грушам обрушившимся в траву

вот, один огородник присел, потому что устал.
вот, другой огородник сажает на грядке горох.
вот, старик размышляет о том, как, дожив лет до ста,
наконец понимаешь, что мир не хорош и не плох.
вот, какая-то девочка плачет, корзинку сломав.
вот и ты загрустил – оттого, что прощаться пора...
вот и я зубоскалю, – точь-в-точь как покойный Карл Маркс,
поместив экономику в классовых форм аппарат.

если лечь, опрокинув себя в голубую траву,
и глядеть в предзакатного неба янтарный покой,
обнаружишь его – пробуждённым от сна наяву:
Татхагата уходит, приветливо машет рукой...
Татхагата уходит всегда, потому что ему
просто некуда, незачем и невозможно уйти.
распластавшись в траве, человек-обезьяна-лемур
видит звёзды и слышит какой-то волшебный мотив...

непрозрачные лица сменяет другое лицо,
обладающее невозможной текучестью черт,
возникая в пространстве, где нет ни начал, ни концов,
где абсурдны вопросы – когда, почему и зачем.
это – тот, кто всегда ощущает себя – сквозь тебя,
даже если ты сам ощущаешь себя сквозь него.
нарушать, разрушать, воздавать, соблюдать целибат –
он тебе разрешает, – ты тоже его не неволь.

Татхагата приходит – и перечисляет места,
называя их все – наугад, как попало, подряд...
и, к тебе обращаясь, который лежит, не привстав:
“кто не ищет себя, тот не может себя потерять.”
ты не ищешь себя, – просто падаешь навзничь в траву,
видишь звёзды и слышишь какой-то нездешний мотив...
просыпаешься в собственных снах, или спишь наяву,
убеждаясь опять, что нельзя – ни уйти, ни прийти.

приближается, исподволь, время покосов и жатв:
подойдут, наклонятся и дёрнут, зажав нас в горсти...
не грусти – потому, что не сможешь меня удержать.
вот и я обещаю тебе, что не буду грустить.
вот, какая-то девочка плачет, – утешим её.
вот, один огородник присел отдохнуть у плетня...
вот идёт Татхагата, и птица на ветке поёт.
только взгляд не находит уже – ни тебя, ни меня.