Письма из отпуска

У журналистов не бывает отпуска. Журналист – это зомби, всегда и всюду он смотрит на жизнь как на материал для слова. Это автоматически, вне желания, вопреки ему.

Правда, в отпуске выше элемент стихийности, незаданности, а во впечатлениях преобладает не очень одобряемое строгими умами «на первый взгляд». Приняв это, можно лучше понять характер предлагаемых заметок.


Письмо первое

Библиотека за бутылку пива

Отпуск хочется начать с бутылки пива. Тем более, что год или полтора в рот не брал. причин уйма. То некогда. То пива в магазине нет (а к частнику у меня невыветриваемая аллергия). То денег нет. Даже как правило нет. Вот и в отпуск ушёл, не расписавшись в ведомости. Но жена где-то назанимала, выделила мне, иду.

Захожу в книжный, что в 6 районе. Что такое? Книга иудушки-Троцкого «К истории русской революции, которую я год назад купил за три рубля, теперь продаётся за один сребреник – 50 копеек. И Маркс, бедолага, – «Капитал», над которым он столько коптел, вывод за выводом выводил, тянул мысль за мыслью, как паук паутину, – эти миллионы печатных знаков, эти тысячи страниц в ледерине, этот кирпич, потрясший мир, – тоже всего 50 копеек! Дешевле проезда на автобусе или в метро. Примерно 2 копейки прошлогодних. Вот так паденьице!

Ну ладно, это политика, вещь конъюнктурная, себестоимость и самооценка здесь могут быть поднебесными, а нужность – пшик. Но почему на «Знамени преподобного Сергия Радонежского», прекрасном сборнике с рериховским участием, в переплёте, с цветными иллюстрациями, который я в этом же магазине купил за 15 рублей, теперь проставлена цена 5 рублей? А Розанов, мой любимый Василий Васильевич, «Люди лунного света», с подзаголовком «метафизика христианства», философская книга о тайнах пола, прекрасный репринт с издания 1913 года, в переплёте с золотым тиснением – всего 2 рубля! Рядышком лежит ещё один репринт и тоже с ятями (марксисты, большие, чем сам Маркс, 70 с лишним лет не позволяли называемым авторам издаваться) – Николай Бердяев, «Кризис искусства» – как и его бородатый идеологический антипод, уценён до неприличных 50 копеек.
 
Дальше – больше. Смотрю на прилавок и не верю глазам своим. Под уценку попали и сокровенная «Древнерусская притча», и щеголеватый изгнанник Осоргин с романом о масонах «Вольный каменщик», и остроумная мистификация «Новейший Плутарх», сочинённая гениальным Даниилом Андреевым с соузниками по Владимирской тюрьме, и пресловутый «Государь» Маккиавели – настольная книга тиранов и царедворцев, и высоко оценённое В. Пьецухом («Боже, какое сильное дарование!») трагикомическое повествование о приключениях молодых повес в революционной Москве Сергея Заяицкого, и художественно-документальная «Гибель «Титаника» Льва Скрягина, и популярные, но солидные «Этюды о природе обезьян» Э. П. Фридмана, и подарочная антология «Гимн любви», и романы Эренбурга, и многое другое. Литература на все интересы, на все вкусы. А цены – в 3-10 раз ниже тех, что были совсем недавно, всё больше 50 коп., 1-2 рубля.

Продавцы объяснили, что магазин стал самостоятельным, необходимую прибыль получает на других, более ходовых книгах, повышая их цену. Те же, которые стали покрываться пылью, пущены за бесценок. нормальный коммерческий ход, у оборотистых людей средства должны быть оборотными. «Для начала рынка неплохо, – подумал я. – И для начала отпуска тоже».

Брали книги живо. хотя и без очереди. Один гражданин купил Маркса, Ельцина и два десятка «Пособий по ремонту бытовой техники». Я тоже загрузил книгами две сумки. Потратил аж 25 рублей – деньги, на которые можно купить лишь несколько глотков «джона ячменное зерно».
Но пива я так и не купил.

«41», № 34, август 1992


Письмо второе

Дед, добежавший до побед

Этот дед меня поразил сразу, наповал. Он бежал по аллее Ботанического парка в Паланге. В руках у него, две гранаты, атакующие время, были зажаты гантели. А вокруг головы полыхало пламя белых волос – шевелюра попышней эйнштейновской. Одет дед был в основном в дублёнку собственной гладкой кожи. Бежал упруго, надземно, весело. Он был красив, молод.
В тот же вечер я с ним познакомился.

