Фантазия на тему Поэмы Вопль

Я видел мудрецов, больных безумьем.
Одежды разорвав, они во мгле
Трущобной шли за дозой; - темный шум им
Напоминал о том, что на земле
Есть только боль, но кайфа нет и выше, -
Как им сказал бы кто-нибудь другой, -
И нищие, непризнанные риши
Ползли за страшным ширевом гурьбой.
Рой рас****яев  ангелоголовых,
Рыдающих по весточке с высот
Таких, что ста небес не хватит новых,
Чтоб описать; - роняя в землю пот,
Свои проклятья посылали прямо
Тому, кто их теперь от смерти спас,
А ночи истерической динамо
В помойках их квартир играло джаз,
Как будто драму, и они смотрели,
Похоронив прогнившие мозги
Меж раем Божьим и тоской Ши-Еля.
О них сказать мне, буква, помоги.   
Магометанских ангелов орава
Сиявших с университетских крыш,
Им, проходившим мимо, - это право
Дано тебе, покуда говоришь
Неясно с кем, горячкой освещая
Путь в никуда сквозь кампусы, в бреду.
Ты видишь и в грязи обломки рая.
Идут друзья, за ними я иду.
Кошмарные виденья в Арканзасе,
Рассказы воротившихся с войны,
Отчисленных, их пикники на трассе,
Безумства их, которые нужны
Лишь нам, таким же, тем, кто вместе с ними
Таким как я, кто так же был готов
Свои стихи руками неживыми
Расклеивать на стенды черепов.
И там, где между пьяных и небритых
Курили дурь и деньги хмуро жгли,
Я видел страх на рожах неофитов,
Прислушиваясь к бульканью земли,
И к ужасу, сочившемуся тихо
Сквозь толщи стен. Курьеры без гроша
На поясе марихуану лихо
Из Мексики возили, ни шиша
Не получив, меж зарослей лобковых
 Хранившие растительный товар,
 Они искали откровений новых,
Глотая кислоту и скипидар.
Друзья мои – покойники, кутилы.
Как будто торсы посреди аллей,
Их смерть, их очищенье, их могилы,
Безумные глаза слепых друзей.
С их перегнившей явью и мечтами,
Под стук зубов среди гудящей мглы,
С их голыми стоячими ***ми
С мудями бесконечными. С иглы
Опять не слезет старая пластинка.
Над улицей дрожали облака,
Разорванные молнией, пылинка
Летела, и открытая рука,
Ее ловила, этой встрече рада.
Вот так они, летевшие подчас,
Куда – не важно, Патерсон, Канада…
Они повсюду, где носило Вас.
Сквозь кладбища, деревья, магазины
Они проходят позабытым сном,
Как эхо от стрельбы, как скрип дрезины.
И напиваясь до смерти вином,
Они лежат на крышах, над неоном,
В огнях погибших улиц, средь зимы,
Они растут колючим анемоном,
На дне, что называем жизнью мы.
Не ведая ни «хорошо», ни «дурно»,
Они уже давно, - ни свет, ни тьма.
Они во всем, как бруклинская урна
Дерьмовая, и вечный жар ума. 
Катавшихся в метро до одуренья
Их видели, прикованных к столбам,
Читавшими ужасные творенья
Под детский плач, колесный стук и гам.
От Бронкса до луны на Фенамине,
Сквозь дрожь от ломки, пересохший рот,
Туда где тьма, где автомат в пустыне
Гудящий голосами, где живет
Безумный зоопарк, где стойка бара
У бруклинского красного моста,
Которую в безумии угара
Платоники штурмуют. Пустота,
Прыжки во мглу, рычанье, боль и рвота,
Отрыжка серых тюрем и больниц
В Нью Джерси. Окончанье анекдота
Бессмысленного, свежий фарш из лиц,
Как эскалоп свиной на тротуаре
У синагоги, как открытки из
Обугленной в последнем их пожаре
Ньюарской комнатушки. Первый приз
За скетчи из Атлантик-Сити Холла,
Китайская, висячая ***ня.
В вагонах крытых на снегу, без пола
Свернулся старец, спросите меня
Кто это был? – он изучал Плотина,
Евангелие, Эдгара По, Зогар.
Он был мозгожующая машина,
Как все они, - его хватил удар.
Теперь свернувшись на снегу в вагоне
Он спит и смотрит издали на нас.
Земля дрожит. В каком теперь районе
Вселенной мы? – по-моему, Канзас.
