Ответ Виктору Гликману по поводу рецензии про Миха

ОТВЕТ ВИКТОРУ ГЛИКМАНУ ПО ПОВОДУ РЕЦЕНЗИИ ПРО МИХАЛКОВА НИКИТУ В ФИЛЬМЕ «ЦИТАДЕЛЬ»

Виктор, я вообще-то склоняюсь к тому, что мне надо прекратить писать стихи, потому что это глас вопиющего в пустыне. Ученые, с которыми я знаком, считают, что мои идеи будут востребованы через 50-100 лет, если к этому времени Россия не перестанет существовать.
Свобода, демократия – это самое худшее, что надо русскому народу, потому что это рой пчел без общенациональной идеи, который в одном улье, а так как нету цели, то жалят себя. Эта свобода поговорить как у Некрасова: «Мужик что бык – втемяшится в башку какая блажь…»
И как лебедь, рак и щука тянут в разные стороны, а воз и ныне там.
Но я свою идею выстрадал. Я еще при Брежневе писал стихи, чтобы сделать власть советскую чище, лучше, за что сажали в психушку среди таких же, как я. Например, на время Олимпиады, проводимой в Москве. Потом отпускали. Кого по этапу пускали дальше. Когда я выходил, то ненавидел людей, потому что предвидел то, что получится из этой брежневской системы, которая была правящей в стране.
Но это я так пишу, а было страшно, когда, например, меня забрали, ведут как преступника по двору, кругом тихо, мирно, а навстречу идет жена с дочкой, и дочь спрашивает у жены: «За что папу забрали?»
А жена ответила: «За то, что делает зарядку».
Так что для меня война шла и в период Брежнева. Когда вышел из психушки по методу партизан хотел устроить крушение поезда при помощи деревянного клина. Не получилось. Потом в отместку нуворишам тех дней написал, как скромно жил Ленин, так в редакции «Студенческий меридиан» по запросу органов шло разбирательство поэтов – пародирую ли я Ленина или нет?
Но в основном все ситуации обходились тихо, мирно. Даже с юмором. Несколько раз, когда лежал в психушке, приезжали представители военного завода, на котором я работал ведущим конструктором, просили главного врача поскорее меня отпустить, потому что мое задание некому было передать, а сроки поджимали.
Но я чувствовал, что кругом свои. Кто-то живет лучше, кто хуже, но это были те же трудящиеся, администрация всех уровней. Но в девяностые годы я уже чувствовал то, что во власти враги.
Я выступал на коммунистических митингах со стихами, в стычках с ОМОНом при разных акциях коммунистов, в освобождении Белого дома от осады 3 октября 93 года, но это уже было страшно. Когда мимо проносили раненых парней, в которых как сейчас сообщают, стреляли из американского посольства. А в девяносто шестом году, когда работал редактором газеты «Остряк» и должен был выйти номер с шутками про Ельцина, то четверых распространителей газеты убили.
Собственно и сейчас напряжение этой борьбы не стихает. Иногда звонят по ночам и спрашивают живой ли, иногда целый день с перерывами днем, а возьмешь трубку – молчат. Потом создают видимость слежки за мной. Один раз два часа два таджика ездили со мной, а я в вагоне сказал всем: «Вот эти следят за мной». А они в ответ: «Да. Нам за это платят».
Один раз один кавказской внешности на Курском вокзале, идя навстречу, сказал мне: «Сука. Хочу ссать».
Когда он отошел на достаточное расстояние, метнул одну вещь. Какую, не скажу. Она принята на вооружение. С другим чуть не подрался в вестибюле метро там же. Но он в последний момент отступил. А я пожалел, потому что во мне проснулось что-то волчье. Так хотелось убить.
Что самое удивительное так то, что очень скоро понял то, что Путин – единственный, кто может, победив в России феодально-крепостной строй, дать России крепких хозяев, деятелей, сделав Россию несокрушимой. Написал про Путина стихи еще при Лужкове, пошел в центр партии «Единая Россия», показал одному чиновнику, а тот с видом аппаратчика представителя совсем не тех дел, какие надо ля процветания России, ответил: «Я не запрещаю издавать эти стихи. Но самостоятельно».