– Котляров Михаил Михайлович, 88 лет, – сказал мне этот победный дед и крепко стиснул мою руку. – Давай бороться!

Бороться я не стал. Как-никак я бывший штангист, 2-й разряд, да и бежать могу без остановки хоть два часа.

– Да ты знаешь, – запальчиво добавил дед, – что я недавно выступал в тюрьме для особо опасных преступников. Пригласили как знаменитость и наглядный экспонат правильной жизни. Я этим отпетым сразу сказал: «Кто самый сильный – выходи!» Вышел один. Стали тягаться, я победил. Бандиты тотчас меня зауважали.

Дальше дед открыл дипломат и стал показывать журналы на английском, где о нём статьи, фотографии, пьедесталы. Два года назад, в возрасте 86 лет, он завоевал две золотые медали на спринтерских, «взрывных», дистанциях 60 и 200 м в открытом чемпионате Москвы для ветеранов, опередив 60- и 70-летних. бегает и полный марафон – 42 км 195 м. Официально признан рекордсменом здоровья (см. журнал «Физкультура и спорт», №4-1991): «Уровень здоровья М. М. Котлярова значительно превосходит уровень здоровья большинства студентов и старших школьников». Американские специалисты наделили его званием «селфмейдмен» – человек, создавший себя сам.

– А ты знаешь, каким я был 24 года назад? Помирал! Вот фотография. (На снимке – измождённый старик с потухшим взглядом.) Тромбофлебит, гастрит, артроз, стенокардия, постоянные простуды, никудышные лёгкие – туберкулёз. Я бывший шахтёр, донбассец, решил – хватит! Стал тренироваться. Сейчас – ничего нет! Бегаю голый в любой жар и холод. Вот воркутинские снимки: на улице минус 51, бегу в маечке и трусах, после бега – купание в проруби, потом – «ванна» в снегу. Некоторые пытались не верить, но всё зафиксировано медициной.

(Здесь я должен пояснить, что мой «дед» по отношению к этому человеку идёт только от цифры 88 и очень мало соответствует истинному впечатлению. Да, он дед и давно уже прадед, но его тело – и ум, и душа – совсем не старческие. У меня было такое впечатление, что я имею дело с моим ровесником.)

Показываю ему свои руки с антрацитовой татуировкой. Я тоже работал в шахте, тоже в Донбассе. Правда, он – в 1922-24 годах, я много позже.

Сидели ещё долго. Михаил Михайлович рассказывал, как с шахты его направили на рабфак, как он стал журналистом, 10 лет работал в «Правде», пока его не выгнал Берия – главпалачу не понравилась статья Котлярова об азербайджанских делах, а там царил дружок Лаврентия – Багиров. В коммунистах М. М. был с 1924 года («ленинский призыв») по 1990-й, 66 лет. Вышел из КПСС с публичным покаянием (см. журнал «Столица», № 7, 1991), призвал тогда и Горбачёва к покаянию. Со всем миром и с Литвой в дружбе. в прошлогоднюю январскую заваруху выступил в поддержку Литвы, выступление несколько раз показывали по телевидению. В Палангу приезжает с женой из Москвы регулярно. Здесь создана Школа здоровья, он в ней преподаёт.

Я вспоминаю, что и в Зеленограде есть нечто похожее, клуб ювенологов.

– Зеленоградские «ювеники»? Знаю и ценю. Ваш Яшин математически доказал, что 30-летний человек в среднем имеет запас надёжности достаточный, чтобы прожить 374 года. Его подход полностью совпадает с моим – оценивать здоровье по НАДЁЖНОСТИ. Яшин глазами учёного-математика заглянул в мир биологии и открыл выдающуюся перспективу для всех – сверхдолголетие.

Спрашиваю затем, как он относится к академику Микулину, его методикам по активному долголетию.

– Александра Александровича я знал хорошо, мы с ним дружили, в методике его много ценного...

На следующий день жена М. М. купила ему новые шиповки. Он их померил – тесноваты. Тут же померил я – самый раз. Я взял шиповки себе, и мы с М. М. пошли в магазин, подобрали ему другие. Пока шли, с ним то и дело здоровались люди.

