Дежурный машинист часть 1

             1.
 Это был самый замечательный день в моей жизни. Прокручивая в голове то, что произошло, прихожу к мысли, что я жил ради этого дня. Теперь моя миссия на земле выполнена, и умирать можно со спокойной совестью.  Для кого-то такое событие прошло бы не замеченным, но не для меня. Вот такой я человек.
С утра, за час до начала смены, нас собрали на станции и выстроили в ряд. Предупредили ещё позавчера,  я подготовился как надо – надел новую сорочку, галстук, подстригся, нагуталинил выходные туфли и, конечно же, достал парадный китель, который надевал всего пару раз. Кокарда на фуражке надраена до зеркального блеска. «Ух, какой ты» - сказало мне зеркало.
Начальник станции метался, вытирал пот со лба и проверял, всё ли готово. Его нервозность передалась и мне, я тоже распереживался, как бы не облажаться. Понятное дело, не каждый день видишь Генерального Директора Метрополитена, Председателя Совета Акционеров, Депутата Верховного Совета, и всё это в одном лице. И тем более, не каждый год он лично награждает лучших работников.
Я так волновался, что вся церемония прошла, как в тумане: долгие речи, поздравления, концерт юных метрополитеновцев, цветы, оркестр. Я не замечал ничего, кроме светлого лика самого Генерального Директора. Он затмевал собой всё и всех. Хотя, если присмотреться, мужчина в годах, в очках, с начинающейся одышкой и солидным животиком, невысокий, лысоватый. Эти недостатки прощались безоговорочно – ведь это был САМ!
Когда я услышал своё имя, реальность вернулась на место, дыхание перехватило, ноги подкосились, но я собрался с силами и кое-как дошёл до президиума. И, представляете, Генеральный сам вручил мне награду – грамоту за верную службу и преданность делу метрополитена. На зелёном фоне золотые буквы и поезд, выезжающий из тоннеля. А потом пожал мне руку! Я даже мечтать о таком не мог. Еле сдержался, чтобы не облобызать его ладонь, прикоснуться губами, выразить весь восторг и трепет.
Грамот у меня не счесть, каждая дорога и памятна, но эта – самая-самая. Потому что дарил мне её не какой-то там начальник станции или бригадир.  Повешу в рамку. Обязательно.
Весь день прошёл отлично, с настроением. Пассажиры не раздражали, машина работала безотказно, и время пролетело незаметно, как один миг. Станции мелькали, словно в ускоренной съёмке, люди копошились как муравьи, и вот их всё меньше и меньше, и я уже еду мимо пустых платформ, гудящих нескончаемым эхом от каждого шороха, уставших от пассажиропотока, от шума электричек, от шуршания ног и переплетений тысяч аур. Станции облегчённо вздыхают и засыпают в приглушённом свете, довольно урча под швабрами ночных уборщиц.
Я всегда вожу дежурную электричку. Мне всё равно некуда спешить. И я мчусь без остановок до самого депо. Иногда приходится подбирать задержавшихся работников, но это бывает редко. Сегодня даже не было того человека в чёрном плаще. Не знаю, кто он и что делает по ночам в метро. Он явно не из наших. Я пару раз останавливался, чтобы подобрать его, но он стоял как памятник и не заходил в вагон. После того, как деповцы выдвинули версию, что это призрак парня, который бросился под поезд года два назад, я стараюсь проезжать мимо, даже слегка увеличивая скорость, хоть и не верю во всю эту мистику.
Домой я попал в два часа ночи. Сын уже спал, а жена Светлана, ждала за накрытым столом. Даже бутылка водки присутствовала. Можно. Завтра выходной.
- Коля, я горжусь тобой. За тебя! - Света поцеловала меня в щёку, и мы выпили.
- А, пустяки. Тоже мне, награда, – скривил я душой.
- Ну, что ты, я знаю, как это важно для тебя быть нужным и признанным. Это хороший стимул. Ты заслужил такую честь. А ну-ка, покажи грамоту.
Она читала долго, рассматривая все вензеля золотых букв. Потом бережно положила на тумбочку.
Света работает уборщицей на станции. Мы здесь и познакомились. И живём уже около двадцати лет в любви и согласии. У нас замечательный сын Игорёк. Ему уже десять. Вернее, ещё только десять, а он уже разбирается в поездах не хуже заправского механика. Всё свободное время проводит в ремонтных мастерских. Ему нравится железо, провода и запах масла. Он станет лучшим, когда вырастет, даже не сомневаюсь. Сейчас он сопит, укрывшись одеялом и даже не подозревает, что завтра его ждут всевозможные развлечения.

2.
Спал я как убитый и, наверное, проспал бы до обеда, если бы не сын.
- Папка, а чего ты не на работе? Выходной? Папка, просыпайся. Па, а гулять пойдём? А в кафе?
