В феврале

 


Холодрыга и дождь, и кошачьи концерты на крыше,
и стихи не идут, всё тоскует тетрадь на столе.
Нету счастья у нас, но его, говорят, нет и выше,
от шекспировских истин не скрыться нигде в феврале.

Маргинальная даль то в тумане, то смазана ветром,
в лужах плавают утром кусочки разбитого льда;
стало модным писать об интимном, когда-то запретном,
потому что ни чести не знает наш век, ни стыда.

Грабят родину каты заморских варягов похлеще,
дорвались до кормушки, дозволено всё, наконец.
О, такие творятся сейчас непотребные вещи,
хорошо, что всё это, уйдя, не увидел отец.

Он погиб здесь, в Крыму, оплатил эту землю он кровью,
он в судьбине моей самый высший, пожалуй, судья.
Это ж надо такой обладать на земле нелюбовью,
чтоб землёю отцов торговать, всё в товар возведя!

Я к причалам пойду, они лечат душевную смуту,
в бухте штиль и суда отражаются в стылой воде.
Всё мне верится в лучшее этой земли почему-то,
хоть примет позитивных пока что не видно нигде.

Дерибанят «Массандру», доводят «Артек» до банкротства,
гробят русский язык, – чем не происки, блин, сатаны?
Если хитрость и алчность сегодня черта превосходства,
то под этой чертой вся «элита» толпится страны.

Маргинальную даль дождь и ветер то мнут, то колышут,
пик Ай-Петри в снегу из-за сумерек, словно в золе:
нету счастья у нас, но его, говорят, нет и выше,
от шекспировских истин не скрыться нигде в феврале.