Запрещенные вопросы

Издатель

Меня постоянно путают с издателем П. Наверное из-за комплекции или шевелюры. Бывало, подойдут какие-то тинейджеры и давай канючить:
— Петр Сергеевич, издайте книжку, Петр Сергеевич, издайте книжку.
А я им в ответ:
— Не могу, потому что я Игорь Владимирович, а не Петр Сергеевич. Идите к П., он вам издаст книжку.
Еще подкатывают мачо в коже на мотоциклах и заводят песню:
— У нас есть брутальные тексты про настоящих мужчин, издайте их пожалуйста, а не то мы разнесем всю твою богадельню.
— Нет, —  отвечаю, — это не моя богадельня, а Петра Сергеевича, к нему и обращайтесь.
Вчера же подошел девяностолетний старичок из Союза писателей и стал меня отчитывать:
— Почему Вы, Петр Сергеевич, не издаете талантов А., Б., В., они без Вашего издательского дела совсем загнутся.
— Я, — кричу ему на ухо, — не Петр Сергеевич, я Игорь Владимирович.
А он не слышит, наверное, и обратно свою волынку,
— Издайте А., Б, В. Издайте А., Б, В.
Теперь я совсем запарился и  не знаю, что делать. Я купил себе пистолет и при случае застрелю издателя П.


Признание

Выкладывал на один сайт свои истории. Давно не заходил, а тут залез – пятьдесят комментариев, семьдесят комментариев, сорок пять комментариев. Больше, чем в лучшие годы. Открыл – роботы. Программисты забыли поставить фильтр. Одни роботы.

13

У Якова, брата моего деда (не знаю, как это называется, дядя по деду) было пять детей. Четыре мальчика и одна девочка. И все они родились тринадцатого числа. 13 января, 13 февраля, 13 июня, 13 сентября и 13 ноября.
Когда я об этом узнал, а дядя Яков уже умер, (было мне 13 лет), то очень удивился, как такое могло случиться. Я расспрашивал папу и маму, теть и дядь, бабушку, но никто не знал ответа.
И только дедушка мне сказал, что дядя Яков жил на отдаленном хуторе, никого вокруг нету, роды принимал сам, кто там знает, когда появились на свет его дети и сколько им на самом деле лет. Раз в три года дядя Яков ездил в город и записывал, что в голову придет.
Но если это и есть правда, то остается вопрос, почему 13? Не 11, не 1, а 13. Если для удобства, почему тогда всех детей не записать на один день, например  12 апреля.

***

— Вот скажи,  к кому ты уходишь. У меня двадцать пять журнальных публикаций, а у него четыре. Я издал семь книг, а он одну. Я член Союза писателей, а он нет. Меня перевели на восемь языков, а его всего лишь на английский.
— Он не храпит по ночам.

***

Я шестнадцать раз носил свои стихи в Новый мир, пока мою прозу не напечатал  Октябрь.

Единственный человек (совместно с Аней Гридиной)

Леша единственный  человек, с которым я могу говорить. Он мудак, конечно, но с ним можно поговорить. На днях пришёл в гости, и мы хорошо беседовали... Я был счастлив. Просто счастлив. Такое счастье, такой диалог.
Потом дал ему двести рублей и попросил купить - портвейну, того-сего. Я-то знал, сколько должно быть сдачи... А он мне какие-то копейки приносит.
— Фигня, — думаю — зато так хорошо поговорили. Что мне этот полтинник!
И вот он уходит, а я смотрю – бутылки-то портвейна нет.
—  Лёша... Как это называется?
— Это называется выпил, — спокойно отвечает Лёша с каким-то даже теплом.

Ирина Федоровна

С женой мы развелись недавно. Жили-жили десять лет, даже ни разу не поругались, занимались в общем-то одним делом филологическим, участвовали в издании журнала, друзья были общие, а тут приходит как-то раз она с работы в бежевом костюмчике и красном шарфике, который я ей подарил, и произносит (я как раз в 12 ночи из душа выходил):
— Петя, я ухожу от тебя.
Самое смешное, что я ничего не почувствовал, совсем ничего. Вот говорят тяжкий камень, или там задрожали ноги, или слабость во всем теле. Ничего не произошло, даже чувства мои к ней не изменились. Ровная, обычная, человеческая теплота.
Налил я себе чаю, ей кофе и пошел в ближайшую ночную аптеку за снотворным.
Шел я ночью по белой снежной улице и думал: «Надо бы поорать что ли или мебель поломать, детей у нас все равно нету».
Пришел, выпил еще чаю, принял снотворное, посмотрел на нее плачущую и спрашиваю
— К кому хоть уходишь.
Она растекшуюся тушь салфеткой смахнула, со лба своего ровного и мраморного волосы назад закинула под ободок и вздохнула:
— К Терентию.
— Эх, ушла бы ты к поэту или прозаику или к литературоведу, наконец, но к переводчику — это слишком, — и пошел спать.
Уезжала Рая долго, почему-то никак у них с Терентием не складывалось с ремонтом, и вся эта котовасия длилась почти год.
Так и жили, как раньше, спали в одной постели, за котами ухаживали, на вечера литературные ходили, только никакой близости.
Когда же она все-таки переехала, то я три месяца был как без рук: как за квартиру платить, не знаю, рубашки и брюки гладить не умею, чуть Интернета не лишился, ел по столовым.
Только через полгода всему научился, но тут полез в трубку маме звонить, а номера наших с Раей родителей начинались одинаково, вот я и перепутал. Позвонил к уже бывшей теще.
— Привет, — говорит она, — Петечка.
— Привет, — отвечаю — Ирина Федоровна.
А жила теща одна и после этого раза стали с ней регулярно перезваниваться. Она мне на Раю жалуется, что мало звонит и пишет. Даже потом из своего Пскова, когда приехала, то остановилась у меня, а не у Терентия с Раей.
Теперь, когда я повторно женился, она все равно звонит и заезжает. Теперь у меня две тещи.

