Поэма о Великой Отечественной войне

Сегодня в памяти у многих забылась прошлая война. Но тем безруким и безногим, что изувечила она, и тем, чей путь был покалечен, и тем, в чей дом пришла беда, и тем, чьё мужество и плечи всю тяжесть вынесли тогда, тем не забыть ни гром орудий, ни сёл, пылающих в огне, ни день Победы нашей. Люди!!! Не забывайте о войне.

Нас годовщина возвращает в сороковые те года. Их помнить память обещает, забыв обиды навсегда. А было их тогда немало. Немало в плен в те дни попало и не в сраженьях, не в бою сложивших голову свою от бомб фашистских, от снарядов, застигнувших людей врасплох.

Но учит и в беде нас Эго, и не изменишь дни войны. Да! «Каждый мнит себя стратегом, увидев бой со стороны». Не нам судить солдат отважных, за честь страны боролся каждый. Хоть тяжела была цена, но ей Отчизна спасена!

Победы не даются даром. А путь обратный был трудней. Те «Десять сталинских ударов», что провели дорогу к ней, подобны молнии и грому. Они и привели к разгрому не только всех немецких сил, но и к развалу стран Оси!

Устали люди от страданий, от непомерного труда, от непосильных ожиданий. И потому с тех пор всегда в дни праздников наш тост в застолье «Всё обойдётся в жизни. Только вот лишь бы не было войны!» Мы этим объединены.

†††
Про Ленинград и про блокаду есть много книг, стихов, кино, и должное отдать вам надо за подвиг ваш великий… Но…

Сто двадцать пять блокадных граммов, конечно, не согреют кровь. Но в Ленинграде, скажем прямо, у всех у вас всегда был кров. Пусть это были коммуналки с чуть гревшею «буржуйкой» жалкой, — но были стены, потолок, и город помогал, как мог.

В местах, где битва проходила (а люди жили ведь и там), над ними только небо было. И кроме от бомбёжек ям, им не было куда бы скрыться. А пища? Приходилось рыться в полях: ловить кротов, мышей. В одежде были тучи вшей — и не прибраться, не помыться. Зарылись в норы, как сурки, и ждали: немец отбомбится, так можно будет до реки тогда добраться за водою. А этот путь грозил бедою — шальная пуля ли, снаряд в траншее всех положит в ряд. Когда война уж отступила, кто уцелел, пошли с трудом домой. Добраться трудно было. Да и какой их встретил дом?! Одни сгоревшие остатки. На них навес устроив шаткий — и не палатка, не шалаш, — таким был долго «домик» ваш.

Да, не легка была блокада те девятьсот ночей и дней. И всё же осознать всем надо, что было в сотни раз трудней и сталинградцам, и курянам, и горожанам, и селянам, кто в зоне жил прифронтовой. Один из двадцати живой остался в день освобожденья, — и ни двора, и ни кола. От власти — полное забвенье. Да где ещё та власть была? Ей нужно было разобраться, за что сначала надо браться: ведь всё разрушено вокруг, и нет ни средств, ни сил, ни рук.

И всё же выжили! Хоть частью. На поле, у станков трудясь. И даже дети — наше счастье — перед войной, в войну родясь, свой труд стране тогда отдали. Сегодня стариками стали, но не забыть тех страшных дней — для них блокады пострашней. И честно? Им обидно было: медалью, пенсией двойной одних начальство наградило, а у других удел иной. Да! Ленинградцы все в почёте. А о других вы не прочтёте ни строчки. Может, хоть сейчас в верхах высоких вспомнят вас? Курск, Сталинград, Орёл, Воронеж — и в тех местах весь сельский люд, где эту тему ни затронешь, свои печали изольют, восстановленья вспомнят бремя. И замолчат. Настало время начальству вспомнить и о тех, кого забыли, как на грех!

