Всё, что я хочу, мне недоступно

На полу моей комнаты лежат тени оконных рам, если встать сбоку, то можно рукой осторожно прорезать толщу света и поймать несколько серебряных пылинок. Можно войти в свет и думать о смерти, о том, что и она светла. А может быть, её и нет, она просто новая форма нашего существования.

Кто знает — не стоит ли сейчас подле меня моя бабушка и не борется ли она со здыми духами, поджидающими момент для нападения... Кто знает, кому мы обязаны своим спасением тогда, когда гаснет последняя надежда?

Страдания прошлых поколений не избавляют нас от будущих страданий.

Мелочи жизни привязывают к существованию сильнее, чем возвышенные и глубокие моменты, которые тянут нас в небо.

Пришло мне в голову, что стремление к Богу — жажда смерти. Превратиться в маленькое, раствориться в большом, стать этим большим.

Я всё время ищу Бога. Владение небом достигается страшной ценой.

Как внушить себе ценность всякой минуты, роскошь самого маленького взгляда,  самого крохотного тепла?

Когда вера людям необходима — верят. Боже, не дай умереть, исчезнуть душе моей.

Когда я сброшу с себя многочисленные камни, когда стану тем, что было в Блоке, в Марине?

Мой Кремль, моё небо, а я — чья? Кто мой хозяин, кто мной повелевает?

Сегодня опять близость Божественного. Я вечно ищу Бога. Откуда это предчувствие неслучайности всего сущего?

Я ни в чём не могу никого обвинить, ибо сама слишком дурная.

Я хочу возродиться. Боги, помогите!

Как быстро стареет сердце. "И небо обвинить нельзя ни в чём»".

"стихи М. Лермонтова

О, если бы умереть так же просто, как глаза закрыть...

Быть уносимой ветром, небом. Смиренно плыть на облаке над хижинами.
 
Тарковский и мои скитания к нему пока кончились.

В ленинградском поэте Вите Кривулине есть что-то божественное.

От прошлого только тени мыслей и ощущений.

Я способна любить разве только тень любви своей.

Мещанство меня выводит из себя, а я его.

Я читала Батюшкова, у него прозрачный чистый слог, лёгкость.  Лина говорит,  что у него не чувствуется индивидуальности, то, как он писал — так могли писать многие  поэты его времени.

Всё страшит меня, всё, что я хочу — мне недоступно. Всё кругом временное и шаткое. Нетленно только искусство и вера в Бога.

Мой рисунок.