На некоторых лито, когда я читал стихи про Путина, в ответ было тягостное молчание, а кто-то один произносил: «Вы пошлите эти стихи самому Путину. Он обрадуется».
Хотя и в одной из партии, и в администрации одного из округов мне несколько раз предлагали написать стихи против Путина. За большие деньги. Я отказался.
Я выстрадал свою теорию тем, что всегда при любых обстоятельствах стоял на своем, а жизнь сама раскрывала карты: прав я или нет. Так что в отношении Михалкова не надо ничего придумывать про войну. Надо изучать. По каким законам шла война.
Здесь дело в другом. Я против того, чтобы придумывали версии хода Великой  Отечественной войны, так как это чревато последствиями искажения действительности. У меня ужас вызывает Медынский, профессор МГИМО, который считает, что версия Михалкова о войне как кинорежиссера для него интересна. Это может сказать идиот. В подтверждение своего утверждения приведу пример.
Виктор, вы пишете, что я пинаю Михалкова ногами с целью возвыситься самому, а он блестящий артист, а какой он человек – это совсем другой вопрос. А меня Михалков не интересует ни с какой точки зрения, потому что я его фильм «Цитадель» рассматриваю с научной точки зрения. Я считаю то, что такую войну надо изучать, а то, что Михалков наоборот себя видит в этой войне, а не войну в целом – это средневековое невежество. Это лезть со свиным рылом в калашный ряд.
Меня бесит то, что журналисты критикуют систему власти, а сами как коммерческие проститутки доходят до определенного предела, а дальше, когда надо затронуть, на кого опирается система, молчат. Например, ведущий Соловьев, он так распекается об обезображенной Москва-Сити, а о Лужкове ни слова.
Или о крушении авиапрома вообще им же, а по радиоканалу РСН я слышал выступление двух женщин, работающих в авиапроме, о том, что Окулову покупать наши «ИЛы», а не американские «Боинги», а он с сарказмом ответил то, что наши «ИЛы" тяжелые. А втора женщина подтвердила от авторитетных источников то, что американцы заплатили столько-то денег на то, чтоб они не летали, что не должны летать.
А у меня версия с научной точки зрения то, что роман Толстого «Война и Мир» вовсе не о войне 1812 года, а о Крымской кампании при царе Николае II, в которой наша страна потерпела сокрушительное поражение. А как герой? Андрей Болконский. Он так нравоучителен, что во времена Пушкина это невозможно представить хотя бы в самом Пушкине. Звон бокалов, звон сабель, да за каждое слово чуть что не так – сатисфакция.
Но вернемся к Великой Отечественной войне. Неожиданное нападение. А в каком случае оно могло быть неожиданное?  Вот Петя целует Машу, а фашисты бомбят Москву, а кругом паника, что не ждали. А кто виноват?
Коммунистическая пропаганда. Сам Хрущев в нескольких случаях засветился как холуй, что пускал леща, разговаривая со Сталиным о виде на урожай, о чем-то миролюбивом очень диктатурно. А в фильме, что броня крепка и танки наши быстры. Что шапками закидаем.
И дело не в том, что фашисты рано утром перешли границу, а в том, что мы были расслаблены. Нас взяли тепленькими. Командиры разошлись по ****ям. Топливо для самолетов было за тысячу километров где-то в Махачкале, а самое главное, мы себя чувствовали решительными, а тут не мы, а они с такой жестокостью, что умопомрачительно.
И наши дрогнули, потому что просто не знали, как воевать и побежали, сдаваясь, бросали оружие, подняв руки кверху. А Сталин был растерян тем, что этот великий русский народ так побежит. Только сейчас громил всех в фильмах герой, а тут такая невероятная для великого русского народа позорная картина.
Я представляю, сколько мучительных бессонных ночей провел Сталин в кабинете, пропуская этот позор через душу. Пока не принял решение о заградительных отрядах под Москвой. А я знаю, как разворачивались события в войне, из рассказов отца.
Когда началась война, отец служил политруком в роте и их соединение попало в окружение. К отцу в лесу подошло несколько человек, заявив о том, что они решили сдаться фашистам, а отец им нужен как трофей. Но тех сзади расстреляли те, кто остался верным советской власти.
И отец сказал, что сначала невозможно было воевать. Займут оборону, немцы пойдут, а тут паникер закричит: «Окружают!»
