Бабушкин курень

                К 90-летию Марии Владимировны Савченковой

                Моей бабушке,

                Народному художнику России,

                Новочеркасской Казачке,

                Марии Владимировне Савченковой

 

                Дон, мой любимый Донек,

                Осторожно шуршит небосклонек.

                Облака летят как метели,

                Только счастье летит, как недели.

Мое первое сочинение в мой первый приезд на прародину – донскую полынно-ковыльную землю, где мне исполнилось семь лет.

С тех пор ничего не изменилось: под раскидистым грецким орехом, собирающим под своей сенью многочисленных гостей, небольшой дощатый стол, в гостеприимности своей никогда не оскудевающий, скамья и пара разнокалиберных стульев. Бляхи солнечных лучей на пыльных тропинках. Груши, которых во много раз больше самих листьев, ниспадают до земли, покрытой мягкой, песочной пылюгой. Дальше – стены винограда, удостоенного привилегии сборки только вручную, за свою родовитость и исключительность – только в этом старинном саду остался именно этот редкий и ценный сорт «Донская чаша».

Около стола, под грушею – колючка, а проредили и опололи – роскошный куст розы заблагоухал в жаркие сумерки, что окутали лазоревым туманцем мелко-каменистые, в красном песке и «гусиной травке» улочки, и белых, важных их завсегдатаев, гусей. В эту пору все напылившиеся проулки, вслед за говорливыми птицами наслажденно-жадно припадали к неаполитанке закатного солнца, окунувшегося и растаявшего в стремнине Тихого Дона, и светившего теперь из воды на небо.

Небольшое высокое крыльцо с крутыми редкими, предупредительно скрипящими ступенями. Всегда c опаской по ним дефилируешь – не иначе, какая-нить ступёночка да обломится… это в конце-концов и произошло, что я сочувственно и пронаблюдала.

Но и не мудрено – оставшийся от большой усадьбы флигель – старый курень хранит в себе еще тот, исконно-казачий уклад: остаток галдареи, беленые стены и печь посередь дома; высокий подклет-погреб – сторожил раньше огромные бочки с игривым вином, а теперь нянчит пузатые-полосатые арбузы и малютки дыньки – сладко-желтую мою радость!

Рядом, подбоченясь в абрикосовых деревьях и сиреневых кустах, старая казачья кухня, тоже беленая с печкой, в ее холодке также нежатся бахчевые отпрыски. На двери старинный висячий замок на ржавых петлях, клацающих вперебой с умывальником –   люблю я эти дырявые ведерки с палочками – всегда первым теренькает: «Доброе утро!» и провожает в вязкой, терпкой, оголтело-цикадной ночи на ярко омытое лампой крыльцо: «Спокойного сна!»

И тяжелый, когда-то, как и двойная дверь, покрашенный в вытцветше-голубой цвет стальной засов, с маху, по-собачьи клацает в люльку петли – никто не зайдет! Только если цикада, вдруг, большая на стене или мотыль, спешит отрабатывать джепы и кроссы на висящей под потолком «груше – нельзя скушать»! Быстрее выключить свет, а то в открытое окно налетит вот таких вот зверей компания, и тут уж не до сна, пока всю их концертную программу не выслушаешь!

В последний приезд самодельная кушетка на четырех чурках была мне уже коротковата, и хоть ноги свисают, а хорошо!

А выйдешь ночью к тропинке на баз соседский, из высокой конопли чихает-чухает деловитая компания ежовых кочек, хозяйничают в саду, не обращая никакого внимания на «презренный люд», даже дорогу не уступят.

Утро начинается со звона кухонных ложек-поварежек за занавеской в кухне – первая поднимается бабушка – хозяйка и владелица куреня. Она нетерпеливо-гостепреимно собирает завтрак – и будильника не надо! А она уже, оказывается, успела на базар управиться – и на дощатом столе сметана, что масло, ковыряешь ложкой, пока не погнешь. В трехлитровой банке парное пенистое коровье молоко – соседки-душки Танечки услуга; и кирпич теплого хлеба, ноздреватого, но не от искусственных красителей и разрыхлителей, а от солнышка и земли.

Солнце пробивает листья насквозь до потрескавшейся земли. Раньше в центре сада стоял венский покосившийся стул и большой черный живописный зонт, теперь выросла небольшая мастерская с верандой, ткнувшейся в виноградный лабиринт. Здесь бабушка без устали работает – пишет новые картины, мучительно доводит старые:

– Да мне, вы знаете, врачи категорически запретили больше трех часов в день работать, такой кошмар! А у меня меньше шести-семи часов никак не выходит. А я так плохо себя чувствую – жара! Это же ужас какой-то! Ну, я полотенце мокрое повяжу на голову и пишу!

