Сашка..

летят самолёты считают нам годы кукушки
и всё это вместе планета людей .........


Госпиталь находился недалеко от маленького белорусского городка, в сосновом лесу, на ровном месте. Несколько его старых корпусов уютно вписывались в окружающий пейзаж. Встречались здесь и клены. Попал я туда по своей бесшабашности, на учениях решил удивить ребят и достаточно увесистое бревнышко перенести в одиночку. Весело закинул его на плечо и понес стелить гать. Немного не доходя до неё поскользнулся, выронил бревно и упал на колено, да так неудачно, что разбил его о выступ камня. Так я оказался в отделении хирургии, где принимал лечение под наблюдением майора хирургической службы и самых красивых в мире медсестричек Оксаны и Наташеньки. Вся наша палата была в них безумно влюблена и каждый из нас мечтал хотя бы часик посидеть рядом с одной из них во время ночного дежурства...
  Вот одна из таких ночей запомнилась мне на всю жизнь, вместе с глазами человека которыми он на меня посмотрел так беспомощно, в которых было столько вопросов, на которые я в свои зрелые годы до сих пор не нашел никакого ответа. Может быть мой читатель окажется умнее меня...
  До встречи оставалось каких нибудь полчаса, я успел прочитать Оксане стихотворение. В бутылку из под кефира налить воды и вставить туда букетик васильков, которые я попросил нарвать одного выздоравливающего ракетчика.
  Когда за окном госпиталя раздался шум подъехавшего  автомобиля и звонок в двери отделения, Оксана сказала, что видимо что-то серьезное, поздний вечер всё таки. Так оно и вышло. В приемный покой стали заносить солдат. Их было трое. Двоих сразу понесли в операционную, а третий лежал на носилках и было видно как сквозь форму и брезент носилок проступает кровь понемногу окрашивая пол помещения. Рядом с ним стояли двое с автоматами и на попытки подойти сделали предупреждение, что этого делать нельзя. Один из часовых попросил дать попить воды, казалось это для того солдатика который истекал кровью и ждал когда в операционной наступит его час. Но часовой выпил всю воду сам не дав ему ни капли.
  Раненый не делал никаких попыток что-то сказать или попросить. Только часто с хрипотцой дышал и всё время смотрел на противоположную стену на которой висела картина с изображением чайного клипера с белоснежными парусами рвущегося сквозь волны налегке в далекую и сказочную Индию. Глаза солдатика были серого цвета, необыкновенно большие, наверное не меньше чем у генерала Хлудова из кинофильма "Бег".
Несколько раз он бросил взгляд и в мою сторону, и как то виновато улыбнулся, продолжая тихо похрипывать сплёвывая кровь прямо на гимнастерку.
  Наконец настала его очередь, те что перед ним были развезены по палатам, он оказался в операционной. Один из часовых продолжал стоять рядом с её дверями. Другой присел, но по прежнему ни на один вопрос не отвечал. Но один раз всё таки выдал фразу, сказав, что завтра всё узнаете сами. Нам запретили выходить из палат, запоздавший отбой всё таки сделали и мы уснули.
  Наутро, рядом с соседней ранее свободной палатой мы обнаружили часового. Но это был уже другой, не из вчерашних. Видимо произошла смена. Постепенно картина стала проясняться.
Саша, так звали сероглазого бежал тайно захватив оружие. Причем прямо в караульном помещении, прихватив несколько рожков с патронами у спящих товарищей, бодрствующая смена в нарушении устава так же закемарила. Этого было достаточно. Беды хватились когда надо было идти на развод. Подняли тревогу, в сторону предполагаемого бегства пошли и поехали однополчане бегунка. В течении суток его обнаружить так и не удалось, лишь только на следующие, из одной деревушки поступил сигнал, что в продмаг заходил солдатик с автоматом, сказал что вынужден взять у нас еду, просил чтобы ему не отказывали, так как бежал и вынужден будет стрелять... Немедленно в эту деревню выехало несколько "Уралов" с солдатами, которые стали прочесывать лес, где на краю болота, со взгорка в сторону подходившей цепи ударил предупредительный выстрел. Сашу стали призывать сложить оружие, он отказался. Призывы продолжались ещё некоторое время. Обойти его не было никакой возможности, в его сторону стали постреливать, надеясь взять на испуг. Он тоже стал отстреливаться прикрываясь за высокие сосны. Выстрелы вместе с эхом кукушки, которая на них не обращала никакого внимания разносились по всему лесу. Бой продолжался несколько часов. Сашка убил двоих, ещё двое было ранено, и наконец одному сержанту удалось подползти к укрытию и поразить сопротивление сквозной очередью. Через солдатика прошли три пули навылет задев легкое. Вместе с двумя подранками его привезли в наш госпиталь.
 Немного оклемавшись он заговорил, через голову часового один из матерых дембелей с перебитой рукой всё у него вызнал. Оказывается его сильно побили, но как сказал Сашка я бы это стерпел, но меня ещё и в воровстве обвинили подложив в вещи якобы украденные деньги, и разыграв обыск. Его товарищ видевший как подбросили деньги, испугался и промолчал. И только после того как пошли в караул рассказал Сане, что видел как несчастные три рубля подкладывали в тумбочку, с тем чтобы после "разоблачения" затребовать червонец откупных. Сашка просил его об этом сказать при всех, но дружок отказался, сказав, что тогда они и меня как тебя...
Не видя никакой поддержки, парень так и ушел в караул, побитым, униженным и оболганным. Теперь лежа на койке, где его лечили чтобы немного поставить на ноги и расстрелять, он засыпая временами бредил, звал мать и отца, называл имя своей сестренки восьмиклассницы. Проснувшись, обведя впалыми глазами помещение палаты спрашивал самого себя:- а может меня в дисбат? или коммисуют?
  Мы такие же молодые парни, по сути мальчишки были шокированы всем, что с ним происходило. И даже не знали что и говорить. Надеялись, что во всем разберутся, расследуют... в палату приезжали дознаватели, следователи. Несколько раз мы передавали Сашке еду, сок.
  Койка его стояла у окна из которого был виден большой и красивый клен и небо Белоруссии, которое в те дни так было похоже на его огромные серые глаза...
  Через несколько дней, Сашку увезли в Борисов, где на закрытом заседании военного трибунала парня приговорили к исключительной мере наказания. Было ему восемнадцать лет...
В палату ещё долго никто не ложился. На полу рядом с приемной, в память о нем осталось небольшое багровое пятнышко, намертво впитавшееся в сосновую половицу.