Когда рубашки не жалко

На фото ДО и ПОСЛЕ нашего вмешательства в природу.

     Вас никогда не удивляло, что всякое сколь-нибудь значимое событие привлекает праздных зевак? И, чем событие трагичней, тем и зевак больше. При этом их не пугают неявные и явные, и даже смертельные опасности. Вспомните, сколько народа глазело на штурм Останкино, или танковый и ружейный обстрел Белого Дома! Не скрою, сам грешу любопытством, и с замиранием сердца наблюдаю за разворачивающимися событиями. Бывало, что и встревал в действо, но по большей части неудачно.

     Помню, как-то мы с приятелем пребывали на дачном участке под местечком Уршель, что в переводе с татарского означает «змеиное болото». Змей там и вправду предостаточно, но не о них речь. Был август и полное безлюдье по причине рабочего дня, удаленности местечка от столицы и малой заселенности еще очень молодого товарищества. У нас с Серегой было по участку и по куче мыслей по обустройству, а пока стояла всего лишь палатка, в которой и прятались мы от неожиданного дождя.
 
     Август был знойный, засушливый, и дождь был как нельзя кстати, но уж больно грозен он был, прокатываясь над палаткой с грохотом огромной телеги на булыжной мостовой, и посверком частых молний. Молний мы не опасались – наша «низкорослая» палатка ни в какое сравнение не шла с шикарным высоким, рубленым особняком  на соседнем участке. И когда грохотнуло практически над нами, а мгновением ранее где-то поблизости ударила и молния, мы не забеспокоились, а продолжали тупо пережидать непогоду.

     Вскоре сверкать и грохотать перестало, почти перестал и дождь, но совсем неподалеку кто-то открыл ружейную пальбу, да так часто, что мы диву давались – когда же он успевает перезаряжать? Любопытство потянуло из палатки под все еще моросящий дождичек и показало, что не стоит слепо доверять чувствам. На соседнем участке бодро горел особняк и ружейными выстрелами трещал разогретый в пламени шифер на крыше.

     Тушить разгоревшийся пожар уже не имело смысла. Более того, мы отошли подальше, зная, что хозяйка особняка держала в доме газовые баллоны. И, кстати, сделали это очень вовремя, поскольку вскорости так рвануло и раз, и два, что разметало горящие обломки по окрестностям. И быть бы большому пожару, но высохшая августовская трава теперь сочилась влагой отшумевшего дождя. Нам оставалось только уберечь от горящих обломков палатку и спокойно наблюдать, как догорает творение рук человеческих. Конечно, было жалко и хозяйку, и сгоревшее строение, но жалость эта была (как бы это сказать помягче) формальной, не принималась близко к сердцу. И всплыло в памяти свое, происшедшее  всего-то года три до этого события.

     Это был мой очередной – пятый и последний стройотряд. Вообще-то, к этому времени (1972 год) я уже окончил институт и никак не ожидал звонка с предложением – а не хочу ли я поработать в стройотряде? Команда в отряде подобралась молодая и неопытная, и для командира ее, Толика Югая, это был всего второй стройотряд. До этого мы с ним в одной бригаде работали в Воркуте, и работали неплохо. Так что укреплял он отряд ветеранами, но, скорее всего, было это не главной причиной моего приглашения.

     Причина была в другом – есть у меня закадычный дружок, Гена Леонтьев, с которым мы уже работали в стройотряде в Чернышевске (1). Гена врожденный плотник, с малолетства вместе с отцом рубивший дома. Так вот, в отряде ни у кого не было плотницких навыков, а в Карелии нам предстояло рубить не какие-нибудь коровники, или свинарники, а настоящие большие жилые дома. Думаю, что это обстоятельство и было настоящей причиной приглашения. Геннадия долго уговаривать не пришлось. Он год как закончил МАИ и, присовокупив к полагающемуся будущему отпуску неотгулянный отпуск,  вполне мог позволить себе пару месяцев уделить физическому труду в краю озер.

     До места работы мы добирались отдельно от отряда – поездом из Москвы до Петрозаводска. В Петрозаводск прибыли поутру. До самолета на Сортавала оставалось полдня, и мы поддались искушению посетить остров Кижи, расположенный на Онеге в 68 километрах от города. От причала до острова ходила «Ракета» на подводных крыльях. Велик был соблазн хотя бы взглянуть на всемирно известный архитектурный ансамбль Кижского погоста и музей деревянного зодчества, расположенный прямо под открытым небом – сюда было свезено большое количество часовен, домов и хозяйственных построек из различных регионов Карелии.

