Чашка волчьего молока

* * *



От безудержной купли-продажи,
от игры в дураки и куски
уведи меня в прежние наши
красноталы у самой реки.
Там я снова, ветвистей, чем прежде,
лаской вербы склонюсь над тобой.
И в речной серебристой одежде
поравняюсь с судьбой-голытьбой.

Гарь и пустошь в некрасовском стане.
От умельцев, ловцов на живца,
отпусти меня в лозы, в блистанье
краснопёрого плёса Донца.
Там о князе беспутном Путивля
тихо родственным будет мой сказ,
там, где вчуже, - средь вязов, средь ив ли, -
рыщет прошлого фосфорный глаз.



Из родословной


Трёхгорлый кочет, ворон пятиглавый
телок лобастый о шести ногах... -
Быль чёрная с отравленною славой
ломают зелень в гетманских лугах.
Я вашим рос, Кныши и Наливайки,
когда из волчьей чашки молоко
мне скармливали на ночь ваши байки
и песни выл у люльки пёс Серко,

собачьм сердцем за стеною чуя -
саблюк измену, жжёной шерсти клок...
Не вашим стал я, но родства хочу я,
хоть вряд ли будут белка и свисток
в руках у нас, как не было их сроду,
с тех пор, как берегиня-Перворусь, -
неравнодушна к волчьему приплоду, -
вогнала ярость в вену нам и грусть...

Плеснула в чашку с ручкой завитою
отвара из толчёных мотыльков,
чернильно-едкой ягоды настоя
и млека от волчицыных сосков,
чтоб отхлебнул я - и на донной гуще,
на жиже колдовского толокна,
о будущем гадал, чадящем пуще,
чем прошлая столетняя война,

чтоб угадал я Припяти разливы,
где сом луну метровой пастью пьёт,
где в гуще осоки мерцают гривы
смолистым фиолетом дикой сливы,
а лбы волчат с утра - смелы-бодливы
и кочет в три гортани срам орёт...



* * *


Ти гойдай мою люлю, загибель моя, наречена!
Бо, хоч інших жінок я, - чи перший, чи другий, - забув,
крізь уривчастий сон плине спогад, і тихо, і чемно,
що насправді я був.

Колихай сірий кокон, де гусінь в бавовну повита,
де в пітьмі-напівсмерті вже сяє метелик живий...
І за те воскресіння дві краплі солоного мита
ти візьми в мене з вій.

То ж гойдай рівно-щиро соснову труну чи колиску
з білотілої липи. Хто був, той насправді вже є!
Зетремтів махаон. І тягар атмосферного тиску
ані смужки крила, ані згадки про літеру-риску
на льоту не псує.