  свет,
Мы говорим о жизни светлой,
Что ждет нас через сорок лет…

 

Стихотворение в четырех частях


I

Со  свитой пышною царица Азии
Идет, небесная  Шаммурамат. *)
Слуга ее, ремнями крепко связанный,
Лежит недвижно возле  царских врат.

Упруги мускулы, литое тело,
Он черен, он прекрасен, словно грач.

–  Нет,  видеть я его не захотела,
И голову его нам принесет палач.


– На нас, на Солнце Азии, взглянул он смело!
– Наверно, мог бы быть еще смелей?!
– Жаль, видеть я его не  захотела…
Отдам грача наперснице своей…
 

–   Он молод, в нем огнем пылают чувства.
Молва неправедна и  злобою полна.
Как весело, как мягко и как густо
Курчавится волос его волна!

Он богу равен, молча ждет решенья.
Я дам судьбе нежданный поворот!
В душе моей не может быть сомненья,
Решила я, пусть этот раб живет!

–  Ведите прочь его, как повелела!
–  Он смел, горяч. Такой не подведет.
Жаль, видеть я его не захотела,
Но будет так,
Пускай мой раб живет!

 

II

– И вы  его ослушаться могли?
Как вы могли не выполнить приказа?
И угли глаз его 
            вас не сожгли?
И жилы ног
            не дрогнули  ни разу?!

О, злой самум, ах, злобная проказа!
Что он сказал - я  то же повторю!
У вас, я вижу, помутился разум -
Ослушаться, кого боготворю…

 

III

–  У ног твоих твой черный грач, царица,
Живи и царствуй много долгих лет.
Любовь моя, пускай тебе приснится
Над Тигром нежный розовый рассвет.
Пусть будет тишина, и только птицы
На крыльях солнечный тебе приносят свет,
И пусть любовь моя к тебе продлится
Сто сотен лет, сто долгих сотен лет…

 

IV

Любовь грача преодолела горы.
Как свет, была чиста и горяча…
Летит над полем черный грач, который
Напомнил мне про черного грача.               

 ––––––––––––––

*) Шаммурамат – царица Ассирии в конце 9 в. до н.э.,  известная как Семирамида,  с ее именем связывают (ошибочно) «висячие сады», одно из семи чудес древнего мира.  Вела завоевательные войны в Мидии.

 

Ледоход


Заброшенная, с темными бортами,
Усталой птицей в ледяном плену
Под низкими пониклыми кустами
Уныло лодка предавалась сну.

А синий день вдруг оживил  природу,
И с звонким треском раскололся лед.
Большую под собой услышав  воду,
Качнувшись, лодка  двинулась вперед,

И вырвавшись  из плена на свободу,
Неспешно скрылась в дальнем далеке…
А мне от счастья не хватало кислорода,
Когда она помчалась по  реке.

 

Мой  зонт 



Мой старый зонт,
моя смешная крыша,
Не каждый день
над нами даль светла.

Я под зонтом
удары сердца слышу,
Жду скорой помощи
домашнего тепла.

Мой зонт
меня спасает от безверья,
Когда над ним дождя круговорот,
К нему всегда
особое доверье,
Как парус,
он до дома доведет.

Мой старый зонт,
клочок уютной суши,
Мой талисман от происшествий дня.
От слез спаси
мои глаза и душу,
Храни меня,
храни меня, 
храни меня!

 

Звонок сыну

 

Алло, алло, вы слышите меня?
Мой голос в трубке вашей раздается.
Я из ушедшего зову вас дня,
Боюсь, что ненароком связь прервется.

Да, между нами три десятка  лет.
Ответьте, как вы, хорошо живете?
Вот почему-то  связи часто нет,
И  не найдешь вас, вы же на работе.

У нас тут  нет газетной шелухи,
Как звери не рычат автомобили,
Взахлеб поют поутру петухи,
Лежат коровы в придорожной пыли,

Читаю Пушкина, и Гоголя гляжу,
Держу открытым томик Мандельштама.
С ведром к колодцу за водой хожу
И на зиму заклеиваю рамы.

Алло, да, да, кончаю говорить.
На телефон повысили тарифы.
Язык английский начал вот учить
И Древней Греции листаю мифы.

У мамы здесь спокойное житье,
Друг другу мы рассказываем байки.
Ей приглянулись кройка и шитье,
Наверно, свяжет на зиму фуфайки.

