И вдоль ветвей сочилась синь...

* * *



Уже грачи любовно стонут,
и трелью трубчатой скворцы
зовут из приземлённых комнат
к паренью листьев и пыльцы.
Уже кряхтят грачи гортанно,
латая хворостом гнездо,
и жёлтый скворчий клюв трёхгранно
остервенел на верхнем "до".

О, крыльев свадебные взмахи
и призменная дрожь пера!
Сирени влажные рубахи,
свеженадетые с утра...
О, переулка хмель зелёный,
киноафиш ковбойский бред!
И отроческий взор - влюблённый
в лазурный,- в пятый ряд,- билет...






Старая конура



Пел ветер - очи с поволокой -
качался в ветках бузины,
и хмель бузинный кособокий
глотал из влажной глубины.
И затопила дни апреля
волной встающая теплынь -
стволы сквозь кожу зеленели,
и вдоль ветвей сочилась синь.

И меж стеклом и ставней дачи
зарделся мотылька фитиль.
А в круге конуры собачьей
роилась солнечная пыль.
Был населён скрипучий ящик,
ледащий, траченный паршой,
бездомной чьей-то, немудрящей,
но вдрызг лучистою душой!







Уличная сирень


Под "фью" и "фифти-фифти"
залётного скворца
оконные финифти
бульварного кольца
промыто воссияли,
и хлынуло тепло
на полиса скрижали,
кромешные зело.

Над местностью казённой,
спасая серый день,
душой зажглась, не кроной,
бездомная сирень.
У Южного вокзала,
чьи песни - хрип да карк,
сирень себя сжигала,
подобно Жанне д'Арк.

О, уличных растений
поэтова судьба! -
УФО, Сафо в цветенье,
задворков голытьба
так жертвенно светилась
в лилово-голубом,
как будто жилка билась
у камня под виском.

О, мая, мая мантры,
мажорных нот скворец,
достойный и Синатры,
и Сирина певец!
Он массам населенья
"Не тронь - звенит - не рви
цветков сердцебинья,
ветвей живой любви!"