Шатаемся по улицам Ойдахо
Индейских духов ищем вдалеке
Крылатых, быстрых вестников чероки
Идем, дрожа от ветра и от страха,
Сжав четки почерневшие в руке.
Уходит время, подступают сроки.
Давно корабль в Африку отплыл,
Китайцы укатили в лимузине.
Дождь повторяет нам: «Ты тоже был…»
И Балтимор болтается в трясине
Ночной и скользкой, как испанец тот,
Как пацифист с чернющей бородою,
Поющий о свободе. Что? – Наркот?
Возможно… - Тело дряблое, худое…
Разбрасывает красный манифест,
Коммунистический, - Лети! Лети, Бумага!
Счастливый, но бессмысленный протест.
Поэзия в задроченном Чикаго.
Ночных сирен не умолкает джаз
В табачном, потребительском тумане   
Мы ищем их, покуда ищут нас…
Но вдоволь новой наглотавшись дряни,
Мы с байкерами вновь ****ся в зад,
Сосем у морячков, чьи лица светят
Как ангельские лики… Невпопад
Орем от счастья! И в пути нас встретят
Миганием рекламы с АЗС.
Что будет после – мне не интересно.
Но если жизнь – не мир, а вечный стресс,
То смерть не избавление от стресса…
А вечный утомительный полет
Над тишиной над скалами Гудзона
Над опиумным маревом… в расчет
Не принимаемым, увы, и в смерти зона
Реальности не отпускает нас…
Лети, несчастный, с  видом отрешённым,
Над белым морем чьих-то рук и глаз
И над чужим великим суицидом,
Над пустотой надежд, религий, рас.
Вот ты летишь, но видишь сколь крепки,
Готовые тебя призвать к ответу,
Твои же злые, смертные стихи,
Что не позволят бедолаге в Лету
 Скользнуть, сверкая лавровым венцом!
Стихи перекрывают все отходы,
Полиция сжимает их кольцом,
Но бурны, словно под ковчегом воды,
Рвут все преграды в мелкие клочки,
Зловоньем русла улиц заполняя,
Аппокалиптичные  сверчки,
Божественная саранча стальная,
Вот, что такое, друг, твои стихи…
Они  витрины и автомобили,
Играя, бьют, и снова  дураки
Горланят их, ворочаясь в могиле,
Иль высунувшись мордой из окна
Пожарного авто с бутылкой пива.
Знать всюду  им, потерянным видна
Какая-то иная перспектива,
Помимо прозябанья на полу
Мотеля, - траха, негритянских танцев.
А я один теперь  сижу в углу,
И вспоминаю снова их, засранцев.
Джаз – воплощенье, смерть, зыбучий джаз,
Немецкий джаз, ебучий джаз, Голгофа
Концлагерей,  - огонь! – команда фас,
Нам слишком тихим и в аду не плохо.
Пар из ушей, стаккато нужника.
Вернуться в Денвер золотоголовым
Приходит час. Домой! Домой пока…
Не зацепился мыслью или словом…
За что-нибудь! Героями! Домой!
Обратно в Денвер, Питтсбург, Оклахому.
Воспоминаний ледяной  конвой
Вас отпустил – теперь – скорее к дому.
К страданию Америки нагой,
Лежащей, словно камень, в Океане
И посреди пустыни голубой!
Я слышу: Эли Ламма  Савахфани! –
Очередной Нарцисс  кричит с Креста.
А может это звуки саксофона?
Лист разрываю – с чистого листа:
Военнопленных серая колонна.
Плач ежедневный женщин и детей
В колонках новостных, в дневных  программах
Под возгласы: Святей! Ещё Святей!
Потенциал реализуя в драмах,
Захлебываясь в хохоте ночном,
Америка живет волшебным сном!
И в эту пору в этой дикий час,
В разгаре многоблудного цветенья,
Один судья судить приходит нас.
Проклятый Молох! Мерзость запустенья!
Проклятый Молох! Вечная тюрьма
И здание суда или конгресса – уже не важно.
Эта кутерьма названиям не прибавляет веса.
Они  - темница. Это решено.
 И молох-людоед пожрет ревущих
О равенстве. Все кончилось. Темно.
На бесконечных улицах, слывущих
Предвечными и сущими без дна,
Как Бога Иеговы Имена.
О, Молох! Имя разума, Отец
Несчастий, ***сос вселенной!
