Ты не мертва, поэзия моя...

Ты не мертва, поэзия моя,
на тропках строчек узнаваем я -
живой,
такой,
какой уж в слове есть,
под Божьим даром - не под пылью весть,
скалисты тропы, мысле-чувства в высь
карабкаются, там, где: "Оборвись!" -
свистит
не горний,
но юдольный ветер смерти,
я воплощавшийся, то в рысь,
то в барса,
то в верхушки крон,
то в корни,
связавший ритмами две, данных людям тверди -
в лучи Венеры воплощаюсь - щит
кровавый Марса,
пронзившие высоковольтностью гомеровской строки,
нащупавшей гекзаметр зорким слухом в наплывах волн,
запомнивших тоски
огня живого пригвождённого к скале глухие стоны...

Мне в стихах -
с руки
брать всё, что есть,
что было
и что будет,
я не в повторах
вижу песен честь,
но в ломке злых
подземных коридоров
насилий,
сущих там, тогда и здесь,
сейчас -
у самых глаз -
сакральной дрожью стала
строчка
мной
вонзённая
в казённой
точки
страх,
в ниспосланной судьбой
самой
для певчей силы -
"вышаковской" одиночке,
любовь я вынес на своих руках
из склепа,
слепо
выполняемых канонов
религии, прикормленной законом
корысти, той же, что в былых
веках -
любовь четвертовала,
на крестах
в бессмертие любви, толпою ослеплённой блеском злата, поднимала,
в моих стихах, то свято,
что за брата
готово
снова,
голову сложить -
готовность эта,
помогает жить
живым -
средь мертвецов для лучших чувств и мыслей,
салонных заумей я отвергаю флаг,
поскольку знаю, что за нею - враг
живой любви,
живого узнаванья
родного слова
на святой крови,
взрастившего просторы
пониманья,
объединяющие: "Сам себе -
не ври!" -
сказавших некогда и утвердивших это
в живой,
земной,
не сочинённой - свыше
продиктованной судьбе,
я с теми, кто, как дышит,
так и пишет,
и если мёртвый мир меня
не слышит,
то лишний раз
в том убеждаюсь я,
что вольный дар, идущих сразу фраз -
приводит вновь
к неслышащим ушам,
к невидящим глазам -
любовь
в живом
к живым -
пою на высоте,
что на кресте Голгофском, на скале Кавказской, открылась навсегда -
в страданиях людских обретшему уменье видеть, слышать - духу,
чья речь - проста,
но ухо
мира
к простоте
от мудрости живой,
как прежде глухо -
забитое
паучьей глухотой
отсутствия надежд
в бегущих
к ямам трупах,
поющих
рай
лир златострунных
над белизной,
из хлопьев снежных
скроенных одежд,
слезами на земле обиженных -
прошитых,
мои стихи - не для убитых
бытом,
по мановению
испитой
мною боли
сей
юдоли -
люблю живое слово и живых людей -
любовью,
что сквозь обещанье смерти
и наблюденье исполнений обещаний,
во мне, день ото дня -
становится сильней,
кто жил на свете с верой в Бога живого,
в нас входящего небесностью живого чувства, бескорыстьем мысли
о всеобщей для вошедших в это
выси,
тот
обязательно меня поймёт,
читая где-нибудь, когда-нибудь, мне продиктованные свыше
"Миру письма" -
я их
в родных
устах
озвученными слышу -
через незначащий, ну ровно ничего
для духа моего,
мой для червей
не очень соблазнительный по воле тюрем, лагерей -
компактный прах -
приятием земного братства,
напитавший душу,
поющую шумящею под сильным ветром кроной о вездесущем, смертным сном не спящем братстве стона, прикушенного здесь, как весть о милосердных, справедливых, смерти неимущих небесах
в живых сердцах,
что изначально бесконечны,
человечны -
верой в круг,
где каждый
каждому - есть друг,
дарованный духовной жаждой...

О мудрецы мирского разумения,
любители салонного стихотворения,
ехиднины вы порождения,
вам в этом круге не найти конца
и не войти - ведь силы все, отдали сохранению лица
над заживо вошедшей в вас могилой вымучиванья правил в середине, змеёй расчёта выпитого до рожденья вашего яйца...