Пришлось вставать. Наспех позавтракав, собрались и отправились на рандеву.
- Ты фотоаппарат не забыл? – спросила Света.
- Конечно, нет.
- Ну и отлично, - жена потрепала сына по макушке. – Ну, что, вперёд?
Пройдя по узкому длинному коридору, вышли на станцию. Час пик прошёл, поэтому людей было не очень много. Мы даже ехали сидя. Никак не могу привыкнуть ездить в вагоне, а не в кабине. Чувствуешь себя не хозяином, а гостем, причём не особо желанным. Вокруг молчаливые люди. Кто читает, кто дремлет, кто на телефоне играет. Каждый сам по себе и старается не замечать других, не смотреть в глаза и не улыбаться. Одиночество в толпе в чистом виде.
- Пап, сейчас «Спортивная»? – спрашивает Игорь. – Давай выйдем, прогуляемся.
- Давай, на обратном пути. Обязательно выйдем.
Станция «Спортивная» мне самому нравится. Светлая, без колонн, на стенах барельефы – хоккеисты, лыжники, футболисты, пловцы и прочие физкультурники. И всё это украшено гипсовыми венками тонкой работы. Можно часами рассматривать такую красоту. Но на сегодня несколько иные планы.
Мы доехали до «Площади Ленина».  Там в переходах целый подземный город. Есть всё, что нужно для культурного отдыха.
Походили по магазинам, купили Игорю новые фломастеры, альбом для рисования, «Сникерс»  и колу. Я себе взял новую зажигалку, а жена колготы и помаду.  Потом посидели в кафе, постояли возле фонтанчика. В общем, отдых удался. Мы сфотографировались на фоне красочных витрин и, закупив продукты, направились домой.
- Па, а что такое зоопарк? – спросил вдруг Игорь.
Я посмотрел вопросительно. Не нравятся мне эти разговоры.
- Мне Серёга рассказывал. Говорит, когда у отца был отпуск, они ходили в зоопарк, и в кино, и в цирк. Там.
Игорь показал пальцем вверх.
- Сынок, - я замялся, не зная, как сказать ему, как правильно объяснить. Но потом решил, что нужно быть честным. Он уже взрослый и должен понять. – Понимаешь, Серёжа – сын начальника станции.
- Ну и что?
- Он может себе позволить раз в год сходить в цирк.
- Но он говорил, что это совсем не дорого.
- Эх, дело совсем не в деньгах. Совсем.
- А в чём же?
Мне осталось только пожать плечами и промолчать. Сделать вид, что тема закрыта. Как я ненавидел сейчас этого сынка начальника. Ну, зачем трепаться направо и налево, внося смуту в детские умы?
Вечером Света ни с того ни с сего разрыдалась, разбросав по полу альбомы с фотографиями. Я не стал её трогать, знаю, что лучше оставить в покое. Выплачется, выревется и всё пройдёт. Поднял альбом, стал листать – какие чудесные фото: вот мы на «Спортивной», на фоне шахматной доски. Вот Игорю четыре года, мочит руку в фонтанчике. Вот мы в кафе, едим мороженное. А это на фоне бутика. Его сейчас уже нет. А это Игорю семь, он возле фонтана, и снова в кафе. Я такой весёлый, с бокалом пива. А вот теннисисты на «Спортивной». А вот я в кабине поезда.  Вся жизнь отпечаталась и поместилась в три пухленьких альбома. Так компактно и так уютно.
Света проревела полночи. Пару раз пытался её успокоить, но она только убирала мою руку. И причитала одно и то же: «Из года в год, изо дня в день. И опять, и опять, и опять…», и снова заходилась плачем. Я понимаю, о чём она, но не понимаю, что её не устраивает.

3.
Утром я ушёл на смену. Света с Игорем ещё спали. Комната, в которой мы жили, находилась на предпоследней станции, и я пошёл в депо по рельсам, освещая путь фонарём. Я любил такие прогулки. В полной темноте и тишине тоннельной кишки было уютно и надёжно. Фонарь вырывал из тьмы мощные сухожилия коммуникаций  - трубы и кабеля. Их можно было рассмотреть, и даже потрогать. Когда едешь в кабине, они сливаются, превращаясь в отрезки размытых линий. Луч фонаря выхватывает крысу, сидящую на рельсе. Она меня не боится, так же, как и я её. Подхожу поближе и бросаю специально приготовленный для неё сухарь. Крыса подбирает, снова влезает на рельс и приступает к трапезе, держа хлеб в лапках и провожая меня благодарным взглядом. 