Когда б не ты знаменовал конец
В земле пустой, с ухмылкою надменной!
Скелет, домов, заводов, фонарей,
Портов и всякой мерзости дымящей!
Мы жаждали тебя! – приди скорей! –
И ты пришел во славе настоящей!
Не вымышленной! Лейте свет с небес
На нашу почерневшую заразу!
И ощутите снова дрожь чудес!
И лица к Богу обратите сразу.
Так славься Рокланд!
Высшей мерой мер
За то, что слово собственного звука
Не стоит здесь, а революцьёнер
Фашистами убит, ему – наука!
Так славься Рокланд!
Пусть писака твой
Грызет во тьме печатную машинку,
Стучится облысевшей головой
О лунную дрейфующую льдинку.
Так славься Рокланд!
Поцелуйте флаг в уста, застыв в любовном поклоненье.
 Кто нищ и наг тот будет нищ и наг.
Не испытуй  всевышнего терпенье!
Так славься Рокланд!
На рассвете дня
Трясется кто-то, выходя из Комы,
С улыбкой говорит: Добей меня!
И смотрит в лица, что давно знакомы.
И океан стоит в его глазах,
И поборов стыдливости изжогу,
Он через всю Америку в слезах
Ночных несется к моему порогу.   


 





I’M A STENOGRAPHER OF MY MIND. I WRITE DOWN WHAT PASSES THROUGH IT, NOT WHAT GOES ON AROUND ME. I’M A POET. – ALLEN GINSBERG


HOWL

by Allen Ginsberg

I saw the best minds of my generation destroyed by
madness, starving hysterical naked,
dragging themselves through the negro streets at dawn
looking for an angry fix,
angelheaded hipsters burning for the ancient heavenly
connection to the starry dynamo in the machinery of night,
who poverty and tatters and hollow-eyed and high sat
up smoking in the supernatural darkness of
cold-water flats floating across the tops of cities
contemplating jazz,
who bared their brains to Heaven under the El and
saw Mohammedan angels staggering on tenement roofs illuminated,
who passed through universities with radiant cool eyes
hallucinating Arkansas and Blake-light tragedy
among the scholars of war,
who were expelled from the academies for crazy &
publishing obscene odes on the windows of the skull,
who cowered in unshaven rooms in underwear,
burning their money in wastebaskets and listening
to the Terror through the wall,
who got busted in their pubic beards returning through
Laredo with a belt of marijuana for New York,
who ate fire in paint hotels or drank turpentine in
Paradise Alley, death, or purgatoried their
torsos night after night
with dreams, with drugs, with waking nightmares,
alcohol and cock and endless balls,
incomparable blind; streets of shuddering cloud and
lightning in the mind leaping toward poles of Canada & Paterson,
illuminating all the motionless world of Time between,
Peyote solidities of halls, backyard green tree cemetery
dawns, wine drunkenness over the rooftops,
storefront boroughs of teahead joyride neon
blinking traffic light, sun and moon and tree
vibrations in the roaring winter dusks of Brooklyn,
ashcan rantings and kind king light of mind,
who chained themselves to subways for the endless
ride from Battery to holy Bronx on benzedrine
until the noise of wheels and children brought
them down shuddering mouth-wracked and
battered bleak of brain all drained of brilliance
in the drear light of Zoo,
who sank all night in submarine light of Bickford's
floated out and sat through the stale beer after
noon in desolate Fugazzi's, listening to the crack
of doom on the hydrogen jukebox,
who talked continuously seventy hours from park to
pad to bar to Bellevue to museum to the Brooklyn Bridge,
lost battalion of platonic conversationalists jumping
down the stoops off fire escapes off windowsills
off Empire State out of the moon,
yacketayakking screaming vomiting whispering facts
and memories and anecdotes and eyeball kicks
and shocks of hospitals and jails and wars,
whole intellects disgorged in total recall for seven days
and nights with brilliant eyes, meat for the
Synagogue cast on the pavement,
who vanished into nowhere Zen New Jersey leaving a
trail of ambiguous picture postcards of Atlantic City Hall,
suffering Eastern sweats and Tangerian bone-grind-ings and
migraines of China under junk-with-drawal in Newark's bleak furnished room,
who wandered around and around at midnight in the
railroad yard wondering where to go, and went,
leaving no broken hearts,
who lit cigarettes in boxcars boxcars boxcars racketing
through snow toward lonesome farms in grand-father night,
who studied Plotinus Poe St. John of the Cross telepathy
and bop kabbalah because the cosmos instinctively
vibrated at their feet in Kansas,
+++who loned it through the streets of Idaho seeking visionary
indian angels who were visionary indian angels,
who thought they were only mad when Baltimore
gleamed in supernatural ecstasy,
who jumped in limousines with the Chinaman of Oklahoma on the impulse of winter midnight street