Пойду встречать  вечернюю зарю,
Так жарко, когда солнышко в зените.
Нет новостей особых, говорю.
Вы к нам почаще в прошлое звоните!..

 

***       

Как обойтись
без глины вавилонской?
На чем писать?
Сошелся клином свет,
И клинопись стихов
сквозь стылое оконце
Прищуром глаз
врывается в рассвет.

Холодным звоном
обожженной глины
Стихи звенят,
их голос сух и чист,
Я вновь не сплю.
И этим утром синим
Еще одна строка
легла на  лист.

 

Горькая ягода

 
Это жимолость – ягода ранняя.
По камням, да на горках кусты.
Синеглазая, несказанная,
Горьковатая, словно ты.

С первой ягодой едва справишься,
Но потянешься за второй,
Верным другом навек останешься
Горькой ягодке боровой.

Неприметную ягоду раннюю
Потому я, наверно, люблю,
Что всегда, как при первом свидании,
Я горчинку во взгляде ловлю.

 

Красноголовик


Пошутил, похоже, бог!
Так забавно сложен,
Поднял голову грибок
С шелковистой кожей.

И головка у грибка
Ни мала, ни велика,
Ах, была бы ножка
Подлинней немножко!

Рад, когда найдешь грибок
Точно по размеру.
Загляните в кузовок,
Дамы, к кавалеру!

 

***       

Вот вновь
родился стих.
Прекрасный мальчик.
Как бусинки
веселые глаза,
Смотри, как мило
оттопырен пальчик,
И русые,
с пушинкой, волоса.

Как я его люблю.
Как я его лелею.
То к свету принесу,
То уложу в кровать,
К груди прижму,
Его, мальца, согрею,
Люблю купать,
штанишки надевать.

Пусть он
живет,
Пусть он со мною дышит,
К себе зовет,
я буду очень рад,

Пускай растет
и тоже песни пишет,
Про то, как зреет
синий виноград.

 

Обидчику



Я в графское достоинство введен,
Ведь вы  меня назвали графоманом?
Да, были лен и сорок веретен,
И я холсты  отбеливал туманом.

Был на подрамнике кусок холста,
Веселой радугой играли краски,
И воробьями с каждого куста
Ко мне под ноги осыпались сказки.

Теперь,  высокий  этот титул взяв,
Пишу  всегда в графе «происхожденье»
Я сокращенно (с точкой) слово «граф»
Уже почти без всякого стесненья!

Их много, графов, было  до меня!
И кто же вам, милейший друг, родня?
 


Памяти поэта


Когда  слова уйдут, и небо почернеет,
И в землю упадет, окаменев, душа,
Увидите, слова  камней сильнее,
Хотя они – лишь след карандаша.

Ушел поэт, но вы откройте двери.
Скажите так:
– Вот он, хитрец каков!
Он здесь, он с нами,
Потому что верил
В переселенье вечное стихов.


 

Людоеды



Не пил,
Не кланялся.
Не льстил.
Не изгибался.
Свет в кабинете погасил
И – враз попался!

Кулак под ребра – все дела!
Все  кушать сели.
Костер, шампуры, вертела…
Вот так и  съели!

Что изменилось в наши дни?
Иссякли реки?
А каннибалы, есть они
И в нашем веке!

 

 

Memento mori…


 
Все время слышу тонкой крышки стук…
По меркам нынешним, нелепое изделье –
Обитый жестью, с ручками, сундук,
Удачно сляпанный неведомой артелью,

Он был заполнен всяким барахлом,
Или, точнее, пуст наполовину.
Он украшал наш деревенский дом.
Он гнул кокетливо обшарпанную спину.

Хитрющий кот сидел, махал хвостом,
А изнутри, – чтобы не мог забыть я! –
Химическим водя карандашом,
Мать освещала разные событья.

Есть запись,
Как окончил первый  класс.
Мой вес и рост,
Чуть больше метра с кепкой.
И дату, когда бабушка от нас
Ушла в тот мир,
Запомнил очень крепко.

Где мне писать историю семьи?
Я тот сундук оставил в старом доме.
Как я  любил,
Как пели соловьи,
Об это не напишешь на ладони,

И не поставишь кованый сундук
Средь современной глупой полировки,
Чтоб говорил сундук, как умный друг,
Что катит жизнь к последней остановке…       

            

Надежда




Лоскуточки, булавки,  иголки…
Это смотрят на нас с укоризной
Из коробки, стоящей на полке,
Осколки прожитой жизни.