Весь путь я раздумываю над истерикой жены. Света человек спокойный, мягкий и не особо проявляет эмоции, особенно негативные, но иногда на неё накатывает. Она ничего не объясняет, да и что тут объяснять, и так всё ясно – ей хочется перемен. Хочется чего-то большего, сорвать жизнь с мёртвой точки. Я видел, с какой зависть она иногда смотрит на пассажиров, для которых метро – не дом, а средство передвижения. Они заходят сюда лишь для того, чтобы попасть из точки Г в точку Ы. Используют, как полезную и нужную вещь, не задумываясь над тем, как работает этот отлаженный и сложный механизм. Или даже, можно сказать, организм. Им и не нужно понимать. Мы пользуемся многими вещами, не вникая в их суть. Нам всё равно, как работает электричество, как изобрели ложку и из чего делают туалетную бумагу. Единственное, что будоражит умы некоторых непосвящённых, что там, за конечной станцией, куда уезжает поезд, высадив всех чужих.
Они приходят в наш мир извне и уходят, не оставив после себя ничего, кроме мусора в вагонах. Мне всё равно, кто они и что представляет собой это «извне», но для Светы их мир видится тайной, подобной пустым тоннелем за конечной станцией. Её манит эта неизвестность. Но я-то знаю, что в конце тоннеля – всё те же рельсы, кабеля и провода. И крысы. Всё.
 В очередной раз завожу внутренний диалог, ищу аргументы, подбираю слова, даже расставляю паузы и интонации.
               Света никогда не спорит на эту тему, согласно кивает головой. Но я-то знаю, что это потому лишь, что считает разговор на эту тему бесполезным. Поэтому реплики за неё придумываю сам. Начинаю с самой актуальной:
              - Ребёнок ни разу не видел зоопарк.
              - Ну и что? – парирую я. – Я тоже не видел. И ты не видела. Ты считаешь себя ущербной из-за этого? Я никогда не был на Луне, так что теперь – жизнь кончена?
              - Ты не просто не был. Ты её даже не видел.
              - Неправда, видел. На картинках. Мне этого хватило. Ничего интересного. И с зоопарком то же самое. Ну, звери в клетках. Что это даст тебе в жизни? Посмотрел и забыл.
              - Он же ребёнок.
              - У него есть энциклопедия животных.
              - Но почему нет?
              - Потому что,…потому что…я боюсь его потерять. Я боюсь, что выйдя наружу, он захочет там остаться навсегда.
             - Но что в этом плохого? Миллионы людей живут там.
             - Там, - пускаю в ход тяжёлую артиллерию, - там опасно. Там цунами, засухи, ураганы, ливни, морозы, извержения вулканов. Там…
             - Подожди…
             - Нет, - ей не сбить меня, и я продолжаю, - эпидемии, там автокатастрофы. Тысячи людей гибнет под колёсами автомобилей. Там преступность, наркотики, разврат. Безработица, ложь, предательство, разводы и самоубийства. Тебе мало?
            - Нет, ты, конечно, прав, но…
            - Раз прав, то какие могут быть «но»?
            - Ты ищешь только негатив.
            - Там нет позитива. То, что они считают позитивом – это самообман.
            - А может самообман – это твоя позиция?
            - Может, но я знаю, что здесь, и не знаю, что там. Зачем экспериментировать? Зачем совать голову в пасть льва, чтобы узнать, откусит он её или нет? Здесь есть главное – стабильность! Постоянная температура, постоянная влажность, постоянная работа, постоянная зарплата, дружная семья. А после того, как в переходах открыли торговые центры, стало совсем  хорошо. Здесь есть всё, что необходимо для жизни.
          - Здесь даже телевизора нет.
          - Он и не нужен. Сто лет назад ни у кого не было телевизора, и ничего. Жили люди. Находили себе занятие. Разве прочитал бы Игорь столько книг, если бы у них был этот зомбоящик.
          Даже в этом диалоге, о котором Светлана не подозревает, мне жаль её. Я сильно давлю, я настойчив и напорист. Но это же для её блага, и для блага нашего сына. Тоже мне, нашли невидаль – зоопарк.
         - Ну что ты хочешь найти там, наверху? – спрашиваю я.
        Но у меня нет ответа. Понятия не имею, что бы она ответила. И меня это бесит. Если бы я мог понять её, то легче бы было разрушить эту ложную иллюзию. А так я в очередной раз борюсь сам с собой, и убеждаю сам себя в том, что здесь лучше, чем наверху.

Прихожу я одним из первых. В депо только Пал Акимыч  - мой бригадир, Виталик Соколов и новенький  - парень лет двадцати: его к нам с Восточной ветки прислали.  Подсаживаюсь к Акимычу, он протягивает мне открытый портсигар. Я так не курю, но когда нервы потреплют, могу себе позволить. После первой затяжки закашливаюсь.
- Эх ты, куряга, - бригадир стучит меня по спине, как по ковру. – Что опять случилось?
- Откуда знаешь, что случилось?
- Да ты весь, как на ладони. А то бы я тебя сигаретой угощал.
