Баллада о судьбе

               Даше Алексеевой               

На съёмной квартире скончался жилец,
Забытый профессор – историк.
Он путь свой земной завершил, наконец,
А путь был печален и горёк.

Сжимала его роковая узда,
Лишая желанного вздоха.
Он верил наивно в успешность труда,
Без скидок на гнусность эпохи.

Статьи его были всегда далеки
От здравых цепей конъюнктуры.
Теории часто встречались в штыки,
Считалось, он выдал их сдуру.

Его занимали безбрежность ума,
Морали высокие звуки.
И долго учила его Колыма
Другой, недоступной науке.

Он вышел на волю седым стариком,
Познав относительность истин.
От прежних трудов отказался легко,
Как будто от счастья и жизни.

Приехав в Хадеру, он русский язык
Лелеял, не зная иного.
На съёмной квартире он жил среди книг,
Читая их снова и снова.

Цитатой любил щегольнуть непростой,
Безумной строкою поэта.
Хозяин, пустивший его на постой,
Считал его странным аскетом.

Крутил выразительно пальцем у лба,
На горькую старость кивая.
Ещё он не понял, что плачет судьба,
Что бьётся натура живая.

Профессор скончался в конце февраля,
Забылся в спасительном стоне.
Бесстрастное небо, дождём веселя,
Гадало, кого там хоронят.

Кого в неудобной машине везут,
К оливковой роще суровой.
Хозяин, как будто последний салют,
Скупое отдал ему слово.

Потом, утомлённый, вернулся домой
И долго стоял у порога.
Он думал : найти квартиранта  зимой,
Как водится, шансов немного.

И несколько месяцев будут слышны
Сквозь окна безмолвные крики.
И станут терзаться без всякой вины
Ему непонятные книги.

Он шарил руками по книжным листам,
Пришедшим с далёкой чужбины,
Не зная,, что это поэт Мандельштам,
Еврей и страдалец безвинный.

Но будучи добрым по сути своей
И искренне вдруг опечалясь,
Вздохнул, что жилец его тоже еврей
И тоже безвинный страдалец.
                Р. Маргулис