Эксперимент

       Часть 1
Анна Ивановна

        Стоял тёплый, сентябрьский денёк.
        Леонид, студент пятого курса местного Политехнического института, шел пешком от автовокзала по осеннему городу в направлении главного учебного корпуса. Он, пробыв всю летнюю практику в небольшом горняцком посёлке, среди лесов, полей  и тишины, прибыв сюда, на место учебы, сразу же,  с первых шагов,  с головой окунулся в городской ритм жизни. Этот ритм в своей основе был связан с Человеком Труда. Широкими магистралями сновали трамваи, троллейбусы, автобусы, доставляющие трудовую гвардию города и студентов к местам работы и учебы. Повсюду взмывали в небеса гордые дымы многочисленных фабрик и заводов. Яркие, красочные плакаты и транспаранты, возвещая о выплавленных, добытых, построенных тоннах и метрах Народного продукта, призывали горожан к новым трудовым победам и свершениям. Но пятикурсник, далёкий от этих кричащих со всех углов лозунгов и призывов, проигнорировав все достижения цивилизации, решил не спеша пройтись пешком, по осенним, присыпанным жёлто-красной листвой улицам города, чтобы посмотреть какие изменения произошли за время его отсутствия.
        В парках, скверах, просторных аллеях, дворовых площадках -  повсюду хозяйничало Бабье лето. И листва деревьев, кустарников, местами  приобретая осеннюю багрово-жёлтую расцветку, насыщала  воздух (наряду с испарениями бензина и выхлопами многочисленных труб) неуловимым запахом прели и тлена.
         Подойдя к главному корпусу института,  он, влюбленным взглядом, окинул свою альма-матер, в которой провел четыре счастливых, наполненных
студенческой жизнью года. Предстояло пройти последний этап, и от этого становилось немножко грустно…
          Потянув на себя  высоченные, массивные двери храма науки,  и, войдя в них, студент оказался в просторном фойе первого этажа,  по обе стороны которого,  в  затемнённых  гардеробах, тесными рядами стояли вешала для верхней одежды. Бабье лето ввело коррективы в распорядок работы гардеробных и  оставило их без работы. И вешала, как гренадёры, расправив богатырские, металлические  плечи, отдыхали в ожидании тяжёлых зимних нагрузок.  Поднявшись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, Леонид, пройдя знакомым до каждой выбоины коридором, оказался у дверей деканата.
          Деканат, кафедра – слова, произношение которых практически всегда вызывало и  вызывает в душе каждого студента (будь он хоть трижды отличник) лёгкий трепет. Почему так происходит? Наверное, потому, что граждане Великой Страны, во все года, с определённой степенью недоверия и настороженности относились и относятся к любой власти:  будь-то государственная, студенческая или муниципальная. Да люди всегда признавали, что любая власть от Бога, но, зная, как порой Господь несправедлив  к ним, подспудно это беспокойство переносили и на власть. А деканат был властью, и властью немалой, способной как карать, так и  миловать… Поэтому эти двери никогда не были окутаны флёром романтики. Принуждение и романтика - мало сочетаемые понятия. Конечно, можно путём насилия побудить человека к любви, но ненадолго и зачастую это заканчивается печально для насильника…
          Леонид  вошел в приемную декана.
          Хозяйка приёмной: Анна Ивановна - незамужняя женщина лет тридцати пяти (для него  в то время все особы женского пола, перешедшие тридцатипятилетнюю планку, были женщинами,  стоявшими у порога зрелости, за которым, по его мнению, заканчивалась личная жизнь) сидела за столом и что-то писала.  Услышав скрип открываемой двери, она подняла голову, и взгляды их встретились.  Юноша сразу  заметил, как  с его появленьем преобразилось  её лицо, миловидное,  смугловатое, со спокойными тёмно-серыми выразительными глазами и длинными подрагивающими, как крылья бабочки, ресницами, которое в обрамлении коротко стриженных, блестящих, как воронье крыло волос, было просто прелестно.
