Пражская весна

               
               
Майор в отставке. Голова вся сединой покрыта.
Он четверть века в дальних гарнизонах прослужил.
Теперь, хотя и оказался у "разбитого корыта",
Но полон гордости о том, как жизнь прожил.

А гордость эта смешанная с болью
Из-за того, что развалилось не "корыто",а страна,
К которой мы всегда относимся с любовью,
Как к матери, которая очень больна.

Не хочет государству предъявлять какой-то счет
И пенсию достойную просить как подаянье
Советским офицерам совесть не дает,
Хотя правительство нам обещает, но "свежо преданье"…

Проходят годы, и еще одна обида гложет
И требует его об этом написать
С надеждой, что когда-нибудь поможет
Треть миллиона судеб оправдать.

Писать о тех, кто, выполняя долг,
В чужую послан был страну,
Но кто тогда из них предвидеть мог
О том, что "душит" "Пражскую весну".

Всё это мы узнали лишь потом,
(Не знаю, кем придуман этот термин).
В СССР тогда все шли одним путем.
Для нас казался он единственным и верным.

На этот путь пытались мы направить всех,
Очень строптивых просто принуждали.
О том, что совершается международный грех,
В приказах нам никогда не объясняли.

Нас просто поднимали по тревоге…
Так было в мае, в шестьдесят восьмом,
Даже на марше, ночью на дороге
Не знали мы, куда к утру придем.

Двенадцать дня. Граница с Польшей.
Прошли ее мы с хода, без преград.
Никто из нас не сомневался больше,
Что очень долгим будет путь назад.

Остановились мы надолго в Речи Посполитой,
Три месяца кормили комаров в болотистых лесах.
Солдатам каждый день читали замполиты
О международных, политических делах.

Под видом КШУ, вне плана и программы
В Чехословакию был совершен короткий рейд.
О том, что через месяц станем мы врагами,
Для всех казался бы какой-то дикий бред.

В то время были мы хорошими друзьями.
По-чешски "друг" звучит "камрад".
Они охотно и приветливо общались с нами,
А нам чех каждый был как брат.

Потом политики решительно взялись за дело.
Была опубликована статья "Две тыщи слов".
В ней стало черным, что когда-то было белым,
Посеяло сомнения во множестве голов.

Учения на полигоне длились два часа,
А наша цель была там продержаться дольше,
Но стали раздаваться недовольных голоса,
В конце концов опять мы оказались в Польше.

И потянулись снова день за днями.
В палатках сырость, льют каждый день дожди.
Что будет дальше, мы не знали сами.
Приказ был дан один: сиди и жди.

Так в ожиданьи проползли еще два месяца.
Не знали мы, кому всё это надо и зачем.
Надеялись, что скоро всё  закончится,
Но ошибались, наступило, как говорится время "Че".

Порядок, дисциплину соблюдая строго,
К чешской границе двинулись войска.
Полячки пожилые стояли вдоль дороги
И спрашивали нас: "Пан, будет ли война?"

Что русские "паны" могли сказать в ответ,
Если тогда они его не знали сами.
Понятно будет только через много лет,
Какую роль все мы играли в этой драме.

В Генштабе был отработан план, указан час
В Чехословакию войти со всех сторон.
А чтобы не стреляли, предупредили нас,
Не выдавать солдатам ни один патрон.

Пересекли границу ровно в полночь.
Фактов таких история раньше не знала,
Чтобы под видом и названьем «интерпомощь»
За три часа страну, по сути, взяли.


В их демократию несли мы свой социализм,
А он им нужен был, как "зайцу стоп-сигнал".
Тогда нам не казался позорным русский шовинизм,
Это с годами под напором СМИ куда-то он пропал.

Майор события те помнит очень ярко.
Патент писать об этом принадлежит ему по праву.
Ясно всплывает в памяти машина, легковая марка,
В которой августовским утром въехал он в Остраву.

В штабе дивизии высшие военные чины
Тогда все поголовно пересели в Бе-Те-эРы,
А в легковых машинах в случае войны
С великой «честью» младшие поедут офицеры.

Острава – крупный город железа и угля.
Жители, проснувшись и увидев советских солдат,
Шумели, как пчелы растревоженного улья,
И редко, кто из них был нашему приходу рад.

Для них мы были просто банда,
Которая без приглашения ворвалась в дом.
С большой охотой так вещала пропаганда,
И всевозможно поливая грязью нас при том.

О русских писали везде, где возможно,
На асфальте дороги, заборах, на стенах домов.
Сейчас поверить в это очень сложно,
В каких зверей нас превратили и скотов.

"Русские оккупанты, убийцы детей, убирайтесь вон!"
Какие убийцы, каких детей? Ни мы, да и они не знали.
Но, как говорится, был бы слышен звон…
А там попробуй доказать, что вы не убивали.

"Сталин, проснись! Брежнев – сумасшедший!"
Такие лозунги нам были не вредны.
Два этих деятеля в историю вошедшие,
На ней довольно разные оставили следы.

С фантазией все авторы особо не дружили,
У них были Гитлер и Брежнев друзья,
СССР произошло от «СС», они предположили,
Это примерно, как от гуся родилась свинья.

Тогда мы просто очень сильно удивлялись,
Какая мешанина была у людей в головах,
И если минута свободная нам удавалась,
Пытались всё им объяснить на словах.

Люди в возрасте помнили, как в сорок пятом
Радостно в мае встречали наших отцов,
Но в то августовское утро молодые ребята,
А больше почему-то девчата, нам плевали в лицо.

Осмелев, на танки лезли особо ретивые парни,
Затыкали стволы и щели промасленным тряпьем,
Поджигая, они знали, даже при необходимости крайней
Мы, конечно же, никого никогда не убьём.

В колонне впереди шла белая «Волга» комдива,
Толпа ее перевернула вместе с водителем несколько раз.
Что он остался жив и невредим, большое диво,
Но "Не стрелять!" - даже тогда был дан приказ.

В то время лейтенантом был майор,
Он от полка в дивизию назначен офицером связи,
Не думал никогда, что превратят в позор,
Все те события покроют слоем грязи.

От боевых частей их было девять человек,
В основном работали только ночами.
С подачи юмора кого-то из коллег
Их эскадрильей "Летучая мышь" прозвали.

Им каждый вечер в "секретке" вручали пакеты,
Уточняли на карте маршрут, а потом
По своим частям "разлетались", но на рассвете
Все обязаны были вернуться на основной "аэродром".

Так по польским и чешским дорогам
Майор почти что двадцать тысяч накружил,
Оберегаемый судьбой, хранимый богом
Он без пяти дней полгода в машине прожил.

Запомнилось, как чуть не получил награду.
К медали «За отвагу» сам отвозил наградный лист.
Но возвратили, за «Интерпомощь братскому народу»
Вам объявляет благодарность сам министр.

За что награды, за что им честь и льготы?
Почти что не было стрельбы и очень мало жертв!
А в России негласный закон живет многие годы,
Героем считается тот, кто искалечен или мертв.

А те, кто просто выполнял свой долг,
Кто возвратясь живыми, родную землю целовали,
Живут надеждой, что о них позаботится бог,
Им это хватит, лишь бы в душу не плевали.