light smalltown rain,
who lounged hungry and lonesome through Houston
seeking jazz or sex or soup, and followed the
brilliant Spaniard to converse about America
and Eternity, a hopeless task, and so took ship to Africa,
who disappeared into the volcanoes of Mexico leaving
behind nothing but the shadow of dungarees
and the lava and ash of poetry scattered in fireplace Chicago,
who reappeared on the West Coast investigating the
F.B.I. in beards and shorts with big pacifist
eyes sexy in their dark skin passing out incomprehensible leaflets,
who burned cigarette holes in their arms protesting
the narcotic tobacco haze of Capitalism,
who distributed Supercommunist pamphlets in Union
Square weeping and undressing while the sirens
of Los Alamos wailed them down, and wailed
down Wall, and the Staten Island ferry also wailed,
who broke down crying in white gymnasiums naked
and trembling before the machinery of other skeletons,
who bit detectives in the neck and shrieked with delight
in policecars for committing no crime but their
own wild cooking pederasty and intoxication,
who howled on their knees in the subway and were
dragged off the roof waving genitals and manuscripts,
who let themselves be fucked in the ass by saintly
motorcyclists, and screamed with joy,
who blew and were blown by those human seraphim,
the sailors, caresses of Atlantic and Caribbean love,
who balled in the morning in the evenings in rose
gardens and the grass of public parks and
cemeteries scattering their semen freely to
whomever come who may,
who hiccuped endlessly trying to giggle but wound up
with a sob behind a partition in a Turkish Bath
when the blond & naked angel came to pierce
them with a sword,
who lost their loveboys to the three old shrews of fate
the one eyed shrew of the heterosexual dollar
the one eyed shrew that winks out of the womb
and the one eyed shrew that does nothing but
sit on her ass and snip the intellectual golden
threads of the craftsman's loom,
who copulated ecstatic and insatiate with a bottle of
beer a sweetheart a package of cigarettes a candle and fell off the bed, and continued along
the floor and down the hall and ended fainting
on the wall with a vision of ultimate cunt and
come eluding the last gyzym of consciousness,
who sweetened the snatches of a million girls trembling
in the sunset, and were red eyed in the morning
but prepared to sweeten the snatch of the sun
rise, flashing buttocks under barns and naked in the lake,
who went out whoring through Colorado in myriad
stolen night-cars, N.C., secret hero of these
poems, cocksman and Adonis of Denver-joy
to the memory of his innumerable lays of girls
in empty lots & diner backyards, moviehouses'
 rickety rows, on mountaintops in caves or with
gaunt waitresses in familiar roadside lonely petticoat upliftings & especially secret gas-station
solipsisms of johns, & hometown alleys too,
who faded out in vast sordid movies, were shifted in
dreams, woke on a sudden Manhattan, and
picked themselves up out of basements hung
over with heartless Tokay and horrors of Third
Avenue iron dreams & stumbled to unemployment offices,
who walked all night with their shoes full of blood on
the snowbank docks waiting for a door in the
East River to open to a room full of steamheat and opium,
who created great suicidal dramas on the apartment
cliff-banks of the Hudson under the wartime
blue floodlight of the moon & their heads shall
be crowned with laurel in oblivion,
who ate the lamb stew of the imagination or digested
the crab at the muddy bottom of the rivers of Bowery,
who wept at the romance of the streets with their
pushcarts full of onions and bad music,
who sat in boxes breathing in the darkness under the
bridge, and rose up to build harpsichords in their lofts,
who coughed on the sixth floor of Harlem crowned
with flame under the tubercular sky surrounded
by orange crates of theology,
who scribbled all night rocking and rolling over lofty
incantations which in the yellow morning were
stanzas of gibberish,
who cooked rotten animals lung heart feet tail borsht
& tortillas dreaming of the pure vegetable kingdom,
who plunged themselves under meat trucks looking for an egg,
who threw their watches off the roof to cast their ballot
for Eternity outside of Time, & alarm clocks
fell on their heads every day for the next decade,
who cut their wrists three times successively unsuccessfully, gave up and were forced to open antique
stores where they thought they were growing
old and cried,
who were burned alive in their innocent flannel suits
on Madison Avenue amid blasts of leaden verse
& the tanked-up clatter of the iron regiments
