Град над Беер-Шевой

Опять взлетела вверх ракета «Град»,
Ей предстоит упасть на Беер-Шеву.
И русскими осколками дрожат
Навеки не спасённые мишени.

По кладбищу я горестно бродил,
Когда сплелись сирены голосами.
Но не было желания и сил
Покинуть впопыхах могилу мамы.

Оцепенев, упал я на гранит,
А гул всё рос, и наплывали страхи.
И медленно катились под откос
Мои слова в смирительной рубахе.

Потом – далёкий взрыв.
И тишина.
Приподнялась травинка над землёю.
Ей показалась, что ушла война,
Промчалась с отвратительностью воя.

- Пока, родная! – маме я сказал.
И к выходу побрёл
Апрель клубился.
Ещё звенел весенний карнавал,
Цвет абрикоса откровеньем длился.

Вдоль кладбища,
Вдоль обречённых стен
Я медленно шагал.
Терзала память.
В ней было много горестных сирен.
И предстояло в детство - падать, падать!

Уже примчался с фронта эшелон,
С безумием безруких и безногих.
Как трудно отличить еврейский стон
От русского в неверности дороги!

Кричала жажда огненное «Пить!».
И мокрым полотенцем теша губы,
Тянула мама жизней горьких нить
До госпитальных ламп, что светят скупо.

Ах, мама! Мой усталый военврач!
Болят от напряженья  руки, шея.
Но думала ли ты сквозь долгий плач,
Что «Град»  падёт тоской на Беер-Шеву?

Мне не понять в печальной пляске дней,
Зачем, чужою подлостью согреты,
Летят всё откровенней, всё наглей
На нашу нежность русские ракеты?
                Р.Маргулис