Но и в жару и сад, и курень на ней, хоть и соседи помогают, только успевай: то полить, а вода по капельке за день в бочку цедится; то урожай собрать, абрикос, да груш, да орехов с помидорами – ветки ломятся; да еще – общественный деятель с дружкой А.В. Калининым – и асфальт, и газ, и музей, и галерея художественная в хуторе с собранием картин мирового уровня, их бабушка сама по мастерским, по фондам ходила-собирала и такие жемчужины нашла: Н.Федосов, В.Стожаров, А.Пластов…

Я еще в первый приезд помогала – черешню собирать полезли на деревья. Сижу в ветках, в косичках, знай, себе за обе щеки собираю. Крупная, румяно-золотистая ягодка –   сережками на уши нацепила. С тех пор я именно желтую с красными подпалинами черешню больше всех других люблю.

А соседи! Эх! Иван Иваныч, земля ему пухом! – Богатырь, десантник, всегда в тельнике ходил, старый казак, как Илья Муромец.

Но тогда… на белой, битком набитой «Ниве» карабкались мы на ковыльные курганы, чуть-чуточку не перевернулись на крутом бездорожном подъеме. Иван Иваныч втапливал газ, машина рвала на все обороты, вгрызаясь брала пядь за пядью… одолели мы курган! Здоровались с ветром, гнавшим ковыльные волны в простор нисшедшему к земле голубому небу, внизу обнимал Дон.

Через забор махала я к Реутовым, пропадала у них днями. Хлебосолушка, тетя Валя, пышущая, как ее фирменные   горячие пышки, неутомимой энергией и озорным перченым юмором – бабушка такой ее хороший портрет написала –   и Георгий Афанасьевич, бывший хозяин всех шахт в Шахтах и округе, широченной души человек, безграничного гостеприимства – летчик, этим все сказано – муж да жена… Жаль, недавно и он ушел от нас в любое сердцу небо, царствие ему Небесное. Огород по струночке, полны подвалы-погреба, чего в них только не сыщется, в них угощали меня сотами медовыми. А лапшу донскую ели, так курицу на нее вместе с хозяином ловили, рубили.

Тогда, разогнавшись на педальном детском голубом «Москвиче» прямо в холеные хозяйкой цветущие розовые кусты, вся расцарапанная шипами, я все тут же свалила на   сиамского, но не в чем не повинного кота, Маркиза. Ой, потешались надо мной соседушки, уж больше пятнадцати лет прошло – все вспоминают!

А на хуторской улице и отцу моему досталось: он, художник и поэт, оттого завсегда при бороде, по статусу, говорит, положено… А   тут позади две казачки, и так между собой, что весь хутор слышит, гутарят:

  – Ой, глянь, мужик-то ведь, вроде, молодой, а оброс весь!

  – Так ведь бриться-то лень!

… отбрили казачки!

Никак нам без Дона! Приезжаем, отмахав тысячу с лишком верст, во втором-третьем часу ночи, вываливаемся из загнанной, исступленной «четверки»… и вся усталость, измор дороги вдруг растворяется в топкой, спело-сливовой необъятности ночного донского неба, порыпанного рвущимся оттуда светом звездных плошек; и мы, накрытые как попоной   терпким, настоенным, послезнойным воздухом, совершенно позабыв об усталости, наперебой перечисляем, теперь так ярко увиденные, омытые от городского, московского смока звезды и созвездия.

Темные окна бабушкиного куреня вспыхивают в сетке черных ветвей, и с высокого, освещенного крыльца слышится голос хозяйки, тоже приехавшей из Москвы в родные места на лето:

  – А, это вы, мои москвичи приехали! Да какие же еще сумасшедшие посередь ночи о звездах будут гомонить!

09.07.06


ДОРОГА

В Европе, Германии например, километраж даже с двумя нулями ввергает жителей оных земель, бюргеров то есть, в неподдельное недоумение: как можно поехать этим русским на два дня в гости, например к подруге детства, из Дюссельдорфа в Берлин – это же «ближний свет» – 500км. – расстояние, преодолеваемое лишь с границами разума. Да, мы были теми русскими с надлежаще непостижимой отечественной душой, для которых расстояние само по себе не имеет никакого веса перед человеческим общением и душевной взаимностью, а путь меньше 1000км. вообще не принимается за преграду или препятствие – так, полугорок.

