Ялты яшмовые чаши...

Прощание  с Ялтой




1. Май 1985



Ялта, щупаная дива! -
Май. Казённый бутерброд.
Чашка кофе, кружка пива,
"Пётр Великий" - пароход.
С гор, где холодно и пусто,
вновь спускаюсь налегке.
Вот и ранняя капуста
кудри взбила на лотке.
В жёлтом оке котофея
майской страсти витамин.
Ялта - шатких улиц фея -
дождь слепой и луж бензин.
Гул цветочного базара,
вёдер райские бока.

И кавказского корсара
клёкот - танец языка.
Близкий родственник Содома,
город вздорной суеты...
Но опять я в нём, как дома,
и пути мои просты.
Я иду туда, где слива,
словно в первый раз, цветёт,
где меня чуть-чуть сварливо
брат-булыжник узнаёт.
Где легка моя рубашка,
и знакомы назубок
кружка пива, кофе чашка
и "Петра" железный бок.




2. Июнь 1990



Ялты яшмовые чаши.
Лето. Девяностый год,
вишен в пригоршню набравши,
в горы, к флигелю, бредёт.
На рассвете - тонко-звонок
детской гривки завиток.
Дочь, тинейджер-оленёнок, -
невесомый стебелёк.

Просыпайся, дочь Елена!
Блюдце из агата ждёт,
полное щедрот Вселенной,
ярко-рыночных щедрот.
Просыпайся под хореи
заоконных райских птиц!
Позабыл геном Гирея
Крымских войн Аустерлиц.

А на алую клубнику,
на товар свой, свежину,
смотрит хан любовнолико,
как на юную жену...
Город - фанфарон, картёжник,
шулер взрывчатых кровей.
Но пока что в нём художник -
в русле, в доле шалых дней.

Но пока - лишь, 90-ый,
не вполне убойный год.
А потом корой-коростой
Ялты-яшмы эпизод
порастёт... И не въезжаю -
не смотрю на въезд-змею,
на конкретность урожая
по понятьям. Лишь стяжаю
незлопамятность свою...