И все бросаются прочь. А когда под Москвой вышел приказ трусов расстреливать на месте, и теперь стало яснее, как воевать. Когда теперь заняли оборону, и кто-то крикнул об окружении, так сам боец подошел к паникеру и выстрелил ему в лоб.
Сталин дал полную демократию народу на смертную казнь преступным фашистам. На улице появились плакаты женщины с ребенком на руках и трагическими словами: «Папа, убей фашиста!»
Мы со своей миролюбивой философией подставлять щеки не знали, как воевать. А теперь узнали.
Грянула песня «Вставай, страна огромная! Вставай, на смертный бой!»
Одна часть уезжала на фронт. И весь вечер просила ансамбль исполнять песню. И армия из драпающей от фашистов стала становиться могучей освободить мир от фашистов. Надо в каждом конкретном случае понимать морально-психологический фактор, определяющий дух армии.
Я нечто подобное испытывал, когда занимался боксом. Приехали в город на командные соревнования, а я вечером пошел в парк, встретилась девушка, сама пристала и не дала, а всю ночь динамила так, что из меня и так текло. Пришел под утро расслабленный, как теленок, и какой там бой.
Перед выходом на ринг разминаюсь и чувствую себя очень абстрактно, никакой злости. Тут смотрю, помощник подошел к тренеру, и что-то ему говорит, смотря на меня. А у тренера была такая надежда на меня. А как увидел меня, злой стал до невозможности.
Подошел, спросил: «Погулял?»
Когда я ответил: «Да» - то без размаха двинул в челюсть что есть силы и так, что я протрезвел от этого удара. Как будто все лишнее выбил из меня. И я почувствовал себя готовым к бою. Выиграл. Как в войну.
Фильмы Михалкова о войне противоестественным для того времени. Я посмотрел несколько эпизодов и мне стало противно. Например, как он в штрафбате не вовремя поднялся, пошел на врага, сорвал операцию потому, что такого не могло быть, так как людей соединяло чувство братства до того, что они чувствовали плечо друг друга и что только так могли победить. Как в песне Шульженко, что помнит солдата девятой роты за то, что дал закурить. Тогда во время войны жили по тем законам. Я и сейчас.
Господи, как мы мало изучаем войну. Взять хоть меня. И ведь это было при советской власти. Помню с дядей были на рыбалке. Тихая, мирная обстановка. Улов был хороший. Бабушка сварила уху. Зашел сосед крестьянин, выпили под уху, и дядя стал вспоминать, как воевали. Он воевал летчиком.
И рассказывал нам: «Летал на ЛА-к, истребителе. Прикрывали истребителей при бомбежке. Я капитан, а поругался с командиром эскадрильи из-за бабы. И дядю лишили ордена, разжаловали: сняли с боевой машины ЛА-5 и перевели обслуживать штаб на ПО-2. Кукрузник. Обслуживать штаб.
Дядя сначала ничего, даже удивился, что перевели на такую спокойную работу. Ничего не понял. А потом к нему подводят переводчика из отдела и говорят: «Ночью вместе полетите на распропагандирование фашистов».
И вот ночью вылетают, долетают до середины Днепра, кружат, дядя набирает высоту, а потому беззвучно планирует, а переводчик в микрофон объявляет: «Ахтунг, ахтунг!» - и всякое такое, что фашисты терпят поражение и им лучше сдаться.
С фашистской стороны молчат. Дали договорить до конца, а потом включили все прожектора и как дали из всех пушек. А дядя скользит во все стороны, летит над самой водой. Вывернулись. Вернулись живыми, хотя самолет весь в пробоинах.
Дядя спросил переводчика: «Полетим еще?»
Тот в ответ: «Нет, лучше сразу расстрел».
И это правда. Дядя и командир встретились потом в Москве случайно. Зашли к дяде, выпили, а потом слово за слово, и дядя вспомнил, как командир больше других заставлял его летать на задание, и до того, что один раз фашисты разгромили их здание, пол дома разрушили, половина осталась целой. А дядя был в той, которая осталась целой, но так устал, что не проснулся. И из-за этого подрались.