Потому-то более тысячи верст за 16 часов дороги по трассе М4 Дон да еще на 90-летний юбилей к бабушке, камертону династии, Народному художнику, вшестером в машине, всего на два дня, было также естественно, как спелые арбузы в начале сентября. А родня, любезно подхватившая наше трехголовое семейство под крыло, на заднее сиденье, вообще ехала на Дон с Соловков – верст под три тысячи.

Несмотря на вечный приговор о беде России, ехали легко, резво, под веселый гул мотора. Но так уж всегда ведется, что к концу пути, «когда тьма спустилась на спящий город…» непроглядная – потянулась путь-дорожка бедовая: узкая, ухабистая, да и не дорога вовсе, а, как говориться, направление, «по чистому полю». И не обогнать уже было словно, как головы Горыныча, беспрерывно вырастающие фуры-фурии: одну обойдешь – еще 2-3 нарастет. А потом и вовсе на грунт съехали – вечный ремонт извечной беды.

В маслянистой мгле, взрезанной фарами, вворачивались в колею нисходящего серпантина родного хуторского спуска –   «Пухляковский».

Заждавшийся курень светится радостью всех окон. Ворота, уникально отворяющиеся в разные стороны, видимо, заели от долгого ожидания, о чем предупредительно кричали и махали нам из-за голубого железного кружева – прямо к калитке… И аплодисменты всей машиной, как при посадке самолета: «До окончания маневрирования, просьба всем оставаться на своих местах».

Это потом, только через два дня, дороги с удивительной скоростью понесут на Казань, Дальний Восток, Китай, Приморье, Беларусь, Монголию, Краснодар – и это только за один предстоящий месяц гастролей и фестивалей. Ведь важно общение и призвание, а не расстояния и часовые пояса.

9-10 сент. 2007 г.


ПИРОЖКИ

Хотя Юбилей такого значения мог получить более достойное внимание со стороны официальной общественности, все ж таки и Народный художник, и организатор картинной галереи мирового значения, и вообще, примечательная личность и деятель – даже Путин телеграммой поздравил… Тем не менее утренник в музее виноградарства на часок с поздравлениями в основном хуторчан-соседей и малая толика официоза по поручительству.

Увидались с Натальей Калининой – отец уж по здоровью не мог свою дорогую друженьку-хуторчанку поздравить самолично, дочери припоручил: тепло и нежно подписал коллекционное свое издание. Так и уселись с ней вместе за столом в наболевшей за годы жажде общения. Она нам донской анекдот подарила:

«Едет казак с Нижнего Дона – на добром коне, сбруя пригнана, шашка бряцает, «за пазухой во фляжке» – булькает… Навстречу ему казак с Верхнего Дона – пеший, худой, одет кое-как…

  – Здорово дневали!

  – Да, Слава Богу!

  – Ну что, – говорит, – угадаешь, куды я еду – подарю тебе коня и шашку!

Почесал казак затылок:

  – Да кто ж тебе знаеть, куды ты едешь… кубыть, до бабы…

Слез казак с коня, отстегнул шашку:

  – Забирай! – Говорит. – Не туды ехал…, но хорошую ты мне мысль подал!»

Ко времени общего фото на пороге музея, дождик смирился. Уже в собственном саду, под орехом сдвинули столы, наготовили общими близкими усилиями, накрыли, сели и начали отмечать столь примечательное событие скромными своими силами – как говориться, душевно.

Солнце цеплялось-цеплялось за ветви айвы и смоковницы, но, так и не удержавшись, бухнулось за забор.

Была приятная прохладца – утром прошла желанная вот уже несколько месяцев гроза. В это засушливое лето выгорело все живое, плоды сохли в сухофрукты прямо на ветках, не успевая дозреть. Дождя ждали, просили, умоляли, но не сегодня, в юбилейный день.

С утра громом салютовало небо с поздравлениями. Дождь с усердием желал долгих лет. Мы, сбившись в маленькой кухоньке куреня, готовились к торжественному приему в музее к 10 утра, лепили пирожки с картошкой и куриной печенью, жарили их на душистом донском масле, от которого давно отвыкли на московских кухнях, и горячие, пышущие, с парным молоком подавали под зонт на залитый дождем стол в саду. Фуршет (стулья все промокли до гвоздиков, да и места им не было) был живописный и живо съеденный: две больших кастрюли заветных пирожков мигом испарились во влажном утреннем воздухе, не уцелев до начала празднеств и поздравлений.

10 сент.2007г.


УХА

С утреца успели только к Дону спуститься – окунуться. День – в приготовлениях.

По наказу грядущей именинницы, надо было ехать на другой берег в Семикаракорск за приготовленной к случаю рыбой, заодно, и в музей фаянса заглянуть – говорят, экскурсию обещали. Уговорились на три часа. Мужеская часть – хвать удочки и до того времени на рыбалку – к Дону. Мы только за ворота, по хутору справиться – на встречу наша Таня, провожатая и завсегдатая:

  – А я к Вам… Поехали?