     Жемчужина Кижского погоста - Церковь Преображения Господня (1714год), высотой 37 метров, увенчанная двадцатью двумя главами. Имя ее строителя неизвестно, но по преданиям срублена она одним топором, который мастер потом выбросил в озеро. Поговаривают также, что сруб рублен без единого гвоздя. Действительно, здание без  гвоздей, но есть они в куполах. Церковь закрыта для посещений, поскольку находилась в плохом состоянии. Вся ее конструкция держалась за счет внутреннего металлического каркаса. Зато посетили мы другое строение погоста – Покровскую церковь. (1764год) и полюбовались ее уникальным четырехрядным тябловым иконостасом из 102 икон (*).

     Поскольку нам предстоит рубить дома, то с любопытством изучаем высочайшее мастерство старинных мастеров, благо, что представлено в экспозиции несколько десятков различных деревянных построек. И каких только техник здесь нет! Рубка и в лапу, и в обло (или в чашу). При этом формы чаш самые разные: «в охряпку», «в режь», «в охлупку», с шипом, и без шипа. Здесь бы задержаться подольше и поднабраться ума, но ночевать на острове не сотрудникам музея строго запрещено. Правда, есть здесь и местные жители, но в оставшихся на острове двух деревеньках – Ямка (впервые упоминается в документах в 1563 году) и Васильево не наберется и двух десятков жителей, да и те выполняют скорее роль музейных служителей, и сами деревеньки являются по большей части музейными реконструкциями заонежских деревень.

     А когда-то в этих краях буквально бурлила жизнь. В конце XVI века на острове было 14 деревень. В XVII веке на острове действовали несколько меде и железоплавильных заводов, и сам Кижский погост в составе 1197 дворов был прикреплен к одному из них.

     Столько всего интересного, что не хочется уезжать, однако время подпирает, и мы с первой же обратной «Ракетой» «улетаем» в Петрозаводск. Нам необходимо еще до ночи попасть в поселок Хиитола, а это уже ладожское побережье. До него из Петрозаводска всего 194 километра, но это по прямой, а на деле  поезд кружит меж озер до Хиитолы  почти 15 часов. Нас это, конечно, не устраивает и мы еще с утра запаслись билетами на самолет до Сортавала.

     Никогда не думал, что доведется полетать на таком уникуме, как Ан-2 – настоящий кукурузник военных времен. Небольшой аэродром с травяным покрытием. Одномоторный биплан с расчаленным крылом кажется таким ненадежным, что сердце стучит учащенно, когда поднимаешься по лесенке в салон. Двенадцать пассажирских мест, минимум удобств, и тряска на взлете по газону, зато в полете чуть больше часа. А потом еще пару часов на электричке от Сортавала до Хиитола, и мы на месте. Отряд приехал накануне и уже вселился в два пустых крайних дома на улочке из однотипных недавно построенных домов на окраине поселка. Неподалеку же располагается и площадка под строительство, окруженная с трех сторон лесопосадками. Площадка представляет собой покатый спуск к недалекому озеру, и, в принципе, для строительства малопригодна. По ней прошлись бульдозером, пытаясь хотя бы частично спланировать ее, но остался значительный уклон, и это существенно осложнило нам дальнейшие работы.

     Работы предстоит много - срубить под ключ пять больших четырехквартирных домов, а также возвести для них хозяйственные постройки и туалеты. Для рубки поставлен неошкуренный сосновый кругляк. И это притом, что неподалеку располагается небольшая лесопилка, с которой и поставляется нам необходимый материал. Впрочем, можно понять местных жителей – сруб из кругляка гораздо теплее, чем из бруса. Было бы еще теплее, если бы они попросили нас рубить в обло, но им очень не хочется, чтобы выступали углы, и мы будем рубить в лапу. Это труднее и профессиональнее, а у нас профессионалов – раз и обчелся. Но ведь мы мифисты, народ башковитый, а у нашего единственного профессионала – Геннадия, опыт громадный – он передаст, мы переймем.

     И начали перенимать. Сначала разделились по навыкам – у кого был, хоть небольшой, опыт обращения с топором, те составили бригаду плотников, а остальных приписали к землекопам и бетонщикам. У меня всякого опыта хватало, но плотничать было гораздо престижнее, и я определился в бригаду Генки, став, по существу, его замом.