†††
Ещё хотелось бы сегодня сказать: всё движется, течёт. Пройдёт и праздник всенародный. Но уваженье и почёт пускай в сердцах всегда к вам будут. А наши власти не забудут ни обещаний, ни забот — сегодня, завтра, через год, и не по праздникам — по долгу — живым и павшим дань отдать. В местах сражений ещё долго их будут находить. Создать на них сады и рощи и долговечнее и проще.

Пусть будут: Ржевский, Курский сад — как память спящих там солдат. Как много там их! Всех не тронешь: ведь нужно землю всю изрыть. Всех не отыщешь, не схоронишь. И невозможно схоронить. А моряки лежат в воде. Искать их всех? Когда и где?

†††
То утро было тёплым, летним, ещё к тому же выходным. На улицах гуляли дети, у взрослых много дел: к одним должны приехать гости, а те — на пляж, погреть там кости. Другие за город спешат в лесу озоном подышать.

Хотя и были разговоры, что надвигается война, но всем казалось, что не скоро. И вдруг по радио… — она! Что немцы города бомбили, что где-то даже жертвы были, что по границе бой идёт. Но армия не подведёт! Нет, страха не было в народе. «Ведь наша армия сильней! Ну, будет что-то Финской вроде. А мы же победили в ней! Не зря же про танкистов пели». Врага в его же колыбели тогда готовились разбить! Одним ударом победить!

Беда явилась к нам воочью, когда её из первых рук узнали мы. В июне ночью за дверью вдруг раздался стук. Открывши дверь, мы обомлели, с детьми увидев тётю Грелю, в одной сорочке под манто. Лицо как мелом залито. В глазах страданье ощутимо, а на руках – скопленье жил. (Мы знали: летчик дядя Тима тогда под Гомелем служил. Их часть фашисты разбомбили.) А в городе пожары были: горели зданья и вода. Лишь чудом добрались сюда. Пять суток без воды, без хлеба состав тащился на восток. От дыма чёрным было небо. Был лётчик «хенкеля» жесток: летя на бреющем полёте, он загонял людей в болота, струёй воздушной их сбивал, и бил, и бил их наповал.

Мои двоюродные сёстры (а было им тогда лет пять) от страха очумели просто и не могли никак понять, что здесь по ним стрелять не станут, что здесь их немцы не достанут, что не оставят их одних: они отныне — у родных.

Череповец был город тихий, и далеко была война. Но пал зимою город Тихвин, а на восток всего одна вела железная дорога. Здесь мост над Ягорбою трогать взвод женский немцам не давал, спуская «юнкерсы» в обвал. А были там девчонки просто — в семнадцать-восемнадцать лет. Я каждый день ходил к ним в гости, в бачке им принося обед. Его на худенькие плечи обычно, как всегда, под вечер мне повар с кухни надевал и каждый раз совет давал: «Смотри шагай, но осторожно! Поторопись, но не спеша. Пролить горячий борщ не можно! Прольёшь — убью, моя душа!» Когда ж назад я возвращался, он так обычно обращался: «Ну молодец! Любимец дам! Иди сюда, я каши дам!»

Тогда уж город был голодным. Через него сибиряки всё шли и шли в строю походном: винтовки за спиной, штыки у пояса примкнуты. И в эти краткие минуты, сидя у кухни полевой, я знал, что буду я живой.
Бойцы все в полушубках белых (морозные те были дни!) шагали весело на дело! Мы знали: победят они! С надеждой люди их крестили. Их, к счастью, матери растили. Потом из них какой-то ряд создаст панфиловцев отряд. Освобождён был Тихвин вскоре, потом — победа под Москвой… Я, на мальчишеское горе, расстался с кухней полевой: девчат отправили куда-то. Ах, если б вновь вернуть те даты — я к ним бы снова прибежал, а может, адрес им бы дал. Где вы теперь, Маруся, Валя? Где ваш зенитный пулемёт? И ваш начальник тётя Галя (характер у нее не мёд!) — всегда в ней главным было дело. Но как она душевно пела, когда ей в праздничный обед мы отмечали двадцать лет!