Или другой случай. В школе еще при Сталине, когда учился в шестом классе, собрали всю школу в актовом зале, и выступал перед нами десятикратный чемпион Советского Союза Сергей Щербаков. Во время войны он воевал в спортивной роте, созданной из спортсменов-чемпионов.
И вот он нам рассказывает: «Идем один раз по лесу с Королевым, тоже чемпионом Советского союза в тяжелом весе. И напоролись на немецкий дзот. Оттуда нам командуют: «Руки вверх. Заходите в дзот».
Сергей Щербаков сел на снег. Он был раненый. А Королев поднял руки вверх, пошел в дзот, а Сергей Щербаков не стал предпринимать никаких действий, он знал Королева.
И вот тот через некоторое время выходит и говорит Сергею Щербакову: «Их было только шестеро».
Или помню в литобъединении «Вальцовка» выступала бывшая летчица женской эскадрилья, воевавшей с немцами, и рассказала, как одну из их летчиц сбили над фашистской территорией рядом с концлагерем, где содержали наших военнопленных. Так она отстреливалась от немцев до последнего патрона, а потом облила самолет бензином, подожгла и сгорела вместе с самолетом.
А тут кадр из фильма Михалкова «Цитадель». Как он в штрафбате вдруг впал в кайф, его повело в этом кайфе до того, что дернулся, попал в опьянение неизвестно с чего и пошел на фашистов один. Это противоестественно.
А как же Родина? Родина – это общенациональная идея. У нас есть песня «С чего начинается Родина». И несколько версий – с чего. Приемлемых, но версий. А Родина начинается с чести. А честь в стране определяет правитель. Как жить, по каким законам государству. Народу.
Хрущев тоже выдвигал версии управления государством в виде «оттепели». Как-то при обсуждении личности Хрущева один радиослушатель заявил: «Хрущеву не надо было менять методы сталинского управления государством. И все бы было нормально, развивалось производство».
Но Хрущев разрушил идеалы в государстве, народ в стране стал превращаться из патриота в потребителя, а Хрущев был до того самодур, что самый отъявленный холуй при Сталине, что чуть ли не пятки ему лизал, теперь возомнил себя государственным деятелем до того. Что свои идеи выдавал за основополагающие страны.
Но кукуруза не взошла, на целине хлеб некуда было убирать, и он погиб. И много чего еще, как, например, отдал хлеб голодающей Индии, а хлеб в России стали выдавать по карточкам. Это версии Хрущева как управлять государством без чести, без ответственности перед государством по феодальному принципу: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. Это уже не версии, а то, что сделал со страной.
Уровень жизни советского народа при Хрущеве снизился в пять раз. Это легко подсчитать по курсу доллара. Если при Сталине он стоил 62 копейки, то при Хрущеве стал стоить три-четыре рубля. Самое же худшее, в результате «оттепели» оказалось то, что при кумовстве власти на предприятиях на них в руководство как красные директора пришли менее подготовленные специалисты, что аукнулось при Горбачеве, когда эти красные директора проголосовали против советов как контролирующих органов на предприятиях и пустили производство под откос.
Собственно, либеральная экономика – это развитие производства по тем же версиям, какие предложил Михалков в кино, чтобы отобразить ход Великой Отечественной войны. Это то, как Горбачев говорил с Тэтчер о том, как уменьшить население в России до восемнадцати миллионов человек, чтобы хватало обслуживать сырьевые запасы Запада.
Это версия Сванидзе расстрелять Белый дом с Верховным советом РСФСР как демократия, потому что мешал будущим олигархам-демократам растаскивать государство. Это версия Чубайса о ваучерах стать собственниками гражданам России. Это версия выпуска облигаций кланом семейки Ельцина, когда покупали по сто рублей, получая двести.
Ну а если вернуться к Отечественной войне, как командовал Сталин, то без всяких версий. Если Михалков хочет изобразить что-то в этой войне, то пусть придет в то же состояние, по какому жил тогда Сталин и весь народ. Без всяких версий, а как указано в святом писании: не убий, не укради и так далее. Пусть для начала раздаст все свои богатства нищим. Как герой. Как порядочный человек. Как Сталин.
Пусть Михалков почитает хотя бы поэта Суркова о той войне людей на последнем издыхании. Смертельно уставших, для которых эта война была как тащить котомку с кирпичами. А не как Михалков, что после коньяка стукает в голову.
