Простолюдин Вася Монин и Новейшая Империя

  Велика Россия. Городов, сел, деревень, деревенек да  деревушек не перечесть и по названиям не переназвать, ибо  несть тем числа. Не каждый город на карте отыщешь, а деревни и подавно. Вроде бы и есть, и люди в них живут, а вот, поди-ка,  захочешь и не сыщешь. Проходит время, глядишь, уже и нет города, деревни, а то и государства в прежнем своем названии, качестве. Нет, как и не было никогда. И сам усомнишься, а были, было ли? Не сон ли? Ни примерещилась ли и собственная жизнь? Но если кто-то, когда и где, раскопает какие- то сведения о местах проживания людей, вспомнит, смахнет пыль с медяных скрижалей минувших дней, книгу напишет или труд ученый,  то кто и когда вспомнит человека обычного, простолюдина, каких великое множество было, есть и будет, чья жизнь ни чем не примечательна, а иному покажется пустой и никчемной. Такой родится, будет занесен в реестровые книги актов гражданского состояния, а помрет, в них же и внесут: помер, сердешный. Не знали о нем никогда, и потому,  даже не забыв, не вспомнят.

 Помнят великих, гениев. В этой плеяде от рабов до вождей, от величайших мыслителей и глупцов, знаменитых  злодеев, человеконенавистников  и до  величайших гуманистов, филантропов, всем отведено достойное их звания и положения место в истории. Написано и пересказано о них больше даже того, что они знали при жизни о себе.

 Многих великих периодически отправляют то на свалку той же самой Истории, а последнюю славят  панельной девкой, пользуют, покрывают плевками, то в одночасье, спешно обмахивают тлен с Имен, продажную, неверную Историю вдруг вытаскивают на всеобщее обозрение, обеляют и, наделив всеми мыслимыми добродетелями, известными простым смертным, снова пользуют. Как девку, но уже как салонную.

 Еще  иногда вспоминают Богов. Иногда. Чаще не помнят. Но кресты любят носить. Покрасивше да потяжельше и вроде как, и  не корысти ради, а по любви истинной.  И что,  я,  ныне живущий, современник, видевший великую, Новейшую Империю, ее крах,  видевший преданный вождями народ, брошенный на произвол,  добавлю к уже известному, вам, моим современникам? Что я могу сказать, вам, старшим и более мудрым, молодым и более образованным?  Вы все знаете, или  знаете очень многое и о многом.

 Я же просто расскажу одну из страниц  жизни одного человека, невольно и заслуженно вспомнив и других.

 Васе Монину, жителю небольшого поселка, где все про всех все знали, недалеко от старинного города В., до пенсии оставалось три месяца. Монин это была вовсе не его фамилия, а как бы отчество, но по  матери. Мать его звали старинным именем:  Манефа. Кто-то в глаза звал ее Манефой, кто Моней, а так - то, за глаза, все почти звали ее,  Моня. Моня, да Моня. Женщина была она отзывчивая, сердобольная, набожная.

 Без мужа осталась рано. Люди любили ее, относились с уважением, как и принято это у сельчан, если ты сам уважителен к окружающим. Вася был единственным сыном. По фамилии как- то не прижилось уточнять, какой Вася. Отца то, мало кто помнил, и хотя Васей в поселке было, раз и обчелся, но по этой ли, по какой другой причине,  стал Вася по матери величаться- Монин. Может для пущего колориту местного, а может еще почему,  спроси кого, так и не ответил бы никто.

  Работал Вася всю свою сознательную жизнь машинистом маневрового тепловоза, в карьере по разработке щебня.  Мужик был работящий, но в работе своенравный.

  Женат Вася никогда не был, не знал бабьей ласки и заботы. Одна маманя для него была светом в окошке. Стоит ли говорить,  что значит мужик без бабы. Неухоженный, обделенный сокровенным счастьем, не познавший любви, не спавший со своей суженной на белоснежных, ею же открахмаленных простынях и наволочках,  не взрастивший ни сына, ни дочь. Незавидная участь.  Не нашлось ни одной, кто бы смог приручить Васю, а может и сам он не хотел портить жизнь никому. Кто знает... судьба, скажет мудрый. Кто попроще в мозгах, не преминет вспомнить: человек есть кузнец своего счастья.

 Лишь одна нашлась, что привязала к себе похлеще всех приворотов и снадобий, да и та злодейка, не людского роду - племени.  Водка, если официально. Водочка, покуда, кажется, что ты ее обхаживаешь, да забавляешься с ней. Это потом клянут:Злодейка, Мерзавка, сгубила ни за что, ни за понюшку. И будет та привязанность, пожалуй, крепче узы кровныя, до сосновой доски, гробовой.

 Пил Вася Монин, безбожно, будто последний день  живет. Ходит по поселку, угощает всех. Деньги зажмет в кулаке и ходит веселый, кричит. Роста не высокого. Лицо типичное, ни чем не выразительное. Нос картохой выдавал нрав не злобивый, не заносчивый. Но до поры, до времени. Лицо светится пьяным счастьем, а рядом и страждущие да жаждущие мошкой вьются. Всех приветит, всем нальет, угостит, поправит. Да пьяная добротa она, ведь, такая непостоянная. То целуешь всех, все братья да сестры, а то вдруг и за нож, за топор или ослоп какой, под руку подвернувшийся, схватишься.