     Работу начали без раскачки - одни рыли траншеи для фундаментов, другие готовили опалубку, а бригада плотников приступила к подготовке своего основного инструмента – топоров. Топоры поступили явно не плотницкие – с прямыми лезвиями и тупым углом заточки, да заточки, по сути, и не было. Работа такими топорами малопроизводительна и тяжела. Прямое лезвие входит в древесину по всей ширине и не подламывает отделяемую щепу. Геннадий такие топоры забраковал сразу. Благо в поселке имелись слесарные мастерские, и Геннадий сам отвез перетачивать лезвия из прямых в закругленные с радиусом 250-270 миллиметров. А потом уже каждый перетачивал вручную свой топор на абразивных брусках, доводя угол заточки до профессиональных 30-35 градусов, и до нужной остроты лезвия – до тех пор, пока на обратной стороне лезвия не появлялись заусенцы. После этого лезвие правили на оселке – пока не сточатся следы от камня. А потом осколком стекла придавали топорищу необходимую удобную форму и гладкость. А затем уже каждое утро до работы каждый некоторое время тратил на доводку своего топора до рабочей кондиции.

     Дома рубили в лапу типа «ласточкина хвоста», а для крепости соединения делали еще и зуб. Это было гораздо сложнее и более трудоемко, чем рубка «в обло», но и углы не выступали, и оставалась возможность со временем обшить дом вагонкой.

     Пока бригада бетонщиков готовила фундаменты, мы рубили и собирали первые венцы на земле. Сначала бревна шкурили, потом, «отбив черту», тесали боковины, затем причерчивали и пазили. Черта у Геннадия была знатная, он привез ее с собой и, по-видимому, участвовала она в строительстве не одного дома. Каждая описанная операция требовала навыка и сноровки, и мы учились, перенимая их у Генки. Он, как мог, помогал, но операцию причерчивания, как самую ответственную, выполнял поначалу сам, и долго не доверял ее делать никому.

     Чтобы повысить крепость сруба ставили бревна венцов на шканты. Для этого пробуривали верхнее бревно венца и забуривались в нижнее. Затем снимали верхнее бревно, в отверстия в нижнем бревне забивали шканты и на них уже насаживали верхнее бревно, забивая его киянкой. Все вместе – паз, лапа, зуб и шканты создавали очень устойчивую конструкцию. Погоня за такой устойчивостью требовала много времени и отнимала много сил.

     Учились все на первом доме, и два десятка «плотников» на один дом было явным избытком. Но, по мере освоения профессии и подготовки фундаментов, мы разделялись. Еще, не закончив первый дом, заложили два новых. Вот теперь работы хватало всем – появилась даже специализация, и дела пошли быстрее.

     И все бы хорошо, да вот доставала жара - не было ни тучки, и мы сначала сгорели, а потом загорели, как негритята, а солнце, в совокупности с работой, вытопило из нас последние остатки оседлого жирка.

     Сначала у нас не было никакой механизации, но потом «подогнали» бензопилу, и работа пошла веселее. Еще одна операция отнимала у нас и силы и время – сверление дырок для шкантов. Для каждого шканта надо было просверлить полтора бревна, а сделать это единственным коловоротом было и трудно, и длительно. Но мы не унывали, и первый дом подвели под крышу, орудуя только коловоротом.

     Уже по приезде мы обратили внимание, что спланирована строительная площадка неряшливо – не выдержан горизонт. А поскольку дома наши были достаточно длинные, то и получалось, что фундамент у одного конца дома был практически вровень с землей, а на другом конце вздымался почти на двухметровую высоту. К этому форс-мажору мы отнеслись стоически, и до поры до времени все было хорошо. Командир наш где-то раздобыл электродрель, изрядно потрепанную, но достаточно мощную и с большим патроном – теперь дела наши пошли гораздо быстрее. И месяца не прошло, а у нас уже был практически готов один дом – ребята крыли крышу. На втором устанавливали стропила, а сруб третьего вывели выше окон. Каждый дом был на четыре семьи, с четырьмя входами и с двумя капитальными бревенчатыми стенами внутри.

     Пока укладывали первые венцы, сверлить дрелью было просто – стоишь невысоко на бревне, сохраняя равновесие, и забуриваешься через него в нижележащее бревно. Да и передавать дрель из одного отсека дома в другой проблемы не составляло.  Когда же сруб вывели выше окон, то балансировать с дрелью, у которой довольно мощный крутящийся момент, на почти четырехметровой высоте – работа не для слабонервных. Да и передавать дрель из одного отсека дома в другой стало непросто. Из-за недостаточной длины кабеля, вести его вокруг протяженного сруба не было возможности. Вот и передавали дрель поверху, вывешивая и вытравливая ее на ее же кабеле. Как я уже говорил, дрель была старая, и вот, при очередной такой передаче, кабель где-то коротнул ….