of fashion & the nitroglycerine shrieks of the
fairies of advertising & the mustard gas of sinister intelligent editors, or were run down by the
drunken taxicabs of Absolute Reality,
who jumped off the Brooklyn Bridge this actually happened and walked away unknown and forgotten
into the ghostly daze of Chinatown soup alley
ways & firetrucks, not even one free beer,
who sang out of their windows in despair, fell out of
the subway window, jumped in the filthy Passaic, leaped on negroes,
cried all over the street,
danced on broken wineglasses barefoot smashed
phonograph records of nostalgic European
1930s German jazz finished the whiskey and
threw up groaning into the bloody toilet, moans
in their ears and the blast of colossal steam whistles,
who barreled down the highways of the past journeying
to each other's hotrod-Golgotha jail-solitude
watch or Birmingham jazz incarnation,
who drove crosscountry seventytwo hours to find out
if I had a vision or you had a vision or he had
a vision to find out Eternity,
who journeyed to Denver, who died in Denver, who
came back to Denver & waited in vain, who
watched over Denver & brooded & loned in
Denver and finally went away to find out the
Time, & now Denver is lonesome for her heroes,
who fell on their knees in hopeless cathedrals praying
for each other's salvation and light and breasts,
until the soul illuminated its hair for a second,
who crashed through their minds in jail waiting for
impossible criminals with golden heads and the
charm of reality in their hearts who sang sweet
blues to Alcatraz,
who retired to Mexico to cultivate a habit, or Rocky
Mount to tender Buddha or Tangiers to boys
or Southern Pacific to the black locomotive or
Harvard to Narcissus to Woodlawn to the
daisychain or grave,
who demanded sanity trials accusing the radio of hyp
notism & were left with their insanity & their
hands & a hung jury,
who threw potato salad at CCNY lecturers on Dadaism
and subsequently presented themselves on the
granite steps of the madhouse with shaven heads
and harlequin speech of suicide, demanding instantaneous lobotomy,
and who were given instead the concrete void of insulin
Metrazol electricity hydrotherapy psychotherapy occupational
therapy pingpong & amnesia,
who in humorless protest overturned only one symbolic
pingpong table, resting briefly in catatonia,
returning years later truly bald except for a wig of
blood, and tears and fingers, to the visible mad
man doom of the wards of the madtowns of the East,
Pilgrim State's Rockland's and Greystone's foetid
halls, bickering with the echoes of the soul,
rocking and rolling in the midnight solitude-bench
dolmen-realms of love, dream of life a nightmare,
bodies turned to stone as heavy as the moon,
with mother finally ******, and the last fantastic book
flung out of the tenement window, and the last
door closed at 4. A.M. and the last telephone
slammed at the wall in reply and the last furnished room
emptied down to the last piece of mental furniture,
a yellow paper rose twisted on a wire hanger in the closet,
and even that imaginary,
nothing but a hopeful little bit of hallucination
ah, Carl, while you are not safe I am not safe, and
now you're really in the total animal soup of time
and who therefore ran through the icy streets obsessed
with a sudden flash of the alchemy of the use
of the ellipse the catalog the meter & the vibrating plane,
who dreamt and made incarnate gaps in Time & Space
through images juxtaposed, and trapped the
archangel of the soul between 2 visual images
and joined the elemental verbs and set the noun
and dash of consciousness together jumping
with sensation of Pater Omnipotens Aeterna Deus
to recreate the syntax and measure of poor human
prose and stand before you speechless and intelligent
and shaking with shame,
rejected yet confessing out the soul to conform to the rhythm
of thought in his naked and endless head,
the madman bum and angel beat in Time, unknown,
yet putting down here what might be left to say
in time come after death,
and rose reincarnate in the ghostly clothes of jazz in
the goldhorn shadow of the band and blew the
suffering of America's naked mind for love into
an eli eli lamma lamma sabacthani saxophone
cry that shivered the cities down to the last radio
with the absolute heart of the poem of life butchered
out of their own bodies good to eat a thousand years.
What sphinx of cement and aluminum bashed open
their skulls and ate up their brains and imagination?
Moloch! Solitude! Filth! Ugliness! Ashcans and unob
tainable dollars! Children screaming under the
stairways! Boys sobbing in armies! Old men
weeping in the parks!