А на прощание Михаил Михайлович купил мне наружный градусник. Теперь, готовясь к пробежке, я смотрю температуру на улице и надеваю шиповки с ноги Всепобеждающего Деда.

«41», № 35, 7-14 сентября 1992


Письмо третье

Ближнее зарубежье с близкого расстояния

Приехал в Балтию. Путёвка на 10 дней, Литва, Паланга. Янтарно-лучистый городок, вылизанный, художественный, беззаборный, много сосен и садов. После дождя из кустов выползают стада улиток со спиральными скафандрами на теле. А когда сухо, звенят сводные оркестры неведомых цикад. Интереснее – люди. После развода с Москвой – чем дышат? На всякий случай, если увидят во мне оккупанта, захватил спецвыпуск газеты «41» января прошлого года – когда выплеснулся наш гнев против кровавого имперского разбоя в Прибалтике.

По внешности принимают за своего. На улице, пляже обращаются по-литовски. «Извините, но я по-литовски не знаю». Тотчас переходят на чистейший русский.

Захожу на почту. Вспомнил, что в Вильнюсе у меня живёт старый приятель, писатель Георгий Метельский (в «41», № 12-1992, я писал о нём), надо послать привет. Взял конверт. Но как надписать его? Ведь, по анекдоту, Шарик в Литве отвечает «гав-гав», лишь когда его называют Шарикас. Государственный язык литовский, а у меня адрес записан по-русски. Обращаюсь за помощью к двум женщинам. «Что вы, что вы, пишите по-русски. Сойдёт!»
Но вот и такой случай. На улице двое мальчуганов вдруг что-то у меня спрашивают. Улавливаю одно понятное слово: «Базар». Начинаю объяснять, как пройти к рынку, он недалеко, над ним большие буквы TURGUS (то есть торг, очень даже просто). Вижу, речь мою ребятишки не понимают, смотрят на жесты, благо рынок рядом, за поворотом. Выходит, детей русскому уже не учат? Но ведь это же язык не только гида по барахолкам, а Пушкина, Толстого...

Кстати, барахолки. На улицах – с рук, с лотков, со столиков – торговля есть. Но пристойная. Спокойная, чистая. Европейская. Ничего галдящего. Из звуков – только трели керамических соловушек. Ничего перекупленного. Заслуга власти, дающей пропуска на въезд в город?

Власть. Милиция здесь уже не «мундиры голубые», а фуражки с красными околышами, а упаковочка тёмного зелёного и синего цветов – полиция. Разъезжают на джипе. Все ребятки юненькие, тонкие и звонкие, просто мальчишки. Впечатление такое, что это не настоящая власть, а – игрушечная. Знающие люди пояснили, что здесь органы основательно обновлены.
Газету (журнал, книгу) на русском не купить, в киосках эротика и порнуха. В книжном магазине всё вытеснила наглая галантерея, осталась одна полка с детскими брошюрами. Хорошо, я привёз с собою пуд газет, скопившихся дома, непрочитанных из-за постоянного цейтнота. И вот, пока сидел где-нибудь в парке и читал, а то и просто на улице, несколько раз пришлось отвечать на вопрос: «Где купили газету?» В Москве, дорогие русскоязычники, в Москве. А здесь, как выяснилось, выполняя межгосударственное соглашение об обмене печатной продукцией, дают на город всего 2 экземпляра «Известий», и на прилавок они не попадают, ибо есть постоянные клиенты. Соглашение выполняется!

Но дыхание Державы ещё чувствуется. Над береговой полосой то и дело пролетит вертолёт с красной полой звездой на борту. А недалеко от пляжа, в лесу – обмотанная колючей проволокой ZONA и надпись по-русски: ПРОНИКАТЬ НА ТЕРРИТОРИЮ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!

Из этой зоны каждый день ровно в час выбегают 30 огромных тёток и, не обращая ни малейшего внимания на пляжных мужиков, сбрасывают с себя всё – платья, лифчики, трусики – и бегут в море. А море этим тёткам везде по колено, и вот они останавливаются и начинают по-пионерски плескаться, прыгать, приседать. Затем выходят и, как лошади в жару, стоят табуном на берегу, вытягивая вверх ладони, направляя лица и груди встречь солнцу. Но это уже Межелайтис:
 
                В шар земной упираясь ногами,
                Солнца шар я держу на руках.

Когда-то империя дала автору этих строк, литовцу, Ленинскую премию.