         Анна Ивановна слыла очень эффектной и красивой женщиной-секретарем, и многие мужчины (и не только из преподавательского состава)  провожали её восхищенными,  а порой и плотоядными взглядами, когда она модно одетая, подтянутая, легкой походкой шла по коридору. Но дальше взглядов (по крайней мере, насколько было известно ему)  дело не доходило, и женщина держала себя со всеми  особями мужского пола ровно, не делая никаких преференций кому-нибудь из  них.   
         Правда иногда случалось так, что  Леонид,  неожиданно  бросив  случайный взгляд в сторону обольстительного секретаря, на долю секунды  ловил её ответный,  оценивающий его как мужчину, но только на долю секунды, потому что при встрече глаз, она мгновенно опускала свои пушистые ресницы, словно  укрывая под затенёнными веками какую-то только ей известную тайну.
          Что таил в себе этот быстро скользящий взор, понять было невозможно, да впрочем, он, по мнению его получателя, относился к разряду случайных и во внимание не принимался, хотя, надо честно  признать, что иногда, какая-то легкая, неведомая ему истома все же пронзала не знавшее ответной любви тело.
           Увидев в дверях  Леонида,  Анна Ивановна мгновенно просияла, и строгая неприступность лица сменилась  теплой  улыбкой.
           - Здравствуй Леня, - как-то ласково, по-домашнему,  несколько протяжно промолвила она, на его краткое  и уважительное: - «Здравствуйте!».
            - Что-то ты голубчик несколько припозднился к началу занятий!.. 
            Анна Ивановна всегда вела разговор немного велеречиво, стараясь придерживаться норм литературной речи. Она любила русскую прозу и поэзию: особенно серебряный век, и вероятно, поэтому даже к строгой архитектуре служебных фраз старалась прилепить какой-нибудь затейливой башенкой яркий эпитет, свойственный той великой (в плане творчества), эпохе…
       Надо сказать, что наш герой  не только на факультете, но и в институте был достаточно известной личностью. Наряду с его основными достоинствами – хорошей учебой, активной комсомольской и общественной  жизнью,  он ещё слыл и как человек особой творческой направленности: сочиняющий небольшие рассказы, пишущий заметки и лирические стихи, которые печатались не только в стенгазетах и какой-либо иной институтской периодике, но и в областной прессе…   
       Всё творчество Леонида было пронизано той, наполненной любовью, преклонением и восхищением перед божественным женским началом, романтической эпохой
       И Анна Ивановна, будучи большой поклонницей его лирических стихов, неоднократно в разговорах приводила их в пример и даже ставила в своих сравнениях в один ряд с ведущими мастерами того времени. Принимая ее похвалы, Леонид всегда немного тушевался, считая эти оценки несправедливо завышенными. Ему льстили эти сравнения, но не более…
        Быть может, именно в этой, взаимной любви к прекрасному, в единой тональности звучания родственных душ и была скрыта тайна тех, порой непонятных ему взглядов.
         Леонид иногда мимолетно  задумывался над этим, не придавая, правда, мыслям особого значения, принимая женщину скорее, как старшую, ну очень, очень старшую сестру, но, ни в коем случае не как человека,  с которым  он мог бы связывать свои амурные надежды.
         Когда пятикурсник подошел вплотную к столу, Анна Ивановна, встав, с лукавой, девичьей улыбкой, протянула ему руку. Он  несколько смутился, впервые ощутив тепло ладони, узкой и как ему показалось бесконечно хрупкой,  с тоненькой голубенькой жилкой на внутренней стороне запястья.  От неожиданно нахлынувшего волнения Леонид, несколько замешкавшись,  задержал женскую ладонь. Анна Ивановна, вероятно удивившись, вскинув ресницы, открытым, откровенным взглядом посмотрела ему прямо в глаза, а когда окончательно смутившийся   юноша,  густо покраснел и отвел взгляд  в сторону, она  осторожно вытянула, как знать может быть даже из самого желанного  плена, свою ладонь.      