     Чтобы защитить бревенчатый дом от продувания и сохранить тепло, при рубке сруба между венцами по пазу прокладывается уплотняющий материал. Обычно используется пакля из льняного, или джутового волокна, но наиболее эффективна в этом отношении овечья шерсть. Нам же для уплотнения поставили высушенный болотный мох – «мокришник». Можно понять поставщиков – с шерстью в стране всегда была напряженка, да и дороговато получается, а вот мха в Карелии, по всей видимости, в достатке, да и стоит он копейки. Так что прокладывали мы пазы мохом и всегда с избытком, чтобы, при последующей усадке уже построенного дома, подбить мох в имеющиеся неплотности прилегания венцов. И, пока мох не подбит, так и стоит дом, мохнатясь по пазам свешивающимся мохом. Вот и наши дома, обвешенные мохом, напоминали чем-то длинных мохнатых гусениц. И вот, когда дрель коротнула, одной искры оказалось достаточно, чтобы хорошо просушенный мох вспыхнул как порох.

     На нашу беду в отсек, куда передавали дрель, еще не подоспел принимающий – и запылал безнадзорный отсек синим бездымным пламенем. А мы, перекинув дрель, продолжали пазить следующие бревна, даже не догадываясь об уже начавшемся пожаре. Но, на наше счастье, начало пожара увидели бойцы, которые крыли крышу соседнего недавно построенного дома. Они-то и закричали нам, и даже раньше нас прибыли на тушение.

     В том 1972 году стояло аномально жаркое лето. В Подмосковье горели торфяники, и едкий дым заволакивал столицу. У нас же с самого утра начинало жарить солнце, и к обеду на солнцепеке работа с топором была сущим адом. Землекопы и бетонщики оголялись до плавок, а вот плотники по технике безопасности обязаны были работать в штанах, а то и в сапогах. Утром начинали работу в полной форме, а потом просто снимали рубашку и повязывали ее на пояс. Вот эта «полуодетость» и спасла положение – так и тушили пожар, сбивая пламя брюками и рубашками.

     Любопытно смотреть, когда горит не твое. И даже, когда твое, но не тобой построенное, то не так больно. А здесь горело творение твоих рук. Горело то, во что вложил душу и силы. Горел кусочек тебя, и это было так больно и обидно, что невольно лились слезы. И не от дыма, который окутал все вокруг, а от обиды и бессилия. Но, как оказалось, зря мы не верили в свои силы. Одно дело, когда горит мох – ему и искры достаточно, а вот, чтобы разгореться, ошкуренным сосновым бревнам нужны уже минуты. А этих минут мы огню не дали.
 
     Как же все-таки по-разному относится человек к чужому и к своему горю, к чужому несчастью и к несчастью, обрушившемуся на себя. И я совсем не уверен, что бросился бы тушить голыми руками горевший чужой и нежилой дом.
 
     Пожарные приехали через четверть часа, когда мы, разгоряченные и перемазанные сажей и пеплом в прожженных штанах и штормовках и со счастливыми перепачканными слезами и сажей лицами, оживленно обсуждали все перипетии выигранного сражения. Над спасенным срубом курился дымок – видно глубоко в пазах еще тлел мох. Но огня уже не было. Пожарники долго и усердно заливали наше строение, выбивая водой из брандспойта последние кусочки мха. Сруб, закопченный по началу, опять похорошел. Он хоть и был кое-где в подпалинах, но с него, как с других, уже не свисали безобразные лохмотья мха. Это было красиво, но совершенно не функционально – не уплотненные мхом пазы не держали б тепло, и зимовать в таком строении я бы не советовал.

     Спасенный дом мы так не оставили. На следующий день всем отрядом мы раскатали его по бревнышкам, предварительно эти бревнышки пронумеровав. А потом также быстренько собрали сруб, проложив щедро между венцов новый мох. Говорят, что спасенный в пожаре дом уже не загорится. Вот и местные, видимо потенциальные жильцы, приходили и смотрели. И оценивали построенное, и особенно интересовались «погорельцем». Хочется надеяться, что стоят еще пять, срубленных нами на совесть, деревянных домов, и живут в них счастливые люди, хотя бы редко, но вспоминающие молодых строителей. И мысль об этом до сих пор греет мне душу.
 
     Много чего интересного было в этом стройотряде, но обо всем этом как-нибудь в другой раз.

1) Смотри рассказ «О нравах": http://www.stihi.ru/2009/08/20/6989

*) В 1990 году Кижский архитектурный ансамбль включен в Список Всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО.