Молочные реки, кисельные берега. Окончание

Глава 7
Началось все с анаши и укола морфия в вену в 28 лет. Нет, когда бог говорил со мною из куста – раздвоения личности на себя и на Моисея-пророка у меня нет, - укола морфия еще не было. А когда он был, я просто лежала и смотрела кино про Аляску и ради интереса ввела себе в вену совсем немного, как мне показалось, треть ампулы. О, любезные друзья, о подруга, влюбившаяся тогда в моего мужа! Она, она и принесла мне злополучный пузырек. А героин я выкинула.
- Ну, нет. На героине я сгорю.
Тогда не было мыслей о смерти. Но явился тогда мне чорт, сказал:
- Вот ты, милочка, и попалась…
Я не поняла тогда. А через три дня после укола, когда я и думать о нем забыла, у меня с утра началась какая-то странная головная боль. Мозг сам превратился в шарики боли, которые крутились-раскручивались, проворачивались в голове.
Только сейчас я понимаю, что это была ломка. Я попыталась тогда встать в позу воина на одну ногу, и показалось, что что-то лопнуло в животе. И нога сразу заболела, подкосилась. Вот-те раз. Встала на весы, поняв, что утренняя практика отменяется. В черепе продолжались провороты.
- Не опухоль ли? – думала я.
…
А вот о моей любви, не последней, правда. Его назовем Ека, сокращенно от Ефрема. Как потом мне сказали по нашему поводу, и это будет цитата из Евгения Шварца: «Глаза их встретились…»
Шел себе и шел 1991-й год, начало. Январь или начало февраля. Скорее, кажется, конец января. Свой день рождения встречал он еще не со мной, а в одиночестве, с уколом или кукнаром из старого, собранного еще летом макового веника.
Еще НЭП, еще перестройка заканчивается, еще Меченый – бог шельму метит – на троне. Мы смеемся. Я, приняв как данность, что моей стипендии в 300 рублей хватает только на табак и хлеб, иногда на спиртное и на консервы «из той же салаки» (это, читатель, из Александра А. Галича), из МГУ дернула в родственный по профилю моему первому институту, еще сибирскому, институт, И-ЭС, как мы его именовали. Точно, Институт социологии… он находился среди комплекса таких же высоток, занятых такими же учреждениями, у метро «Профсоюзная», в получасе ходьбы или двух остановках на трамвае от нее. Я пришла в него по объявлению, требовались анкетеры – участвовать в социологическом опросе ученых. Вернее, в обработке данных. С МГУ я не рассталась, но мой переводческий проект увядал папоротником от отсутствия финансирования и разрухи.
Я помню, что в то утро на всех магазинах повисли замки. Амбарные замки. Или двери были заколочены. Кто пытался прорваться с черного хода, тем отвечали, что продукты кончились. Итак, хлеба и салаки купить не удалось. В этот день наши глаза и встретились…
Сейчас в больнице орет радио: «Да во сне привидело-ось…» И Ефрем смотрит на меня с небес своими синими, с фиолетовым отливом глазами.
И опять сегодня по радио:
Солнышко мое, вставай,
Ласковый и такой красивый!
Может быть, это любовь, не знаю,
Но очень похоже на рай!..
А оплата была сдельная – сколько анкет вобьешь, сидя в компьютерном центре, столько пятирублевых и получишь.

18 октября ** года
Завтра – день Лицея.
Сегодня – визит к дерматологу. А может, и к венерологу.
Если Донаева лежит в нашем сумасшедшем доме, то где ее муж, определенно чечен? Возможно, он до сих пор борется с Россией, посажен в тюрьму или даже убит. Анна, нет, вру, Ленка-психопатка била Донаеву по лицу – синяки, кровь разлилась по всему полу.
Вчера рассказывала я мистические истории о своих и тетиных снах про бога. Привлекла всеобщее внимание.
Слово «бог» упорно буду писать теперь с маленькой буквы, как во времена Пушкина и Бенкендорфа. А, Нинель вспоминается со своей отвратительной статьей о Пушкине и его связях якобы с охранкой – «Поэт и власть». После этой статьи наши отношения с ней резко изменились. В силу творческих расхождений.
Да, мне кажется, уже пора. Сердце просит мятежа наконец; долго было в тоске и покое. Меня много унижали за последние пятнадцать лет, а это треть почти жизни. Откатывает мое безумие, если оно и было. Врачу, кажется, уже врут про мою драку с Анной-крошкой.