          -Подожди, Леня, я сейчас передам тебе документы для общежития, - сказала она, повернувшись, одновременно со словами всей своей ладной фигурой к стоящему у стены книжному шкафу.  Леонид, поднеся  к лицу еще не остывшую от волнительного тепла ладонь, почувствовал тонкий цветочный аромат,  струящийся от его рук. Тогда, он задумчиво перевел взгляд на хозяйку этого чарующего аромата…
          Женщина, интуитивно почувствовав прикосновение не безразличного ей мужского взгляда, потянулась  руками от него еще выше, к самой верхней полке, пытаясь достать одной ей ведомую картонную папку. При этом, коротенькая блузочка, едва ниспадавшая на серую обтягивающую бедра  юбку, устремившись вслед за руками хозяйки вверх, внезапно открыла на спине тонкую полоску смуглой, матово блестевшей кожи.  Юноша с  изумлением смотрел на  неожиданно открывшееся ему пространство,  не в силах отвести восхищенного взгляда. В этой, на мгновение застывшей, как статуэтка женщине, ему нравилось абсолютно все: и замершие в томном изгибе руки, и гордый профиль чуть приподнятой головы, и высокая рвущаяся сквозь блузку грудь, и округлые тугие бедра преходящие в стройные точеные ножки...
        Он, как бы увидел ее  впервые, взглядом, тех, глазеющих мужчин, которых в душе строго осуждал. Увидел в новом качестве - качестве обольстительной, желанной, молодой женщины. И оробел. Оробел, осознав, что рядом с ней, с этим изумительным Божьим творением, он, неуклюжий, с вихрастыми соломенными волосами, в простеньком костюмчике и нелепых ботиночках годен лишь на то, чтобы изредка, как бы случайно  прикоснуться к пахнущей цветами руке…
        Достав папку, Анна Ивановна резко обернулась, словно хотела поймать восхищенный взгляд Леонида врасплох. Но он, заведомо  ощущая постыдность своих деяний, ожидая и опасаясь этого движения, мгновеньем раньше успел буквально захлопнуть глаза, скрыв их под ширмою дрожащих, выдающих внутреннее волнение век. Анна Ивановна, конечно же, догадалась, что творилось в душе юноши. Весь этот нехитрый спектакль с папками, зрелой, искушенной в любви женщиной, которую почему-то так тянуло к этому, порой нескладному, но такому по-мужски симпатичному, доброму, кудрявому парню, был наверняка устроен преднамеренно.   
         Быть может, этим, она хотела разбудить его поздно просыпающуюся чувственность и придать ей какую-то иную направленность  и смысл. Словно говоря: вот я какая! Посмотри! Я могу быть твоей! Но Леонид, не совпадая строением тела с внутренним развитием души, еще не был морально готов так далеко заходить в своих самых сокровенных мыслях о зрелых дамах. Он даже не мог себе представить, что эта, необыкновенно красивая, немножко чопорная, строго державшая себя со всеми женщина, способна на такой откровенно страстный, беззвучный монолог…
         Взяв поданный документ, Леонид, оглоушенный случившимися событиями, попрощавшись, пошел из теряющего, с катастрофической быстротой воздух кабинета, в спасительный коридор. Анна Ивановна, с печальной улыбкой посмотрев ему вслед, бросила в спину: - «Да, Леня, поспеши в общежитие: там тебя ждет один довольно любопытный сюрприз».
          Юноша, взволнованный  происшедшим, буквально вывалился наружу. И только там, за дверьми деканата, глотнув воздуха свободы, уловил смысл сказанного, но, не придав этому особого значения, выйдя из здания, направился пешком  в сторону факультетского общежития,  которое было расположено на  границе частного сектора  и современных высотных построек.
          Путь студентов от общежития до института обычно проходил по микрорайону, застроенному пятиэтажными «хрущевками», вперемешку с садиками, школами, пустырями, детскими  и спортивными площадками. Леонид, по пути в институт, частенько любил,  увязавшись за стайкой  возбужденных утренним воздухом, весело щебечущих девчонок, наблюдать их непосредственное, живое общение между собой, которое не сможет передать ни один, даже самый гениальный, актер. 