Запрещенные вопросы

Что написали новенького?
Когда выйдет ваша книжка?
Сколько продали ваших книжек?
Вошла ли ваша книга в 50 лучших книг года?
Ваш лирический герой – это Вы?
Знаете ли вы критика Топорова?
Когда заплатят гонорар?
Почему вы не участвуете в литературных конкурсах?
Кто лучше - Пастернак или Мандельштам?
Сколько тебе заплатили за книжку?
Когда тебя переводят на английский?
Как фамилия главного редактора Нового мира?
Куда лучше нести роман, в Новый мир или в Знамя?
Вы опять будете участвовать в Волошинском конкурсе?
Вы были в Липках?
Кто ваш любимый современный русский писатель?
На самом ли деле Буковски износиловал трехлетнюю девочку?
Что бы вы сделали, получив Букера?
Вы бы предпочли, чтобы Вас прочли 13 миллионов или 13
апостолов?

Дальше каждый по желанию может добавлять свои вопросы)


***

Если бы я жил рядом со стадионом, то ходил на  футбол и хоккей, не пропуская ни одного матча. Но я живу на окраине Москвы. Я не скажу, что очень люблю хоккей и футбол, просто мне нравится сидеть рядом с друзьями и грызть семечки. Иногда мы говорим о чем-нибудь, но шум трибун заглушает беседу.
Я очень понимаю американцев, которые по пять-шесть часов смотрят бейсбол.

Тайка

Из восьмисот человек, освещавших прожекторами форсирование нашими войсками Одера, в живых осталось восемь солдат. Одни из них — мои бабушка и дедушка.
В 18 лет моя мама сбежала от них из Хабаровска к моему папе на Камчатку, где вышла за отца замуж. Сбежала, потому что дедушка был очень суров, топал ногами, пел под баян песни, а когда выпивал,  катался по деревянному настилу и ругался.
На Камчатке маму по блату устроили в райисполком в отдел кадров. Каждое утро она приходила на работу и копалась в пыльных серых папках с надписью «Дело».
И вот однажды она нашла женщину, служившую с бабушкой в одном дивизионе прожекторов и тоже освещавшую Одер. Мама позвонила в Хабаровск.
— Значит, Тайка-то выжила, — сказала бабушка, помолчала и положила трубку. А потом через неделю сама перезвонила и спросила:
— А где сейчас Тайка?
— Не знаю, — ответила мама, — выбыла, в Иркутск, кажется.
Бабушка послушала, помолчала и еще раз положила трубку.



Самсон

Он был художником. Писал картины, плакаты, имел студию на чердаке девятиэтажного сталинского дома. И вдруг прибежала жена и закричала: «Самсон все бросил, меня, детей, часть картин спалил, разогнал учеников и уехал по монастырям, ходит, проповедует, за ним толпа в пятьдесят человек, смотрят ему в глаза, а один записывает».
Все в ответ: «Имеет право, художник имеет право, это удар свыше, художник на все имеет право».
Я же сидел в сторонке, потягивал томатный сок. Потом встал и тихонько говорю: «Это мой пациент, достаньте мне его хоть из-под земли, и Самсон снова будет рисовать картины».
Шляпу приподнял, вышел на улицу, зажмурился и пошел в больничку на прием.
Через две недели Самсона привозят. Как уж они его отбили непонятно. Худющий, заросший, ногти черные, кожа синяя, волосы жирные и спутанные.
Посмотрел ему в глаза – точно мой пациент. Прописал уколы и таблетки, а сам в Австрию уехал на конгресс. Когда вернулся, его уже в больничке не было. Курс закончился и вернулся Самсон в семью.
Потом пошли трудовые будни., до десятка тяжелых в день, еле успевал оприходывать и диагнозы ставить. Такие иногда кексы попадались, что хоть стой, хоть падай. Три месяца вкалывал, а тут иду мимо кабака  «Афродита» - сидит мой Самсончик в белом костюме и малиновом берете. Пьет пиво пенное, хотя ему нельзя.
Остановился я, задумался, смотрю на Самсона. Он же меня не знает. А Самсон так на спутницу свою глядит – нежно, ласково, заботливо, вдумчиво – что понял я, вернулся Самсончик к ремеслу, пишет  картины.
Раз так на женщину смотрит.