Я не могу подобрать слов. Проблема кажется такой пустяковой, что и говорить о ней не стоит. Обычная истерика у жены. Бывает. С каждой бывает. Что теперь, каждому встречному рассказывать? И в то же время осадок на душе, тревога, беспокойство. А работа ответственная, почти что у пилотов. Отвечаешь за жизнь сотен людей.
- Акимыч, вот скажи, что там? – взглядом показываю на потолок.
Бригадир вдруг меняется в лице. Целая палитра чувств  проносится по его физиономии – страх, удивление, раздражение. Почти незаметно, но я вижу, что спросил что-то не то. Акимыч бросает взгляд на Виталика и новенького, которые смеялись над чем-то невдалеке, мол, не слышали ли они. Встает и идёт в другой конец платформы. Я иду за ним, ничего не понимая. Мы заходим в вагон, я сажусь, а бригадир нависает надо мной, держась за поручень.
- Ты совсем дурак? – спрашивает он.
- Ты чего? Что я не так…?
- Коля, Коля, вот вроде взрослый уже, жена, ребёнок, всё такое. И парень ты неплохой. Но с мозгами проблема.
- А что я не так сделал?
- Коль, - Акимыч сел рядом и посмотрел на меня почти с отцовской жалостью, как смотрят на непутёвого ребёнка. –  Ну, вот не нужно говорить об этом. Нельзя, понимаешь?
- Нет.
Я действительно не понимаю. Бригадир похож на заговорщика: говорит почему-то в полголоса, увёл меня в самую глубину депо, глазки бегают.
- В общем, мой тебе совет – не нужно говорить ни с кем об этом. Хорошо, что на меня напал, а если бы к Соколову пристал с таким вопросом…
- И что?
- Коль, ты серьёзно?
Кажется, мы говорим о разных вещах, на разных языках. Или он просто надо мной издевается. Но Акимыч не был замечен в проявлении чувства юмора.
Он встаёт, выходит на платформу. Выхожу следом, и мы идём гуськом по узкой дорожке между составами.
- Акимыч, я ничего не понял.
- Вот и спи спокойно.
Он дал понять, что разговор окончен и ускорил шаг.

Не помню, как я впервые оказался в метро. Не помню отца и смутно помню маму. Знаю, что она работала здесь же. Наверное, я, как и Игорь, родился здесь, под землёй. После смерти мамы меня воспитывал механик Василий Трофимович – молчаливый, сутулый и печальный мужик с пышными усами. Я жил в его комнате, которая раньше была бытовкой. Несмотря на свою замкнутость и неразговорчивость, он был добр и внимателен ко мне. Научил читать и писать, носил книги, учебники, краски, пластилин, игрушки. Никогда не поднял на меня руку. Когда я стал постарше, он водил меня в ремонтные мастерские, где я учился ладить с железом.
Василий мне рассказывал, что раньше водил поезда. Настоящие паровозы, с огнедышащими топками, паром из трубы и оглушающим гудком.
«Эх, Колька, - иногда, когда приходил выпившим, он откровенничал, - ты бы видел эту красоту.  Один рейс – неделя туда, неделя обратно. Бывало, до ста вагонов тащили.  Выглянешь назад из окна, а хвоста-то и не видать. Где он там плетётся? Не то, что эти червяки. Мне предлагали и здесь машинистом работать, но я отказался.  Это всё равно, что с маршала тебя сразу в ефрейторы спустили.  Лучше уж совсем солдатом». О том, как он жил наверху, он больше ничего и не рассказывал. И выходить не хотел. Я, наверное,  от него заразился – хорошо мне здесь, зачем ещё куда-то ходить?
Однажды Василий Трофимович пропал. Его искали несколько дней, но безуспешно. Версий никто не выдвигал. Не нашли и забыли.
Я думаю, что он не умер, а ушёл из метро. Ушёл туда, наверх. Где есть зоопарк, цирк и дождь. Но я не хотел верить в то, что он предал меня, предал свою работу, предал метро. Намного легче сознавать, что он умер, и его съели крысы.
Мне тогда было семнадцать. Я остался жить в той комнате, где теперь живу с семьёй. Устроился на работу. И ни разу не был наверху. И не хочу. Прочитал однажды о болезни агорофобии – боязни открытых пространств. Не уверен, что это обо мне. Я ничего не боюсь, просто нет желания.
Знаю, что некоторые так же, как и я, живут в метро. Так удобно, и я солидарен с ними. Я знаю тех, кто живёт на моей станции. Начальник тоже всегда на виду. Иногда мы ходим друг к другу в гости, пьём водку, танцуем, болтаем о разном. Но так сложилось, что я никогда ни с кем не обсуждал вопрос внешнего мира. Тема казалась мне настолько очевидной, что не стоило даже тратить время на трепотню.