       Ему нравились эти, основанные на пантомиме, крохотные мини-спектакли,  в которых искренним было все: и слезы, и смех, и боль ожидания, и радость надежды, и даже непристойные жесты. Движение рук, губ, мимика лица рождали в душе ассоциативные восприятия, на которых он пытался создать свою картину происходящего, как бы домысливая обращенные только вовнутрь компании диалоги. Все эти  наблюдения: за людьми, животными, природой, событиями жизни обычных горожан, полученные  при путешествиях по городским улицам,  он записывал  в рабочий блокнот, и использовал в дальнейших творческих поисках.
        Леонид любил наблюдать именно за девчонками, потому что мальчишки в этом плане были более предсказуемы и неинтересны. Но девчонки!  Попробуй, угадай, что таится там: под вязаными шапочками, беретками,  косынками, да и просто  под взлохмаченными ранним свежим утром волосами.
        Эти мысли  были тайнами за семью печатями, которые он постоянно разгадывал, складывая информацию случайно вырвавшихся фраз, застольных или иных доверительных бесед, в  замысловатый, но единственно возможный в его понимании рисунок. И как порою огорчался, когда собранная с таким старанием и терпением, на его взгляд, стройная  конструкция оказывалась неустойчивой и легко рассыпалась в изменившихся жизненных ситуациях...


Часть2
Комсомольский наказ

         Так Леонид в размышлениях о недоступности и неуловимости женской сути незаметно добрался до дверей студенческого  общежития…
         За прошедшее лето здание нисколько не изменилось, да впрочем, он и не ожидал никаких перемен и даже всегда их боялся, считая стабильность самым лучшим жизненным состоянием.
         Небольшой тамбур-фойе, в котором находилась застекленная будочка вахтера, увешанный  объявлениями и строгими наказами администрации общежития, по случаю заселения радостно-восторженной старой и сдержанно-пугливой новой студенческой гвардии, встретил его, как родного.
          Неторопливо почитав объявления и наказы-страшилки, которые могли напугать разве что «зеленых» первокурсников, зачем-то заглянув в  еще пустующие, расположенные по алфавиту секции  деревянного почтового ящика, и, предъявив вахтеру,  совсем новый, пахнущий типографской краской пропуск, пятикурсник,   проследовав в самый конец первого этажа, гордо зашел в комнату коменданта Валентины Петровны.
           Валентина Петровна или, как величали ее в студенческой среде за большие габариты и суровый нрав, «бой-баба», была в комнате не одна, а с завхозом Кузьмичом,  стоявшем немного сзади по правую руку и почему-то комсомольским вожаком факультета Василием, который находился тоже за мощной «кормой» Валентины Петровны, но несколько левее.
           Взглянув, с некоторым удивлением, на эту диспозицию, Леонид почему-то сразу ощутил, внезапно мелькнувшую шальную мысль, что на его защитные редуты надвигается вражеская лавина с боевым построением «свинья», которое было использовано когда-то давным-давно тевтонскими рыцарями при битве на Ладожском озере. А  вспомнив, о предсказанном Анной Ивановной сюрпризе, и увидев на левом фланге «лавины» Василия,  он еще больше насторожился, так как Василий и сюрпризы были также неразлучны, как матрос Лом и капитан Врунгель.
            Вот мы наконец-то Ленечку и  дождались,- фальшиво улыбаясь,   промолвила комендантша, -  Что касатик, сподобился на учебу? 
            Центр обороны, затрещав под напором ехидных словечек Валентины Петровны, все же устоял. Тогда с правого фланга Кузьмичом был нанесен более страшный удар.
            -А, что ему спешить, зная, какая вольготная и сладкая жизнь ожидает его.         
           Завершил разгром, первоначально выстроенной обороны, Василий, торжественно сообщив, что он (Леонид) в порядке эксперимента выбран первым кандидатом от комсомольцев института (у ошарашенного таким приемом пятикурсника мелькнула шальная мысль: в космонавты, что ли сватают?) для  совместного проживания  в комнате студенческого общежития с комсомолкой-первокурсницей нового набора.
           Новоиспеченный пятикурсник и будущий счастливый «сожитель» с изумлением смотрел в их честные партийные и комсомольские лица, так до конца не понимая, что собственно от него хотят.