Я как-то в зимнем ожиданьи с работы мамы «Правду» взял. Там заголовок жирный «ТАНЯ» я на странице прочитал. Как сердце сильно застучало: вот здесь оно — борьбы начало. Умрёт, но не откроет рот. Не победить такой народ!
За жизнь солдаты не рядились. Сражались не из-за идей. Но вы бы, может, не родились, когда б не жертвы тех людей. Тех, кто, пропахши кровью, потом, танкист ли, лётчик ли, пехоты солдат ли, маршал, генерал — за вас в сраженьях умирал.

Сегодня нашей молодёжи, родившейся в другой стране, шаги подобные, быть может, и не понять. Ну что ж, вполне возможно. В эти годы другой им видится свобода, другой прельщает их венец и манит золотой телец.

†††
Победы ждали мы. И всё же врасплох застал нас этот час. Был этот майский день погожим. Вдруг утром разбудил всех нас соседки плач и голос громкий. И я подумал: «Похоронку ей утром почтальон принёс», — но слышался у этих слёз  какой-то радости оттенок. Я вышел на крыльцо. Она (соседка) закричала: «Гена! Сегодня кончилась война!!!» Весь дом от крика взбудоражен, пришли и из соседних даже. Объятья, слёзы — и «Ур-р-ра-а!!!» по улицам неслось с утра. Из дома вышли все, конечно. Толпа по улице плывёт. И поздравляет каждый встречный. И каждый в дом к себе зовёт. (И где вино достать успели?) И все и плакали, и пели! А инвалидов и солдат принять в свой дом был каждый рад.
В тот день мальчишкою безусым, тогда в свои пятнадцать лет, ещё не знавший водки вкуса, нарушил данный мной обет: «Не пить, ни под каким мне видом!» Однако встречным инвалидам (один без рук, другой без ног) я отказать в тот день не смог!

Потом солдат с войны встречали. Не все вернулись в отчий дом. Оставив при себе печали, мы снова занялись трудом. Всё, всё легло на наши плечи: в местах, где лишь торчали печи, построить сёла, города, заводы вновь вернуть туда, очистить от металла пашни, посеять травы и хлеба. Да, начинать нам было страшно. Но долг, и воля, и судьба нам помогли страх перевесить. Восстановили лет за десять страны разрушенную треть, чтобы войны следы стереть.

Но вот вопрос: куда деваться мог нами выстроенный сад? Мы «строим новое» лет двадцать, — а возвратились лишь назад! В деревнях пусто. Фабрик трубы уж не дымят. Народ стал грубым, и нищих по стране полно. Одна лишь радость всем — вино.

Нет! Мы не этого хотели! И мы гордились той страной! Скажите нам: куда всё дели? Ведь олигархи в мир иной не унесут с собой богатства. Ни дружбы нет у них, ни братства, и нет душевного креста. Их жизнь безсмысленно пуста. Бог с ними! Их судьба проучит. Я знаю: через двадцать лет за них потомков будут мучить и жизнь, и совесть. Их же след в истории страны сотрётся, богатство как-то разбредётся, и друг на друга понесут потомки заявленья в суд.

Но недовольство в массах тлеет. Пройдёт всего пятнадцать лет, и внуки, те, что нас смелее, потребуют им дать ответ! И не толпой — единым строем: «Отчизну мы сегодня строим! Отдайте наше всё сполна. Не то — гражданская война!»

Давайте в славную годину дадим самим себе зарок, что мы должны быть все едины, что справедливости урок, урок законности — основы любой страны, что, давши слово, умри, но выполни его на благо ближним, — ничего другого больше и не надо. Искать по дальним сторонам советы глупо! Здесь и рядом создать порядок нужно нам! Тогда, как Феникс, возродится Россия. Надо лишь трудиться. И много! Родину любя — и для неё, и для себя!

Генрих Григорьевич ДУНАЕВ, СПб, газета "Православный Санкт-Петербург", №4, 2012