  – Как? – Спрашиваем. –   До трех еще полтора часа.

  – Да в три – это паром отходит из Коныгина, до него ж еще 30 километров… Ну… можно на следующем… через час…

  – Так в музей же тогда опоздаем?

  – Опоздаем… – В ее южной меланхоличной речи странным образом сплелись безразличие и сокрушение.

Мы рванули к реке, срывать раньше срока наших рыбаков, Таня провожала до воды, рассказывая о своих личных злоключениях и переживаниях все с той же меланхоличной бесперспективностью. Договорились, что заедем за ней, а сами пылили вдоль берега в поисках.

Сполошились в раз, кто как был: в сарафане или в шортах с рыбалки – покидались в машину, до парома меньше получаса, залетаем к Тане на парах…

  – Ой, та я ж все постирала… что-то я долго шла… развесить не успела… В чем ехать-то?!.. Ой, что-то я забыла одеть…

Сиденье темнело мокрым пятном от сохшего, в прямом смысле слова, на ходу одеяния.

Подъехали в аккурат к парому.

Первым делом – в музей Семикаракорского фаянса. Обещанный «нужный человек» оказался «в отпуску». Мы уже хотели было расстроиться, но встретила нас обаятельная художница-сотрудница, и, не смотря на уже закончившие к тому времени свою работу цеха, обо всем так увлекательно и заразительно рассказала, что мы прямиком направились в фирменный магазин, где воодушевленные экологичностью и живописностью поданного материала, опустошили пол витрины.

Отчаянно рванув на другой конец станицы, искали проспект Куликова. Ломанулись в калитку: «Маша!» Как раз в саду застали, всегда красивую, черноглазую! В беседке, где за круглым столом когда-то собирались рыцари русского Слова, успела влить кружку компота и новостей с прошедшего недавно юбилея покойного мужа. Время жало в тиски, но не заехать не могли; также заполошно прощались… Солнечным бликом стоит она в глазах средь яблонь, в косых лучах, ниспадающим к ногам. И казалось, что вместе с ней и время помолодело, сбросило лет двадцать и так и осталось в яблоневом саду, в беседке, в виноградных листьях, за круглым столом…

  – А за рыбой-то куда? – Ни адреса, ни фамилии. Останавливаемся на перекрестке у маршрутки. – Где, кричим, Елена с рыбой?

  – Езжайте за мной – я к ней! – Вот так поисковая система на весь город!

Без таких колоритных бабонек да еще и с неумолкной мобилой у щеки, юг России был бы холодным и пресным! Двор укатан в асфальт, дом из кирпича, в окне – кальян, в сенях – ковер, в гостиной – горка. Ссыпали на качельки в ковровых-махровых думках-подушках арбузы – наказ хозяйки на пути.

– Оставайтесь, – говорит, – у меня окрошка, уха и дичь.

Но оставшиеся десять минут до парома текли быстрее Дона, и нам так и не довелось отпробывать зажиточных яств и в особенности, заветной «дичи».

Не прекращая телефонных разговоров, она одной рукой вздыбила нам багажник «Оки» – это у них вместо тачки: во всю ее утробу лежал мешок, до верху набитый свежей, подплывшей кровью рыбой под метр каждая. В изумлении и благодарности дотащив в четыре руки до машины, завернули в полиэтилен, и – к парому; хозяйский мобильный не умолкал.

Солнце уже село, когда в три ножа началась рубка привезенной рыбы: массивные туши скользили из рук, чешуя разлеталась медными бляшками,   потроха переполняли ведро – куда девать такое количество мы не знали, это потом выяснилось: «хочешь иметь хороший сад – закапай под каждым деревом собаку» – это на востоке, а у нас и потроха сгодятся под яблоньки. Несмотря на усталость, разделывать надо было незамедлительно. Рыбу, что наши нарыбалили, среди этих туш даже и в расчет не приняли.

Таня сокрушалась в терзаниях:

– Головы, такие головы пропадают, надо уху сварить…

– Да с такого количества уху и без голов варить можно…

И правда, донская уха на особицу стоит, и откуда силы взялись из голов жабры выковыривать?

Не помню, чем мы успели напитаться, но подоспевшую к полуночи уху, мы влить в себя не могли; оставили до завтрашнего Юбилея – двадцатилитровый чан хорошее лакомство гостям, тем паче, что удалась уха по всем донским запросам.