           - Так, что Леня,  комсомол, да и партийная ячейка думают, что ты сможешь выполнить это не простое, но очень ответственное  поручение, - начав задушевно, резкими, рублеными фразами закончил мысль комсомольский вожак. 
            Леонид, как уже тертый жизнью студент, еще пытался что-то возразить, приводя доводы, о невозможности проживания в недрах социалистического общества людей пусть и одной партийной принадлежности, но двух разных полов в комнате студенческого общежития, являющегося оплотом всего чистого и нравственного,  но уже вяло и как бы по инерции. Будучи комсомольцем, юноша прекрасно осознавал, что если решение  было принято где-то там, на верху, то так уже тому и бывать. Единственная  мысль металась в отказывающейся что-то понимать голове, почему для этой нравственной экзекуции был выбран именно он, можно сказать последний девственник своего курса? Но Василий, как настоящий полководец, разработав и отрепетировав весь ход предстоящего сражения, заранее, просчитав и выверив все возможные действия противника, разрушил последний очаг сопротивления, добавив.
       - Потому,  что ты - наша нравственная сила и оплот, и как человек творческий, пишущий замечательные рассказы  и лирические стихотворения  о любви, никогда не позволишь себе хамского поведения по отношению к девушке-комсомолке.
        Леонид, не то что подавленный, а разгромленный напором вожака, молча, взяв ключ от комнаты у сердобольно глядевшей на него Валентины Петровны, понуро склонив голову, пошел готовиться к освоению столь необходимого для общества строителей коммунизма эксперимента.
        Войдя в свою,  ставшую уже родной комнату, в которой  прожил в дружбе и согласии с парнями-однокурсниками целых четыре года,  он впервые ощутил на сердце горечь, не увидев  привычных юношеских вещей,  не услышав в прокуренном, пропахшем винными испарениями воздухе, радостных возгласов приветствия…         
         Обессиленный юноша, опустившись на  одиноко стоящий возле письменного стола стул, огляделся.      
        Общий вид комнаты изменился радикально: наискосок  друг от друга, по разным стенам, стояли две аккуратно заправленные деревянные кровати,  рядом с каждой из них находился небольшой шкаф, в углу около окошка  гудел холодильник «Бирюса» и венчал весь этот хозяйственно-мебельный набор общий  обеденный стол с двумя расшатанными стульями.
         Дунув в граненый стакан, стоявший рядом с ним  на столе, Леонид, наполнив его  по старой студенческой привычке-ритуалу  «по рубчик» водой из графина (по причине отсутствия водки), выдохнул и  шумно в три глотка выпил.
        Затем, сбросив с себя оцепенение, он собрался с мыслями, и,  быстро разложив все нехитрые вещички в шкаф, побежал в продуктовый магазин, находящийся  напротив общежития.  Купив там бутылку вина и продуктов, Леонид начал готовить  ужин, по случаю нового негаданного знакомства. 