 Васю то, Бог миловал от мордобоя да поножовщины, а вот покричать мог. Ругается, орет как оглашенный, костерит на чем свет стоит. Мать переживает, успокаивает, а он и на нее рыкнет, Пилат-мученик, а то заплачет слезою пьяной, мутной. Бестолковой и бесплодной, как и сама его жизнь в пьяном угаре.

  Из-за беспробудного пьянства и с работы хотели гнать его  да жалели. То просьбам, да заступничеству уступали, пермаментным обещаниям покончить раз и навсегда с пьянством. Долго ли это длилось, нет ли, уже никто и не вспомнит, но случилось невероятное и Вася Монин закодировался. Народ сразу узрел перемены. Появилась в Васе некая надменность к своим бывшим задушевным приятелям и коллегам по "цеху сомилье". Конечно, он не величал их ханыжьем,  да рванью подзаборной, но отзывался нелестно, неодобрительно морща лицо и брови. Вроде бы и ростом стал выше, хотя неухоженность никуда от него не делась. Идет по поселку, пыхтит сигаретой как паровоз, изо рта и ноздрей клубы дыма пускает, ботинки со шнурками не завязанными, болтаются на ногах, хлюпают, стучат по утоптанной земле. Небритый. Живая картина, достойная кистей  фламандцев, мастеров бытовой живописи.

 Бывало, приедем мы в гости с приятелем его тетку навестить да друзей, а он уже знает про то, идет к нам навстречу, руки раскинет, подойдет, обнимет, щекой прижмется раз, другой, за здоровье спросит. В гости зовет, а коль не придешь, обиду затаит искреннюю, но не злую. Поэтому, как не спешим мы с товарищем, обязательно зайдем, посидим, потолкуем о том, о сем. Мать не нарадовалась на своего Васю. Не пьет. Человеком стал. Ремонт в квартире сделал.

  Не пил Вася года три-четыре, а потом сорвался, запил пуще прежнего,стараясь наверстать упущенное. Беда, да и только. Мать покой потеряла. Васе за пятьдесят, ни  детей, ни плетей. Только и знает, что  пьет.

  Померла Манефа в один из зимних дней года три тому назад, и остался Вася один. Почернел, осунулся. Кричит, мать поминает, плачет. Пьет. Но памятник справил добрый, как бы стараясь искупить, загладить вину свою. Придет на могилку, долго сидит. Думает, горе горюет, а как же иначе, мать.

  Хорошая Манефа была, доброго сердца. Мир праху ее. Аминь.

  Как то, приехав, по осени, в гости к тамошнему приятелю, зашли мы и к Васе.
 
  Вася закодировался, даже посвежел. Мне похвастался, все хорошо, не пью, мол, до пенсии осталось всего ни чего, месяца три, а уж там заживу по - новому, правильно. Почему у меня тогда мелькнула мысль, как увидел его судьбу, - эх, подумал я, Вася, да тебе бы дорогой, недели две прожить, а уж никак ни три месяца...

 Обнял я его, сжал плечи, похлопал, поддержал, а уж какую-то тень видел над ним. Хозяйка, у которой я останавливался, Анна Степановна,  тетка моего товарища, порадовалась за Васю и тоже про пенсию его заговорила, что,  слава Богу, бросил пить и  доработает до пенсии. А я ей и скажи, - не жилец Вася, помрет скоро. На кой, ему, пенсия... всплеснула она руками, но не сказала в ответ ни слова... с теми не радостными мыслями мы и уехали с другом. Никогда так остро и отчетливо я не чувствовал смерть, ее незримое присутствие, но такое ощутимое по каким-то, неведомым, признакам, видя человека и понимая, что его уже нет.

  Через две недели этот приятель мне и сообщил, умер Вася Монин. Умер на работе. Смотрел в бытовке телевизор. Вздохнул, кольнуло что-то острое под лопатку, ударила испарина, выдохнул и умер. Тихо, без стона, один. Так и сидел, а по телевизору о чем - то вещали, обещали светлое будущее, повышение уровня жизни и об очередной индексации пенсий. Сердце остановилось. Горевало по мамке усопшей, вот и не выдержало.

 Похоронили Васю с мамкой. Уже и холмик осел. Успокой, Господи, раб душ твоих.

 А тепловоз и поныне бегает и хранит тепло Васиных ладоней. И уж ни как не думает тепловоз, в отличие от нас, возгордившихся своими мелкими и побольше, успехами, самовлюбленными до безразличия к окружающим, что жизнь машиниста Васи Монина была такая никчемная и пустая. Он то, доподлинно знает, какой был Вася, сын Манефы.

  Простолюдин, коих на Руси, боже-ж, ты мой, сколько...города и села, деревни и деревушки, коим несть числа на  великих просторах земли русской, как и погостам, в крестах и бурьянах.

2-е, май, 2012г.