Старушка коробку снимает.
Неловко, долго, почти без толку,
К трудному делу не раз примеряясь,
Нитку вдергивает в иголку.

После в зеркало смотрит робко:
– Хоть с заплаткой, но есть одежда.
Не опустела еще коробка,
Значит, осталась еще надежда…

 

Байка времен Александра III




Хоть ты не малое дитя,
И не любитель сказок,
Позволь, приятель мой, шутя,
Занять тебя рассказом.

Давным-давно, – пойди, проверь! –
Была в корчме открыта дверь.
Как та зазывно пела,
Как весело скрипела!

А на стене, так было встарь,
Наш православный Государь,
В рост, в раме золоченой,   
С монаршею короной.

В корчме с утра сидел солдат.
Дозволено солдату,
Хоть он не очень-то богат,
В трактирах делать траты.

Тот поначалу не был пьян.
Все шло обыкновенно.
Потом, как видно, океан
Стал парню по колено.

Солдат припомнил чью-то мать,
Стал кверху стулья подымать.

Пошла такая кутерьма!
И шум, и крики в зале:

 – Остынь и наберись ума!
– Эй, ты не на вокзале!

Кричат:
– Опомнись, божья тварь!
Перед тобою Государь
Сам Александр наш Третий.

Солдаты, вправду вам сказать,
Они – большие дети.

Солдат в ответ: – А мне плевать,
Хоть кто там на портрете!

Как это парня подвело!
Вот наш характер русский…
Хоть тут не город, а село,
Скрутили, и  в кутузку!..

И вот солдату  дело шьют,
И слова молвить не дают.
– Тут не простая драка.
– Для этого у нас и суд!
Ты сильно влип, служака.

 И будто снежный ком весной,
Набрало дело ходу,
Сперва в управе волостной
Подправили погоду.

Пошла губерния писать,
И даже губернатор
В сердцах изволили сказать:
– Смотри, какой оратор!..

Поближе к лету случай сей
Дошел до Государя –
Нельзя у нас дразнить гусей,
Коль ты не вышел харей!

Из царских каменных палат
Царь смотрит  за окошко:

– Солдат, он, верно, есть солдат,
Еще б ума немножко.

Идет за окнами  народ,
Весна.  Начало мая.
И жизнь привычная течет,
Царя  не замечая.

 – Ну, как солдата не понять,
В мозгах у парня ветер!

И повелел  наш Государь
Убрать в пивных портреты.

Солдата, пишет, отпустить.
Пускай живет на воле,
Чтоб мог он сына в срок родить,
Вспахать под жито  поле.

А всех причастных наказать,
Чтоб было неповадно
В столицу кляузы писать.

И повелел
приватно
солдата вызвать на ковер
к высокому начальству,

Сказать:

– Хоть на язык остер,
умерил бы бахвальство.
Чтоб зря не распускал язык.
Чтоб уважать людей привык.

– И что,
Имея много дел,
Царь на него плевать хотел!

 

Пусть это байка, да урок.
Пример того, как диалог
Шел у народа с властью.

Народ и ныне много пьет,
И песни грустные поет,
Особливо в ненастье.

 

Классический сюжет


 
Сбежала из дому, – что ей моя любовь! –
Нет, не жена!
– сбежала кошка,
Которой и поесть-то приготовь,
И туалет наполни крошкой!

Сбежала. Места я не нахожу,
Я зол как черт.
Хожу, скриплю зубами.
Придет домой – такое покажу,
Все лапы оборву прекрасной даме!

Что делать, коль вернется эта тварь?
Я ей с позором откажу от дома!
Я знаю жизнь. Я вовсе не сухарь,
Но зуб за зуб! Такая аксиома!

Вот безрассудство! Это же скандал!
Тут очевидная оплошка!
А впрочем, я чего же ожидал,
Ведь жизнь, она не килограмм картошки!

– Ты успокойся, – говорит жена, – 
Весна с ума любого сводит.
Вернется непременно к нам она,
Вот не она ли катит по дороге?

Конечно же,  напрасно горевал!
Я снова "мяу" слышу у порога!
Да, это к примирению сигнал.
Она вернулась!

Ради бога,
Прошу, не говорите  ничего!
Не сейте по соседям злые слухи!
Ну, погуляла,
только и всего!
Чего теперь не наплетут старухи!