У нас страна идиотов. Это теперешнее состояние народа. Что Сталин обсуждает план операции, вокруг него такие командующие, как Жуков, Рокоссовский, Василевский, Конев, Баграмян, Говоров и сотни других. Но каждый себя считает умнее их, хочет дать советы.
А почему бы им, идиотам, не рассмотреть, как воевали в Чечне под руководством Ельцина? Когда армией командующий Павел Грачев по кличке газеты «МК» Паша Мерседес? Что когда наши элитные части окружили чеченцы в Грозном и танки пожгли, а офицеров, солдат взяли в плен?
А то у нас хотят отнять последнее: то, чем были велики в истории. Сначала ограбили материально, отняли в виде государственной собственности то, что создали всем народом. С потом. С кровью. А теперь заходят в душу и топчут что есть святого. Фильмом «Цитадель». Пуси Райотом.
Война – этот состояние души. Я сам писал о войне, хотя не воевал. Но это было время демократии чудовищность которой сначала не понял, и выступал с шутками на Ельцина, Чубайса и прочих.
Я помню, когда выходил перед залом и потрясая листом бумаги с угрожающим видом говорил: «У меня есть сведения, что Ельцин изменял жене!»
Зал застывал в напряженном молчании, а я повторял эти слова раз два, а потом с всепрощающим тоном докладывал: «Товарищи, если Ельцин и делал это, то в интересах демократии».
Зал разражался хохотом. И я был редактором газеты «Остряк», как-то решил поместить шутки в газету. И как раз, когда надо было получать номер, всех четверых распространителей убили.
Одну девушку, такую веселую армянку, зарезали у дома. Георгия Михайловича, горячего почитателя моих вещей, сбросили с электрички. Петра Митрофановича нашли мертвым в квартире. Констатировали смерть от сердечной недостаточности. А Геннадий Солдатенко, молодой простодушный парень-охранник погиб во время дежурства. Завязалась драка в ресторане, Геннадий стал разнимать, и никто не пострадал, а Геннадий был убит.
Я тогда был на волосок от смерти, но не воспринимал того, что происходило со мной. Устроился, чтобы забыться, на тяжелую работу на мясокомбинат, на разгрузку вагонов с мясом. Вытаскивал туши из вагона крюком, один, так как народа не хватало. Изощренно ругался матом. Хотел уехать забыться воевать в Афганистан. Но не взяли. Со мной рядом работали несколько ребят, воевавших в Афганистане, я для них написал стихи, которые они передал их артистам, и те исполняли.
Вот один из них:
«Нужны патриоты нам нужней, чем хлеб,
Где над горами так синеет небо,
Что кто от взрыва вспышек не ослеп,
К тем повернулася лицом планета.

Кто выдержал смертельный этот бой,
Все не придет в себя, когда-то ночью
Вдруг закричит: «Витек, меня прикрой
И снова ощутит приклад наощупь».

Афганистан совсем другая мера,
В бою ты виден сразу кто такой,
И в ощущении людей такая вера.
Кто выдержал, то, значит, это свой.

Витек остался навсегда в горах,
Такой же злой и до конца упрямый,
У матери к живым вопрос в глазах
Такой, что хочется мне крикнуть: «Мама!»

А я прошел весь путь и вновь перрон,
Меня родные дома ожидают,
А цвет защитный полевых погон
Кто встреться – безучастно провожают.

А я еще в бою, все та же злость,
В преодоленье притяженья страха.
Его уже преодолеть пришлось.
А злость осталась, что куда направить?

Этот стих я посвятил герою страны Рохлину, который хотел, чтобы страна жила без версий. Я видел, как по нему плакали женщины во время демонстрации. По версии называли убийцей жену, но все знали, кто настоящий убийца. Будь он проклят!
А американцам надо было дать Михалкову приз за фильм «Цитадель», потому что делает то же, что Пуси Райот в церкви. Рушит святое в нас.
А что до Чайковского, что был голубой, то это версия. А я знаю о Чайковском только то, что он писал музыку без версий в угоду кому-то, а старался выразить в звуках то настоящее, чем жил народ, борясь и с сами собой, а эта борьба передавалась в его произведениях.
А для меня настоящий Сталин. Великий. Без версий.