«41», № 37, сентябрь 1992


Письмо четвёртое

Бережёного милиция бережёт

Собираясь провести вторую часть отпуска в автомобильной поездке, я запасся бензином. Но поленился отнести канистры на балкон, оставил их в машине. В ту же ночь бензин украли. «Жигули» для воров неплохая машина: дёрни руками крышку багажника и бери всё, что нравится. Машина стояла возле дома, я спросил соседей – никто ничего не видел.

В одной присказке говорится: при чём милиция, если гром поросёнка убил? Милиция, конечно, ни при чём, но всё ж я решил ей заявить. Найти, понятно, не найдут, но пусть хоть статистика будет поточнее. А то несколько раньше спёрли запасное колесо – и это, кроме как в моей печальной памяти, нигде не было отмечено.

Итак, прихожу в отдел дознания. Бумаги пишем основательно, долго. Странно, но меня не отговаривают отказаться. (Когда-то, в юности, меня на мотоцикле в дальней дороге сбила машина. Подъехавшая ГАИ привела меня в чувство, устроила ночлег в ближайшей деревеньке, перевезла разбитый мотоцикл – но протокола не составила.)

А странной такая бесстрастность показалась мне потому, что в отделе дознания до сих пор висят портрет Ильича и вымпел «Победителю социалистического соревнования». Вымпел, правда, какой-то потухший и повёрнут лицом к стенке.

Пока писали, стало темнеть. И тут произошла заминка, минут на 20. Оказалось, что выключатель света не работает. К стене не прикреплён, болтается на сетевых проводах. Где выключается общая сеть, неизвестно. Кое-как, под напряжением, закоротили провода, свет загорелся. Точнее, загорелись 2 люминесцентные трубки из 12, остальные неисправны или вовсе отсутствуют. Но и этого света хватило, чтобы оценить убогость помещения. Замызганные стены, полуразвалившийся дверной косяк, барахольная мебель. «Служу 10 лет, всё время в этой комнате, а ремонта не помню», – говорит опер.

Случайно дотрагиваюсь до батареи отопления – и чуть не обжигаюсь. А на улице день 30-градусный, окно распахнуто круглосуточно. Выходит, в милиции план отменили, а у истопников нет.

Но вот интересная сцена. В комнату входят двое: Он и Она, молодые, с большими сумками. У Него рассечена бровь, под глазом шишак, выбит зуб, рубашка и штаны разорваны. Их только что привёз патруль. Они – пострадавшие. Начинается рассказ.

Он продавал водку на Ленинградском шоссе. Она помогала. Подошли двое. Один взял бутылку и стал уходить. Второй сделал вид, что собирается рассчитываться, но вдруг резко кинулся за напарником. Торговец пытался что-то кричать, но те уже вскочили в автобус, рядом остановка, момент рассчитали точно.

Купцы смирились с утратой, продолжали торговать. Примерно через полчаса двое тех же появились снова. С палками в руках. На этот раз схватили сумки. Продавец успел зажать одну бутылку в руке и сделал угрожающий жест. Немедленно палки обрушились на него. Стал им кричать: «Заберите всё, только не бейте!» Но те продолжали лупить. И тут – патруль, проезжавший в этот момент по шоссе. Бандитов и потерпевших доставили – одних в клетку, других к следователю.

Следователь интересуется, где работает пострадавший. «На «Кванте», – отвечает тот. – Верней, не работаю, а числюсь. С мая работы нет. Денег не платят, а жить как-то надо». «Но вы-то понимаете, что это не выход – торговать водкой. Во-первых, у нас законы бысто меняются, завтра могут и запретить. Во-вторых, если нет работы, значит, вот-вот уволят – надо искать место уже сегодня!» – «Есть надежда, что не уволят, работа появится», – уныло отвечает избитый.

– А потом ведь, ладно – избили. Но бывает, что и в лесу закапывают, – приводит ещё один довод милиционер.

Затем уточняет, где именно торговали. «Метрах в двухстах от танка в сторону Солнечногорска». – «Тогда вами должно заниматься Крюковское отделение». Опер звонит, заказывает машину для преступников. а пострадавшие поедут в Крюково своим ходом.
На прощание офицер даёт им совет:

– Завтра к вам начнут бегать их родственники. Будут жалобить слезой, предлагать деньги – 20, 30, 50 тысяч. Дело подойдёт к суду – а в этот момент вы забираете заявление. Труд милиции, следствия пошёл насмарку. Запомните: возьмёте деньги – проиграете! Бандюги их вернут, это 100%. Они подарков не делают. Но если посадите – мстить не будут. В таких случаях не мстят. Ведь вы их не заложили, они сами попались...