Часть третья
Знакомство

         Знакомство состоялось где-то около семи вечера, когда  сначала  по коридору простучал едва слышимый  перестук каблучков, замерший у дверей в комнату Леонида и еще незнакомой  ему комсомолки. Шорох вставляемого в скважину ключа возвестил  о том, что до решающего события осталось всего несколько секунд. Потом дверь из коридора, хлопнув, с поворотом ключа закрылась,  и, в крохотной прихожей, отделенной от основной комнаты лёгкими дверями, началась возня, которая длилась несколько секунд. Юноша, смахнув с внезапно вспотевшего лба капли пота, выпил еще полстакана воды и уставился с ожиданием на дверь. Дверь, легонько всхлипнув, чуть приотворилась, пропустив сквозь узкий образовавшийся проём, худенькую синеглазую девушку. Девушке на вид было лет семнадцать. Светлые, коротко стриженые волосы, обрамляли миловидное личико, на  котором, как голубые горные озера, сверкали глаза. У Леонида почему-то никак не получалось разглядеть девушку сразу полностью, мысли путались, и он выхватывал её  по частям, как бы фрагментарно. Но первое, что  сразу ему запомнилось - это глаза. Ещё не закрепив в своём сознании все остальные контуры девушки, он  почему-то сразу стал мучительно вспоминать, где  видел этот удивительный родниково-чистый взгляд. Леонид, зная причуды своего характера, понимал, что пока не разгадает загаданный самому себе ребус, не успокоится.  Пауза затягивалась, как при игре двух замечательных актеров, когда молчание  бездействия было гораздо значительнее всех действий разговора. И тут он вспомнил! Конечно же, это глаза из его совсем недавних снов, постоянно и навязчиво возвращавшихся к нему раз за разом. Да и вся её худенькая, ладно скроенная фигурка  напоминала ту, снившуюся ему многократно. Юноша  оторопел. Паузу, не выдержав заданную неизвестным режиссером длину, прервала девушка, первой робко сказав: - «Здравствуйте. Меня зовут Оля! Юноша, словно очнувшись ото сна, неловко вскочил, уронив стул, и неуклюже поклонившись, произнес чужим, неузнаваемым голосом свое имя: - «Лёня», -  добавив невпопад: - «Здравствуйте».  Тягучая пауза затянулась ещё на несколько секунд,  но незримый режиссёр уже потихоньку ослаблял вожжи событий, направляя течение действия в одну только ему ведомую сторону.  Оля, Ольга, Оленька - так  мысленно повторял это круглое, нежное  имя Леонид, каждый раз,  по-своему поворачивая этот легко катающийся во рту кругляшок, пока он неожиданно для него самого  не высочил наружу.
         - Да, - тут же эхом откликнулась она, и от этой несуразицы  напряженность сразу  куда-то улетучилась  и разговор, с нетерпеливым перебиванием, легкими пересмешками полетел, как звонкий ручеёк, наполняя своим весёлым перезвоном,  притихшие в ожидании встречи стены…
       Заметив разложенные на тумбочке нехитрые продукты  совместного ужина, Ольга, окончательно освободившись от груза напряжённости, произнесла как-то по-домашнему просто: - «Это нам?». Эти два коротеньких словца разом  перевернули в душе закоренелого пятикурсника-холостяка все ранее выстраданные убеждения и принципы. 
        - Нам. Нам. Нам, - как ранее Оля, Ольга, Оленька, безостановочно, мысленно повторял он. Ольга, как тонко  настроенный камертон, словно почувствовав случившиеся изменения в строе его души, подошла к нему, и осторожно дотронувшись до руки, сказала: - «Давай будем накрывать».  И они, не суетясь, по-семейному нарыли стол. Девушка затеплила свечи, достав их предварительно из глубин хозяйственной сумки…         
         Тяжелые плотные портьеры, рисунок обоев, мягкий трепещущий свет свечи, переходящий в центре комнаты в легкий полумрак, а затем и в тяжелый  сумрак в районе входных дверей…  Вся эта обстановка была для юноши  не новой, а как бы смутно знакомой, то ли увиденной в каком-то фильме, то ли приснившейся в тех зыбких снах? Он не знал, как к этому относиться? Как ко сну, или как к реалиям?  Впрочем, какой сон? Когда девушка живая, настоящая,  хрупкая  и такая желанная, с едва обозначившимися под белой блузкой бугорками, в  коротенькой чёрной юбочке сидела радом с ним на расстоянии вытянутой руки так, что можно было в любой момент к ней прикоснуться. И Леонид коснулся девичьей руки, словно боясь, что она вот-вот, как видение упорхнёт от  него, и больше никогда не вернется. Ольга, почувствовав   робкое, осторожное касание, вскинула глаза и  посмотрела на него (ему показалось, что  взгляд проник в такую глубину души, куда,  наверное, он сам не смог бы, мысленно, проникнуть) и ласково ободряюще  улыбнулась…
           Первый тост, конечно же, был за знакомство. Рубиновый цвет вина терялся в мягкой подсветке свечи, становясь бордово-чёрным. Не ведавшие помады губы Ольги, осторожно касаясь края  стакана (к сожалению необходимые для полноты ощущения фужеры в суровых условиях общежития отсутствовали, но юноша  поклялся пойти и, завтра же, купить их), словно целовали плоть вина. Как в этот миг он ему завидовал!..  Выпив вино до дна, девушка поднялась и, пройдя к тумбочке, достала из её фанерных недр небольшой транзистор, который после включения и настройки запел медленную и волнующую песню на незнакомом языке. 