Но на следующий день так и не тронутый чан прокис по случайному недосмотру в большой суматохе. Эх, не довелось нашему брату на Дону ушицы отведать.

24 – 27-28 сент.2007 г.


МЕДКУ!

Зазывно горели окна, зарешеченные черными ветками сада. Лампочка на крыльце освещала юбилейный стол. Играл баян в руках местного депутата по совместительству. Играл на радость и увеселение гостям, в честь 90-летия Народного художника почему-то не донские родные напевы и даже не застольные, а «Пусть бегут, неуклюжи…» или «конфетки-бараночки» – не правда ли странно для случая и земли?

В голове непоседливых москвичей пчелой ныла неотступная мысль о донском меде: приехали всего на два дня, завтра ни свет, ни заря уезжать и где б этого медку заполучить?

Поспрошали у соседушек, и тут началось…

Одна одно советует, другая – другое… Пошли по порядку получения сведений. В одни ворота постучали – две собачонки гавчут… Надо заметить донские обособленности: собачий вопрос весьма мелкокалиберный: «Большая собака жрёть много, а гавкать и мелкая могёть»; кошек вообще кормить не надо – пусть мышей ловять; но более всего досталось лебединой песне, лебединой верности, «над землей летели лебеди…»: «Да это вообще падлюка хищная, как заведется – усех утят передушить, яйца у птиц сожреть – все переведеть, ничего живого не оставить, гад! Один вред от этой твари, шеи бы им всем пооткручивать!»

…Так вот собачонки-то перед калиткой разрываются, а хозяйка, выходит, на курорте черноморском, «токи через неделю будеть».

Тут, не успели мы шага отступить, подхватывает нас хуторчаночка и к другим воротам подвозит, а нам с порога:

  – Так у вас жа там юбилей. Так а что жа вы не навеселе?

  – Не до того, – говорим.

Вынесла последние две банки, и того не здешнего – дороговат, да нежный и запашистый. Хоть и не ждали мы, что цена такая окажется, пошли домой, оставшийся валютный листочек разменивать – а куда податься? Мы к бабонькам: оказалось, директор здешнего магазина у нас за столом. И начался переполох:

– Это у кого вы его нашли? У Катьки Харитонихи что ли? Да она ж первая спекулянтка на хуторе!

– Я к ней сметану ношу продавать, дык знаю.

– Да таких цен на увесь хутор нет! Вот зараза, у кого ж она его перекупаеть?!..

И давай по списку телефонному всех, хоть сколько-нибудь меда касательных, отлавливать, да нет ни у кого, что и было продали давно – мало в этом годе меда накачали – посохло все, даже подсолнечник сгорел – поля стоят, и масла нет.

Весь список перетрясли – ни капельки. Приуныли.

  – Дык Чалый жа мед продавал!

  – Дык телефона у него нет.

Выходя, разделились: кто деньги менять, кто на разведку до Чалого. Пошлепали с провожатой хуторской темной дорожкой, шавкам по обеи стороны – тема для балачки. На излете домишек, у колодца, два котенка-подростка выставились с забора химерками, хвосты врозь. Дом засыпал в темноте, но телевизор выдавал признаки жизни, так что и мы стали стучать, кричать, сигнализировать, долго никакого результата добиться не могли, наконец-таки вытянули хозяйку к калитке.

  – Ну… есть, навроде… А сколько вам?..

Зашли на галдарею: беленые стены, голубые рамы окон с цветами и бессмертниками на подоконниках, красные завески крупным черным горохом и цветастые круглые половики вязанные крючком – сказка. Картина стала еще слаще от двух принесенных банок янтарного подсолнечного меда.

Несли его до дому с таким же подобострастием, как нес бы гоголевский козак булю до кума на кутью, да нет, не нес – такую радость сам бы выпил.

Дома соседки распекли: «Не могёть мед хороший в полцены идтить, хоша бы и подсолнечнай». Утешились, что с родных мест все ж целебней.

Утром все еще спали, урывая последние мгновения перед обратной дорогой, когда мы вышли из ворот. Дон дышал радужным туманцем, солнце потягивалось длинными лиловыми тенями, продирая глаза золочеными ветками дерев.

Дернулись в ворота Харитонихи –   тишина, вдруг идет:

  – Да я токи умылась, вчера уж замкнула калитку-то... Небось, понарасказали там… Дороговато, да мне ж аж из-под Воронежу привезли, год-то нынче какой не медовый.

Сотку с двух банок сторговали, вернулись с утренней добычей в зубах на удивление родных. «Всем сестрам – по серьгам»: и дороже и дешевле, а иммунитет на зиму, да хуторским будет что на рынке обсудить.

10-24 сент. 2007 г.