Дамаянти

Моя Дамаянти - не героиня Махабхараты.
          Она некая принцесса, жившая в Северной
                Индии в эпоху Средневековья.
        А может быть, она - одна из моих ипостасей
          или просто возможность перевоплотиться
в иную реальность, не достижимую в физическом теле,
                но родную и близкую моей душе.

               

1.

Шакти, о, Шакти моя,
обнажённая бронза,
мира нежная плоть!
Золотая корона из звёзд
на голове твоей,
и волосы,
словно плети глициний,
по плечам струятся.

Ты сотворяешь мир,
словно утро – румянец
на башнях дворца.

Ты сохраняешь мир,
как сохраняют румянец
здоровье и юность.

И ты же, о Шакти,
мир выдёргиваешь из-под ног,
словно узорный ковёр,
из Персии присланный мне
к годовщине рожденья.

Добрая Шакти, жестокая Кали,
вечером поздним взываю,
увидеть дозволь, о, дозволь
ещё хоть один рассвет!

2.

Снился мне Шива
во гневе
за то, что ему изменила
с богом светловолосым
из Галилеи далёкой.

Бог тот висел на кресте,
истекая багровою кровью,
буйно глумилась толпа.

Я стояла в сторонке,
ногти изгрызла до крови
и крупные слёзы катились,
обжигая мне щёки.
Помню, у озера
он целовал мои руки
и говорил,
что любовь лишь одна созидает
мир этот хрупкий.

Лежу на постели
под шёлковым балдахином.
Прямо из сердца торчит
нож золотой.

3.

Кедры, высокие кедры,
доросли вы
до самого неба,
чтобы было и небу
на что опереться, должно быть.

Вот Натараджа
танцует, кружит
по взъерошенным кронам,
но не склоняетесь вы
под стопою бессмертного бога.

Только ветер ничейный,
слетевший с седых Гималаев,
вас заставит склониться.

Так и сердце моё:
не склоняюсь под гневом бессмертных,
но, увидев воробушка
мёртвое тельце,
плачу от горя.

4.

Сжился плющ тихолистый
с резною беседкой,
тенью укроет и в полдень,
когда раскалённое солнце –
Брахмы зрак сладострастный –
повсюду в саду меня ищет.

Спрячусь в тени,
с цветка лепестки обрывая
на песок увлажнённый.

Что я для бога?
Не будет меня –
он пребудет.

С нас лепестки обрывает,
как я только что -
с неповинного венчика,
юность, как сари,
срывает,
взамен оставляя морщины.

Впрочем, небо
всегда остаётся
для глаз и полёта.

5.

Будде сандал воскуряю,
дымок голубой
змейкой танцует,
как будто незримый факир
задудел в деревянную дудку.

Будде рис и цветы
к многотрудным стопам возлагаю.

Будда ревнивых богов не боится,
он, пробуждённый,
ушёл из дворца.
Мне бы уйти из дворца –
пробудилась я тоже,
да жалко родных.

Слишком ясен мой взгляд,
слишком смел,
и я слышу, как стонут
убиенные звери,
богам приносимые в жертву,

слышу, как стонет трава
под моею стопой,
и топтать не хочу,
но мне надо идти,
я влекома
зовом солнца внутри.

6.

Красные рыбки в пруду
плавниками поводят,
словно бёдрами и плечами –
храмовые танцовщицы,
грусть танцуют мою.

Грусть о тебе, о, Кришна,
названный сын
и вечный возлюбленный всех,
опоённых любовью.

И я на другом берегу,
на росном лугу
танцевала, звенела
золотыми браслетами с перламутром,
колокольчиками на щиколотках худых,
слишком худых,
чтоб держать всё, что сверху:
это бренное тело,
голову, полную дум о ничто
как об истинном боге.

Нет, не быть мне
пастушкой беспечной
и не делить мне с тобою, о, Кришна,
вечер весенний.

7.

Плоть моя не плотнее,
чем лотос
на тёмно-зелёной воде.

Волосы –
дождь,
кем-то собранный в облака узел.

Я светильник держу,
вкруг него увиваются мошки.
Вкруг души моей боги,
как бабочки, вьются.

Этот жемчуг подносит
(как жаль мне всех тех, кто нырял
и его добывал
на морском неприветливом дне,
ведь иные погибли).

Тот подносит сандал
(как жаль мне
порубленных всуе
нежно-звонких деревьев).

Нет, не надо даров мне,
к которым так тонко подмешан
яд ужасного Ямы!

Впрочем, рис и приправы для карри
тоже – живые.

Что ж остаётся
есть мне на ужин? -
лишь себя изнутри.

8.

Бог крадётся в ночи –
это поступь бенгальского тигра.
И широкие мягкие лапы
ступают бесшумно
по траве и кореньям.

Даже ветка не хрустнет,
предупреждая
это бедное сердце –
полночного бога добычу.

Или хочешь ты, вечный,
немой, безымянный,
чтоб щепоткою соли
в тебе растворилась я, будто
в океане бескрайнем?

Я готова. Но голос,
что тебя воспевал ввечеру,
неужель ты погасишь,
как утром гашу я светильник?

Ты послушай: плывёт и сейчас он,
мой голос, над маревом сада
в вопрошанье напрасном.

9.

Я прозрачный родник
в изумрудной чащобе.

Пить приходят
олени, слоны, обезьяны.
Только люди сюда
никогда не приходят,
потому что стыдятся
взглянуть в чистоту водоёма
и увидеть не то в ней,
что видеть привыкли в покорном
или льстивом зерцале
своих заблуждений.

И мерцает родник,
словно око
одинокого бога
в густых тростниковых ресницах.

10.

Бог белокурый во сне мне являлся.
Чернобородый пророк,
словно в сари, в зелёное знамя,
завернул моё тело,
но душу не тронул.

Я хотела спросить
многомудрого Будду:
истина где?
и в кого же мне верить?

Но осеклась,
заглядевшись в зерцало,
у постели стоящее.
Взгляд мой
ко мне же вернулся.

«Ты моя Сита!» -
сказал мне из зеркала Рама.
«Ты моя Парвати!» -
молвил притихнувший Шива.

В зеркало снова взглянула.
Не я там, а Шакти.
Впрочем, лица выраженье
и родинка та же над бровью…

В сад выхожу
и под пение птичье
вечный встречаю рассвет.


12-14 марта 2010