Вставай

Пресно лампы горят в холодном подвале,
Солнцем являясь для крашеных стен.
Воздух горчит, хоть и самую малость.
Гудит, как всегда, мой метрополитен.
В широкую комнату с громом врываясь,
Скрываясь во тьме, летят поезда.
Ветер искусственный гонит в истому,
Чувства воруя с людского лица.
Люди в своем хаотичном движенье
Походят на мух, если издалека.
И лишь громкий крик разрушает шуршанье
Молчанья того, что хранилось века.
"Вставай!" - вдруг кричит в толпе меж прохожих,
Бьется в конвульсиях, словно больна,
Ястребом гнется движеньями гордыми.
Может, безумьем она пьянена?
Когтистыми пальцами в воздух цепляясь,
Надежду в нем ищет, но нет ее там,
Всем существом пред тем унижаясь,
Кто на беду обрек себя сам.
Все вертится над тем, кто на полу,
Кто без сознанья, как и прежде,
Лицо как камень и в поту,
Но видит безымянная надежду.
Он выдыхает спирт, вдыхая кислород,
Глядя прохожим вслед закрытым взглядом.
И дома, если бы он был, его никто не ждет.
Он гонит от себя людей одним лишь смрадом.
"Москва слезам не верит! Всем плевать!
Никто ведь не поможет! Надо встать!"
И в голосе ее мольба, приказ,
Во взгляде ненависть и боль.
Все встали на дыбы, и суета в подвале началась,
И сотни глаз забегали. Любой
Бы мог сказать ей, но молчал и ждал,
Смотрел, чем кончится спектакль
Как завершит актер, и как ответит зал.
Но каждый знал: порывы безнадежны,
Любой бы ей сказал: "Надежды нет.
Все кончено. Не надо этих арий.
Раба Господня, ты не сможешь изменить,
Давно написан запылившийся сценарий.
Не стоит воскресить пытаться мертвых,
Не стоит на ноги пытаться приподнять того,
Кто сам себя бесстрашно искалечил,
Предал всех близких, братьев кровных
И жалости не стоит оттого".
Но сумасшедшая над ним и рвет, и мечет.
"Вставай! Вставай! Москва слезам не верит".
Громкоголосила она, вгоняя в дрожь людей.
Ей место в психбольнице, но, по крайней мере,
В ней жизнь жива. Она свободна в ней.
...
И крик ее души был странен для народа,
И голос ее бился о безцветность стен.
И томной жизни полон, выходя из моды,
Шумел мой метрополитен.