Moloch! Moloch! Nightmare of Moloch! Moloch the
loveless! Mental Moloch! Moloch the heavy
judger of men!
Moloch the incomprehensible prison! Moloch the
crossbone soulless jailhouse and Congress of
sorrows! Moloch whose buildings are judgment!
Moloch the vast stone of war! Moloch the stunned governments!
Moloch whose mind is pure machinery! Moloch whose
blood is running money! Moloch whose fingers
are ten armies! Moloch whose breast is a cannibal dynamo!
Moloch whose ear is a smoking tomb!
Moloch whose eyes are a thousand blind windows!
Moloch whose skyscrapers stand in the long
streets like endless Jehovahs! Moloch whose factories
dream and croak in the fog! Moloch whose
smokestacks and antennae crown the cities!
Moloch whose love is endless oil and stone! Moloch
whose soul is electricity and banks! Moloch
whose poverty is the specter of genius! Moloch
whose fate is a cloud of sexless hydrogen!
Moloch whose name is the Mind!
Moloch in whom I sit lonely! Moloch in whom I dream
Angels! Crazy in Moloch! Cocksucker in
Moloch! Lacklove and manless in Moloch!
Moloch who entered my soul early! Moloch in whom
I am a consciousness without a body! Moloch
who frightened me out of my natural ecstasy!
Moloch whom I abandon! Wake up in Moloch!
Light streaming out of the sky!
Moloch! Moloch! Robot apartments! invisible suburbs!
skeleton treasuries! blind capitals! demonic
industries! spectral nations! invincible mad
houses! granite cocks! monstrous bombs!
They broke their backs lifting Moloch to Heaven! Pave-
ments, trees, radios, tons! lifting the city to
Heaven which exists and is everywhere about us!
Visions! omens! hallucinations! miracles! ecstasies!
gone down the American river!
Dreams! adorations! illuminations! religions! the whole
boatload of sensitive bullshit!
Breakthroughs! over the river! flips and crucifixions!
gone down the flood! Highs! Epiphanies! Despairs!
Ten years' animal screams and suicides!
Minds! New loves! Mad generation! down on
the rocks of Time!
Real holy laughter in the river! They saw it all! the
wild eyes! the holy yells! They bade farewell!
They jumped off the roof! to solitude! waving!
carrying flowers! Down to the river! into the street!
Carl Solomon! I'm with you in Rockland
where you're madder than I am
I'm with you in Rockland
where you must feel very strange
I'm with you in Rockland
where you imitate the shade of my mother
I'm with you in Rockland
where you've murdered your twelve secretaries
I'm with you in Rockland
where you laugh at this invisible humor
I'm with you in Rockland
where we are great writers on the same dreadful typewriter
I'm with you in Rockland
where your condition has become serious and
is reported on the radio
I'm with you in Rockland
where the faculties of the skull no longer admit
the worms of the senses
I'm with you in Rockland
where you drink the tea of the breasts of the
spinsters of Utica
I'm with you in Rockland
where you pun on the bodies of your nurses the
harpies of the Bronx
I'm with you in Rockland
where you scream in a straightjacket that you're
losing the game of the actual pingpong of the abyss
I'm with you in Rockland
where you bang on the catatonic piano the soul
is innocent and immortal it should never die
ungodly in an armed madhouse
I'm with you in Rockland
where fifty more shocks will never return your
soul to its body again from its pilgrimage to a
cross in the void
I'm with you in Rockland
where you accuse your doctors of insanity and
plot the Hebrew socialist revolution against the
fascist national Golgotha
I'm with you in Rockland
where you will split the heavens of Long Island
and resurrect your living human Jesus from the
superhuman tomb
I'm with you in Rockland
where there are twenty-five-thousand mad com-
rades all together singing the final stanzas of
the Internationale
I'm with you in Rockland
where we hug and kiss the United States under
our bedsheets the United States that coughs all
night and won't let us sleep
I'm with you in Rockland
where we wake up electrified out of the coma
by our own souls' airplanes roaring over the
roof they've come to drop angelic bombs the
hospital illuminates itself imaginary walls collapse
O skinny legions run outside O starry
spangled shock of mercy the eternal war is
here O victory forget your underwear we're free
I'm with you in Rockland
in my dreams you walk dripping from a sea-
journey on the highway across America in tears
to the door of my cottage in the Western night