Из книги - Лагерная пыль

ПЕРЕПОЛНЕНА

Засиреневились дали,
засвинцовел небосвод.
Листьев странные медали
кружат в лоне грустных вод.
Я стою у края лужи
и гляжу на звон листа.
Лист по луже тихо кружит.
До прозрачности чиста
лужа памятью осенней
переполнена дождём.
Отраженностью растений,
окружавших новый дом
из осиновых мечтаний
с русской печкой, с камельком...
Было много расставаний,
встреч так мало было в нём.


СЕРЕБРИТСЯ

Мы гуляли по весенним
шумным улочкам твоим:
много счастья где, веселья,
много счастья и любви.

А теперь вот по осенним
тихим улочкам твоим
мы идём вслед за мгновеньем
увядания... грустим.

Город зимнего раздолья
по пурге вошёл в разгул.
И в оснеженном приволье
серебрится Барнаул.


НЕ  ДЛЯ  СЕБЯ

Малиновые зори часто
мерцают сквозь туман тоски.
Обман порой считают счастьем.
В тревоге так мы далеки
от редкой радости в удаче
несостоявшихся начал
геометрической задачи –
как высечь в глыбе пьедестал
не для себя, а для другого
достойного туда взойти
с печальным взором, безусловно,
всегда в безнравственном пути
найдутся люди одиночки
готовые пожертвовать собой
не ради теплой тайной ночки,
а предначертанной судьбой –
забыть обиды изначально
в невежестве осенних дней,
где зори красные печальны
плывут подобием теней.


ИНДЕВЕЛЫЕ  СОЗВУЧЬЯ

По осенним лужам ветер
гонит пенную волну,
но без зависти пред ретро,
попадая в тишину,
нарушает гладь сезона,
золотясь в лучах тоски
по параграфам закона,
по понятиям броски
совершая в поле чести,
понимая, что нельзя
принимать обман за вести
однозначные, друзья,
всё слышнее в этом Свете,
чем мы думаем порой.
За безумие в ответе
неприкрытое зарёй
холодеющего завтра
перед буйствами огней
необдуманного старта
коллапсирующих дней
не в агонии безумства,
а в безнравственности злой
хамовитого паскудства
не покрытого золой
приукрашенного лаком
в белом мареве свобод,
где зажжён печали бакен
над безвинным видом вод,
присмиревших на восходе
индевелой тишины,
словно бы в пустой свободе
до безумия вины
за нелепости созвучий
струй, обрушившихся вдруг
на невиданно везучий
ближний и далекий круг.


***
Снова дождь. И снова плачут
окна в комнате моей.
Тени по полатям скачут
прямо, влево от дверей
не закрытых в обозримом
мной пространстве суеты,
улыбающейся криво
на полатях чистоты.


СТРОКИ  РЕДКИЕ

В опечаленном пространстве
я шагаю по листве
золочёного убранства.
Мысли вьются в голове
словно листья непокоя
строки редкие звучат
и плывут по-над рекою.
А туманы – белый чад,
вытекающий из бани,
что по черному топлю.
Скачут рифмы будто лани.
Остаются на полу
две метафоры мгновенья,
опустившегося в ночь
перед горечью забвенья,
уносящегося прочь
по пространству одиночеств
неосмысленных вестей
под скандалы из пророчеств
с ожиданием гостей
нежеланных, но, однако,
нужных в памяти людской,
где расставлены не знаки,
а безволия с тоской
по прошедшему в тревоге
состоявшихся надежд
на безрадостном пороге,
где пугает не помреж,
ассистент сухой юдоли
в белопенных облаках,
находясь в суровой доле
и с наколкой на руках,
загребущих от природы
и от жадности степной
неозначенной породы,
что скрывают за стеной
умолчания от века
переменчивой судьбы.
Жалко видеть человека
жертвой горестной борьбы.
Мы, конечно, виноваты
в невиновности своей.
Но опять идут солдаты,
словно в поле суховей
всё сметает подчистую,
и опять поют пески.
Я решаю не простую,
что разъята на куски
осеребряных мечтаний
под беспечный вой ветров
поименных расставаний
узаконенных воров.