знакомство с оскором уайльдом

Summer's almost gone
We had some good times
But they're gone
The winter's comin' on
Summer's almost gone
      J.D. Morrison
Я не собираюсь писать о несчастной любви, о препятствиях, которые Судьба подстраивает влюбленным. Я вообще не хочу писать. Ничего. И никогда. Но меня заставили.
Боб Дилан уже четыре минуты как закончил петь “Knocking on the heaven’s door”, и мое сердце собиралось остановиться от нестерпимой тоски. Было начало сентября, и не было надежды на счастливый конец. Шел дождь. И дул ветер. Он с небывалым остервенением пытался сломать верхушки деревьев под моим окном. Наверное, знал, как мне погано. А было действительно погано. Нет, не от того, что я одна. Вообще-то быть одним – небывалая роскошь в нашем мире. Когда тебе плохо, и это написано у тебя на лице, каждый второй мнит себя матерью Терезой, ни на минуту не оставляя тебя наедине с собой. И все, словно сговорившись, твердят: “Займи себя делом!”.
Но мне было погано и совсем не хотелось занимать себя делом. В конце концов, хоть изредка, но можно же получить настоящий кайф от страданий. Окружающая обстановка создавала идеальный антураж для душевных переживаний: сумерки, серые тучи, где-то пролетает стая ворон. Вполне готично. Я уже собиралась затрястись в истерических рыданиях, как зажжужжала муха. Она билась в стекло, наивно полагая своим мушиным мозгом (если он, конечно, есть), что после долгих метаний по периметру окна ей удастся быть подхваченной осенним ветром.
 От досады я даже икнула. Вот подлость! Целых два дня старалась, создавая подходящую атмосферу, подгадала нужную погоду, прослушала всю блюзовую коллекцию - и  уже готова была вкусить наслаждение от душевных мук, как какое-то насекомое убило все желание плакать.
Я прихлопнула муху коробкой от диска Боба Дилана. Плакать уже не хотелось. Вечер был безнадежно потерян.
Включив записи с джазовыми импровизациями, чересчур веселыми для моего кровоточащего сердечка, я выкинула трупик мушки за форточку и налила себе “Джека Дэниэлса”. Я чокнулась с колонкой и опрокинула в себя холодную светло-коричневую жидкость. Поперхнулась и долго откашливалась.
- Какие времена, какие нравы! – услышала я. На краю моего письменного стола сидел Оскар Уайльд. Словно в былые времена он был одет, как лондонский денди. Хотя последние сто лет в компании с французами дали о себе знать. Он слегка похудел, щеки впали, под глазами были мешки, но они не портили Оскара, а даже наоборот, неплохо сочетались с его фиолетовым плащом. Наверное, это был тонкий дизайнернский расчет, не то он бы точно воспользовался пудрой. Из под плаща выглядывал левый лацкан бархатного  пиджака. Весьма броско смотрелась большая брошь ввиде паука. Обязательные цилиндр в правой руке и трость в -  левой.
Оскар – мой давний знакомец, мы впервые встретились  года два назад, когда одна белорусская  театральная труппа решила дать новую интерпретацию “Саломеи”. Я тогда училась в выпускном  классе и с одноклассниками и двумя учителями оказалась на этой постановке. Учителя погрузились в просмотр некогда скандальной пьесы, а я с одноклассниками решила выпить алкогольные коктейли, заботливо налитые в пластиковые бутылки из-под колы и пепси. Я так и не поняла, как завязался конфликт пьесы и на кой черт сдалась иудейской царевне отрубленная голова, поэтому во время антракта я лениво поплелась в туалет. И, когда я уже мыла руки, прозвучал последний предупредительный сигнал, после которого уже не впускали в партер. Я совсем не расстроилась. Когда еще выдастся время слегка захмелевшей девушке прогуляться по пустым театральным коридорам? Бесспричинно смеясь, я медленно ходила среди высоких стен с черно-белыми фотографиями театральных звезд в своих лучших ролях. Кое-где встречались даже яркие афши времен расцвета этого театра, то есть весьма раритетные афиши 20-х годов.
Тут ко мне и подошел Оскар. Он сардонически скривил свои толстые губы и спросил, не заблудилась ли я.
Можете представить, как я, мягко говоря, испугалась. К вам подходит дух мертвого автора пьесы, просмотром коей вы только что пренебрегли. Конечно, я вскрикнула и решила упасть в обморок. Но Оскар грустно вздохнул и предложил мне свою дружбу.
С тех пор он частенько приходил ко мне, когда я страдала в своем одиночестве. Он хоть и всего лишь внешняя оболочка давно мертвого человека, но все равно нуждался в общении. Соседи по Пер-Лашез ему давно надоели, ему обрыдли дружба самолюбивого Оноре де Бальзака, навязчивое кокетство Айседоры Дункан и пьяные завывания Джима Моррисона. Он искал друзей, от которых веет теплом, несчастной любовью, скукой, зачарованностью искусством, восхищением всем красивым и разочарованием жизнью. И привидение Оскара Уайльда нашло меня чуть-чуть пьяной, разгуливающей по затихшему лабиринту театральных коридоров как раз в тот момент, когда Саломея целовала отрезанную голову Иоанна Крестителя.
Сейчас Оскар печально смотрел на опустевший стакан и качал головой.
- В мои времена немыслимо было, чтобы девушки пили в одиночестве.
- Мне плохо. Знаешь… меня лишили последней надежды на то, что меня полюбят. Мне так хотелось, чтобы меня полюбили… просто за то, что я интересный человек.
Оскар  дал мне подзатыльник и уверенно произнес:
- Не будь дурочкой, мужчины не любят женщин только за то, что с ними интересно трепаться.
Я с сомнением покосилась на привидение:
- А ты-то откуда знаешь, за что любят женщин, ты вообще не той ориентации.
- Любовь не ждут. Она просто приходит. И твоя теория о том, что появляется сначала симпатия, влюбленность, душевная близость, а только потом Любовь, - настоящий бред. Это же идиотизм.
На улице снова бушевал ветер, он срывал желтые и красные листья, неся их по еще не жухлой мокрой траве. Стало окончательно темно, и включился фонарь под моим окном. Он  подбрасывал свой свет до далекого шестого этажа. Я поежилась при очередном порыве ветра и надела недавно купленные желтые шерстяные носки. Оскар скривился и процедил себе под нос: «Фу-у, ужасная безвкусица!».
- Оскар, я не собираюсь с тобой спорить! – сказала я. - У тебя свое мнение, а у меня - свое! И вообще, в XXI веке говорить с привидением писателя о любви  - слишком уж пошло, тебе не кажется?
- Хм, это оттого, что у вас на всех углах  кричат  о чувствах. И где это было видано раньше, чтобы девушки спокойно говорили молодым людям о своей романтической привязанности?! Поверь, в мои времена даже гомосексуализм не был столь порицаем обществом, сколько легкомыслие молодых девиц.
- Возможно, - кивнула я, -  не могу спорить с тобой, о том, в чем я не сильна.
- Ну так и не спорь со мной о Любви! – хмуро закурил Оскар Уайльд.
 Легкая вуаль призрачного табачного дыма скрыла от меня окно с занавесками и одинокой фиалкой на подоконнике. Все еще играл слишком позитивный для меня джаз, который призывал веселиться, пока я молода, искать и терять, петь и плакать, обнимать и избегать объятий, ибо после меня  заберет могила. И Оскар с завистью пустил мне дым в лицо. У него все уже было позади.