Когда пара уходит, милиционер говорит мне устало:

– Хотите, скажу, какой будет итог? Почти наверняка – откажутся от заявления. Я знаю...

«41», № 38, сентябрь 1992


Письмо пятое, последнее

Последнее письмо пусть рассыплется мелкой пташечкой. Вот несколько любопытных, на мой взгляд, картинок, быстротечных и невзначайных, очевидцем коих мне довелось стать в конце отпуска.

Последнее слово смертного

Мы все приговорены к смерти. Каким же должно быть последнее слово приговорённого?..

Приехал я, наконец, в родимую хату. Отцу уже перевалило за 90, последние годы он живёт с бабкой чуть помоложе его. Сошлись, чтобы крепить друг друга каждый своей пользой.

Но вот Прокоповна занедужила. К моему приезду она уже месяц не поднималась с постели. Лежит бледная, как полотно. Ничего не ест, ложку супчика еле проталкиваем через зубы. Не говорит. Глаза открыты, но безразличны, будто невидящи. Подставляем утку (просто миску). Кажется, уже ничто не способно поднять её.

И вот, на третий день – что такое? Пока мы были в коридоре, слышим, кровать заскрипела, бабка поднимается и идёт! Идёт к другой кровати – видно, в этой ей надоело. Делает один шаг, другой... Пока я подбегаю, чтобы помочь, бабка падает. И, лёжа на полу, отчётливо, ясно, впервые за все дни, говорит:

– Вот дожила, ****ь!..

Больше Прокоповна ничего не сказала. Через несколько минут она умерла.

При жизни я никогда не слышал от неё матерного слова.


Истинно русская душа

В деревню приехал трайлер, занял своей длиной пол-улицы, стал раздавать по дворам ящики. Прибыл из Питера, закупает яблоки.

А яблок в каждом дворе – деревья ломятся. Осыпаются, поедаются скотиной (малая часть). Как в любой урожайный год, всё б это пропало, да вот – трайлер.

Народ обрадовался, стали трясти дерева и загружать. Принимают по цене 4 рубля за килограмм, один ящик – 100 рублей. Бумажек меньше 1000 рублей у приехавших нет, поэтому предупреждают: берите 10 ящиков или 20 и т.д. – тогда расчёт без сдачи.

Один мужичонка, Романович (в деревне старших называют по-отчеству), скрюченный радикулитом, но и в 70 своих всё ещё живо бегающий, быстренько загрузил взятые ящики и, когда заготовители пришли их забирать, вдруг им говорит (передаю говор, как есть):

– А чаго ета вы бярытё яблаки па чатыры рубли? Бярытя па тры, я атдам – всё равно пропадають! И сабе ще вазьмитя хоть ящики два – бясплатна! Идитя в сад, самы грузитя!..
Но питерские ребята, которые с самого начала удивили меня интеллигентностью, этих слов Романовича будто и не слышали.


Остросюжетный какой!

На обратном пути, не доезжая Калуги, меня остановили на шоссе, спросили, есть ли трос. Один «жигулёнок» слетел в кювет, надо вытащить, военный фургон уже готов это сделать, но задержка за тросом.

Я дал трос, вскоре «жигулёнка» вытащили. Он изрядно помят (перевернулся), стойки перекошены, оба стекла, переднее и заднее, вылетели. Спрашиваем хозяина, как это получилось.Объясняет: замечтался, заехал на обочину, юзануло, миг – и вверх тормашками.
Предлагаем ему опробовать машину, не повреждена ли ходовая часть. Садится, включает зажигание, даёт задний ход. Машина резко, с дымом под шинами, срывается с места, летит метров двадцать и вылетает опять на обочину, останавливается у обрыва.

Мы замерли. Смотрим на лихача: ну, как? «Всё нормально! – бодро отвечает он. – Доеду сам!»

Мы пожелали ему счастливого пути.

Водитель фургона пристально вслед немного окровавленному хозяину «жигулёнка», удивился:
– Остросюжетный какой!
 
И мы тоже вцепились в свои баранки.

«41», № 39, октябрь 1992