         - Пойдем, потанцуем, - протянув руку, предложила Ольга. Леонид встал со стула, и, взяв её за руку, на одеревеневших ногах пошел к центру комнаты,  ему казалось, что  сердце вот-вот выскочит из груди. А нежный, грудной женский голос пел и пел, и они  в полумраке  океана безмолвия,  наполненном только одним чарующим  их сознание голосом, незаметно секунда за секундой все более и более  прилипали друг к другу, сливаясь, как телом, так и  душой в единое целое. Даже когда музыка затихла, они еще некоторое время в безмолвной тишине, прерываемой тихим скрипом половиц, танцевали, а потом остановились и, не разжав объятий, несколько мгновений стояли молча. Леониду очень хотелось поцеловать Олю, но он боялся. Боялся своим неуклюжим действием спугнуть то невероятное душевное состояние, которое охватило их обоих. В  том, что девушка переживает те же ощущения, он был уверен.  Разъединив объятия, они возвратились к столу. Время близилось к полуночи. Свеча, потеряв свою форму, коптя, догорала. Юноша и девушка, молча, плечом к плечу, сидели у окна и смотрели на раскинувшийся внизу сверкающий  ночной город… Слова были лишние, и они знали об этом. Зачем слова, когда разговор вели две  души, нашедшие друг друга в безбрежном океане равнодушия, страха, предрассудков, зла и корысти.
        Узенькая, хрупкая ладошка девушки лежала в крупной, надежной мужской руке. Юноша, окрыленный и переполненный этим нечаянным нахлынувшим на него счастьем, боясь расплескать  пусть даже самую малую каплю, осторожно погладив хрупкие девичьи пальцы, просто и ясно сказал: - «Оль, поздно уже, давай спать, а то завтра непростой день». Ольга, посмотрев  ему в глаза долгим взглядом, сжав в знак благодарности тёплой ладошкой руку, пошла в свой угол, расправлять постель.  Леонид, выйдя в коридор, долго стоял у распахнутого окна, но тёплая сентябрьская ночь не могла остудить рвущийся из тела жар. Захлопнув створки, он вошел в комнату, свеча уже была погашена, через распахнутые портьеры в комнату вливался печальный лунный свет. В Ольгином закутке была тишина, и он не знал, то ли она спала, то ли просто дремала в грёзах счастья.
         Скинув одежду, юноша быстро лег,  отгоняя растущий соблазн, пойти в Ольгин угол, взять её из кровати на руки, прижать всю такую родную и тёплую к сердцу, и никогда, никогда больше не выпускать из рук: всю жизнь…
          Леонид лежал на левом боку, уткнувшись  лицом в стену, и думал об этом удивительном, прошедшем как сказка дне. Ему до сих пор не верилось в действительность всего происходящего с ним. Почему  для этого странного эксперимента был выбран именно он? И почему соседкой оказалась девушка из его зыбких, не удерживающих память сновидений? Или  может быть, он сам придумал её? Вот такую  юную, доверчивую, восторженную  девушку–ребёнка.      
        Задумавшись о снах, он, внезапно  по-настоящему испугался, а может это действительно только сон? Волшебный, изумительный сон наяву?
        Чтобы проверить внезапно ожёгшую его мысль, Леонид сильно ущипнул себя за руку, и  едва не вскрикнул от пронзившей тело боли.          
        Облегчение хлынуло в  душу. Значит это не сон, а явь! И  тогда, он, с улыбкой на губах, спокойно уснул, в полной уверенности, что проснувшись утром,  снова увидит Олю, спящую на своей кровати в дальнем углу комнаты. И это будет длиться вечно...  Ну, по крайней мере, столько, сколько времени им отпустит Бог.