Такое ведь бывало и у вас!
Такое тоже ведь бывало с вами!
Любовь – затмение, хотя б на час!
Любовь – чудовище с зелеными глазами!

Когда любовь,  тогда не до еды,
Тогда забудешь обо всем на свете,
Неодолимы чары красоты.
Сам попадал в расставленные сети!

Я не веду душеспасительных бесед,
Хотя, конечно, объяснить бы надо,
Что в марте голову терять не след,
Что есть еще моральные преграды…

Но романтично, из дому с котом
Сбежать, забыв земные блага,
Жить в шалаше на берегу крутом
Или на дне ближайшего оврага!..

Вот хоть о чем беседуй с кошкой ты,
У кошки вечно на уме коты!          

            

* * *       

Там, под горой, стояла кузня,
И был кузнец мне не отец,
Он каждым ранним летним утром
Мне говорил:
– Ну, молодец!
– Опять явился, мне помощник.
Что, отпустила тебя мать?
– Давай ковать сегодня гвозди,
Подковы крепкие ковать!

А я стоял, завороженный,
Глядел, как двигались меха,
И был, как он, от сажи  черный,
И жгло до боли потроха.

Когда, достав краюху хлеба
И ровно разломив кусок,
Он говорил под синим небом
"Давай покушаем, сынок!", –

А мой отец к нам не вернулся,
И я все ждал его, малец, –
Во мне, – под дикий грохот пульса, –
Кипел и плавился свинец.

 

Анисья 



Она была костлявая, как смерть,
И черная.  Ужасно некрасива.
Страх божий было на нее смотреть:

– Окстись! Окстись!
Спаси,
святая сила!

 
Кончался вечер  – мешкотный, субботний.
Из темного угла
– святой угодник.

У печки
– длинный черный сковородник.

Мне душу жгли неяркие лучи.
Лучи – от тонкой, на столе,
свечи.

Она была  помешана слегка.
Меня пугали звуки ее речи.
Ее худые вздрагивали плечи,
Глаза – как два потухших уголька.

Я будто бы у краешка стоял
Глубокой, неприятной, черной ямы,
Куда упасть могли мы оба с мамой,
А бог все это видел и молчал.

И в  долгой беспросветной темноте
Вся жизнь казалась обветшалой сказкой.
Я ожидал с немыслимой опаской
Прихода завтрашнего дня.

День завтрашний был светел и высок.
Но наступал такой же поздний вечер
И зажигали свечи,
Которые чуть освещали потолок.

Как будто с того света приходила
Соседка старая,
Анисьей звать.
С ней при свечах
Моя сидела мать.

– Спаси и сохрани, святая сила!

Она мне репу с огорода приносила…
Живой пример  потусторонних сил,
Меня она, наверное, любила,
А я, не понимая, не любил.

Она брала мальчонку на колени,
Ей постреленок вместо сына  был,
А я боялся каждого движенья,
Как будто я в засаду угодил.

Больным пятном осталась на  душе,
Бабой Ягой из русского фольклора.
Ее я позабыть сумел не скоро,
Вернее, не умею позабыть.


Мы оставляем в детстве наши  сказки.
Не так уже теперь звенит ручей.
Но  лишь теперь читаю без опаски
Живые сказки юности моей.

               

Гуси


 
–  Гуси, гуси!
–  Га-га-га!!!

–  Прилетели?
–  Да-да-да.

 

– Что молчите?
– А слова –
лишь от зерен
полова.

 

– Гуси, гуси,   
за горой,
за сосновою корой
волки  рыщут,
ищут снедь.
Не пора ли нам лететь?!

 

– Что ж, на спину к нам взберись,
не достанут волк и рысь.
Полетим за облаками,
мы сейчас рванемся ввысь!..

 

– Гуси, гуси!
– Га-га-га!

– Где зеленые луга,
в берегах кисельных реки
из парного молока?

 

И … умолкли голоса,
опустели небеса…

 

Дом.
Дела.
Жена.
Сынишка…

 

Вмиг пропали чудеса...

 

– Гуси, видите  мальца,
молодого  удальца?
Позабавьте, гуси, сына,
сядьте  около крыльца!..

 

– Га-га-га,
И в самом деле,
мы же
к сыну
прилетели!
Месяц выставил рога…

Мы же к сыну!! 
Га-га-га!!!