Думала сегодня, что бог – только для верующих, иначе – не избрание.
Ладно, две сигареты в 6.30 утра покурить дали; теперь – завтрак. После завтрака взвешивали. Вес мой – 61 килограмм. Рост – метр 68 сантиметров. Много. Отец при смерти весил 60 килограммов.
В моей отупевшей голове на имя «Ольга» вдруг возникла мысль, как возникает условный рефлекс. Ольга равно врач. И мысленные молнии отошли, черно-зеленые круги перед глазами закончились, прекратилось вдруг занявшее все утро общение с божеством. Я, как дура, ходила и повторяла: «Врачи, я за вас, а не за этих дур-девок». Сигареты просить буду? – Буду. Сами дадут. Разрешат свидания с родственниками. Защитят от агрессивных больных. Выздоровела?
Все уходят на пятиминутку. Вчера я учила девок материться по-английски, простейшим приветствиям, английским их именам. А Анна – вместо «Hello» упорно произносила «хайло». Все смеялись.
Глава 8.
Тетя Надя спит. Ее должны забрать домой, но дома побелка.
- Сыночка, сыночка. Забрали его ракетные войска у меня…
И муж у нее хороший был. Как умер муж, так стала у нее голова болеть.
***
Очень боюсь, что отберут эти записки. Как мало мной сделано!
Унижали-то больные. Медсестры из ординаторской выгоняли, правда, но руки никто на меня не поднял.
Через двадцать минуть пойдем за хлебом и чаем-компотом. Оговорочка по Фрейду сегодня у Ольги Ивановны: «Когда вы пойдете к участковому онк… психиатру…» Правда, говорит это она не мне, а Эльвире, достойной, даже величавой женщине. Сама я сегодня думала о величии человеческом. Думаю: у меня нос короткий слишком. И вот – неужели раковый корпус? Вот и вилка этой поэмы: сумасшествие и психушка – или ложь во спасение и добро. И опухоль мозга?
В любом случае, мне назначено УЗИ некоторых органов, уколы болезненные очень. Уколы антибиотиков, по названию – из какого-то «аминазиново-цитрусового» ряда. Мне дали уже десять уколов. Больно. Но сегодня отменили. Авось проживу и без них.
После 12.20.
Свидания не дали. Медсестра Елена сказала, что родные не хотят меня видеть. Чей-то паспорт принесли. Я решила, что мой и что из меня собираются сделать уже и инвалида… Фу, эту грязь я продолжать не хочу, без того истерика вышла.
Тут Ленка – «Ленка на базаре семечками торгует, а я – Лена» - говорит: «Напиши мне по-немецки “I love you, baby”. Я ему переведу». Написала, пояснила, что это английский язык. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Я дала родне 36 000 рублей на зубы. Теперь ей к стоматологу ходить- не находиться. Десны лечат и челюсть правят.
- Вы, Ольга Ивановна, мне шизофрению шьете?
- Нет, почему шьем? Ничего мы не шьем. Почему, какая шизофрения? С чего вы взяли?
- Тогда инвалидность?
- Нет, до инвалида вам как до Китая. У Вас переутомление и психический срыв был. Помните, как дома орали?
- Не помню.
- Вот то-то и оно. Через неделю Зурабовна придет, выпишет.
Поговорила и разжалобила. Я плакала от нервов два часа.
***
Мне кажется, что бог – не исправительная колония и никого исправлять не собирается, да и не хочет. Вряд ли он хочет унизить или отдать под стражу. На то и закон людской.
Анна дала сигарету – ходили к еще одному врачу.
Вдруг слышу слева голос: «Крепись». Оглянулась – никого. Снова галлюцинации? – Как молюсь теперь, особенно акафисты когда читаю, так в слезы. Слезы льют.
«Помигать – не в помигушки игать». Опять Булгаков примерещился. И «траурные глаза»!
Что я видела такого? Хорошего? В жизни-то моей счастья было года три; остальное – кОшмар. Два путча в Москве.
***
Работа, кофе, сигареты.
Мы не про то, а вы – про это.
Fini.
Как назвать-то сей опус? – «В дурке, Китеже, Париже»? «Записки одной сумасшедшей»? «Дуркин град?» Нет, сию новеллу я назову «Молочные реки, кисельные берега». Болезнь и больница – рай по сравнению с нашей жизнью…
Октябрь 2011 года, Новосибирск.