Стенька, Стенька - не Степан...

      


 "Миф «благополучно» живет до тех пор, пока выдумщики не сталкиваются с собственной выдумкой.
      
       Вспомним, что и народники конца XIX века считали бродяг и воров самой обычной частью народа. Соответственно, они и народу легко приписывали такое же отношение к блатному миру. Хотя сам народ, особенно крестьяне, были с ними совершенно не согласны.

       Можно привести много самых фантастических представлений, которые городские умники приписывали народу. Взять хотя бы отношение к Степану Разину. В русском «трудовом крестьянстве» вообще-то никогда не жаловали уголовных, и многократный убийца и грабитель Степан Разин никогда не был народным героем, образцом для подражания и объектом восхищения. Никто и никогда в деревне не пел о нем песен и с почетом его не вспоминал, и «подвигов» его не собирался воспроизводить. В народном сознании Степан - разбойник и страшный преступник, поправший все законы божеские и человеческие.

       В середине XIX века русские фольклористы собирают сказания народа и обнаруживают: нет на самом деле никаких ни сказок, ни былин, ни историй о «положительном» народном герое Стеньке Разине-казаке. Есть устрашающие истории о его жестокости, о кровавых и мрачных деяниях. Народная молва помещала Разина строго в аду, и наказание ему было определено под стать грехам: вечно грызть раскаленные кирпичи.

       И что же? Интеллигенция устыдилась и одумалась? Нет. Напротив, она создала странный романтический культ разбойника.

       История такая. В книге голландского ремесленника Яна Янсена Стрейса (или Стрюйса) «Три путешествия» описано, как Степан Разин утопил в Волге некую персидскую княжну. Книга издавалась во времена Алексея Михайловича Романова в Амстердаме, потом ее перевели на многие языки. На русском книга вышла в Москве только в 1935 году. Этот Стрейс с 1668 года работал парусным мастером в России и находился в Астрахани во время разинского бунта.

       В 1824 году в журнале «Северный Архив» в статье о путешествии Стрейса был воспроизведен фрагмент из его книги: «…Мы видели его [С. Разина] на шлюпке, раскрашенной и отчасти покрытой позолотой, пирующего с некоторыми из своих подчиненных. Подле него была дочь одного персидского хана, которую он с братом похитил из родительского дома во время своих набегов на Кавказ. Распаленный вином, он сел на край шлюпки и, задумчиво поглядев на реку, вдруг вскрикнул: „Волга славная! Ты доставила мне золото, серебро и разные драгоценности, ты меня взлелеяла и вскормила, ты - начало моего счастья и славы, а я, неблагодарный, ничем еще не воздал тебе. Прими же теперь достойную тебе жертву!“ С сим словом схватил он несчастную персиянку, которой все преступление состояло в том, что она покорилась буйным желаниям разбойника, и бросил ее в волны. Впрочем, Стенька приходил в подобные исступления только после пиров, когда вино затемняло в нем рассудок и воспламеняло страсти. Вообще он соблюдал порядок в своей шайке и строго наказывал прелюбодеяние».

      История, что и говорить, впечатляющая. К сюжету обращались не раз, в том числе и А. С. Пушкин.
 
 … «Как на лодке гребцы удалые,
 Казаки, ребята молодые.
 На корме сидит сам хозяин,
 Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
 Перед ним красная девица,
 Полоненная персидская царевна.
 Не глядит Стенька Разин на царевну,
 А глядит на матушку на Волгу.
 Как промолвит грозен Стенька Разин:
 „Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
 С глупых лет меня ты воспоила,
 В долгу ночь баюкала, качала,
 В волновую погоду выносила.
 За меня ли молодца не дремала,
 Казаков моих добром наделила.
 Что ничем тебя еще мы не дарили“.
 Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
 Подхватил персидскую царевну,
 В волны бросил красную девицу,
 Волге-матушке ею поклонился».

       
       Но его «Песни о Стеньке Разине» распространения не получили.
       «Ту самую», впитанную с молоком матери каждым русским человеком песню о Разине, живописующую убийство ни в чем не повинной девушки, начали петь после того, как Д. Садовников, популярный в те годы фольклорист, этнограф и поэт, создал два цикла стихов о Степане Разине: «Из волжских преданий о Стеньке Разине» и «Песни о Стеньке Разине».

       Популярной песня стала уже в конце XIX века. Ее пели такие знаменитости, как Федор Шаляпин и Надежда Пле-вицкая. Если задуматься над текстом и смыслом, это очень странная песня.

       Большевистские историки продолжили либеральную традицию интеллигенции XIX в. Сотворили из серийного убийцы Разина икону борца за народное счастье.
       Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные, Острогрудые челны.
       Уже чепуха: обычные речные корабли-струги, с палубами и мачтами, несущими паруса, почему-то названы «челнами». Никогда не назвали бы их так люди XVII века, в том числе соратники Разина. Но это как раз ерунда. Дальше - больше.

 На переднем Стенька Разин,
 Обнявшись, сидит с княжной,
 Свадьбу новую справляет,
 Сам веселый и хмельной.
 А она, закрывши очи,
 Ни жива и ни мертва,
 Молча слушает хмельные
 Атамановы слова.

       В описании Стрейса атаман Разин утопил княжну, принося Волге своего рода человеческую жертву, мрачное языческое жертвоприношение. Однако у Садовникова иначе. У него дружина, соратники, усомнились: а может, их вождь уже не с ними? Может, очарованный прелестями княжны, уже не как раньше, не «разделяет их общие интересы»?!

 Позади их слышен ропот: -
 Нас на бабу променял,
 Только ночь с ней провожжался,
 Сам наутро бабой стал.

       Чего ради ропот-то? По какому поводу? Само по себе такое злобно-негативное отношение к женщине вовсе не характерно ни для крестьян, ни для казаков, ни тем более для дворян. Ни для кого. Страх, что, влюбившись, вожак «обабится», струсит, потеряет мужские качества, свойственен только одной категории людей - уголовникам.

       Но в песне эта психология не отрицается, не осуждается - она приветствуется. Разин ее разделяет полностью и целиком.

 Этот ропот и насмешки
 Слышит грозный атаман
 И могучею рукою
 Обнял персиянки стан.
 Брови черные сошлися -
 Надвигается гроза,
 Алой кровью налилися
 Атамановы глаза.
 - Ничего не пожалею,
 Буйну голову отдам, -
 Раздается голос властный
 По окрестным берегам.
 - Волга-Волга, мать родная,
 Волга, русская река,
 Не видала ты подарка
 От донского казака!
 Чтобы не было раздора
 Между вольными людьми,
 Волга, Волга, мать родная,
 На, красавицу прими!
 Мощным взмахом поднимает
 Он красавицу-княжну
 И за борт ее бросает
 В набежавшую волну.
 - Что ж вы, братцы, приуныли?
 Эй ты, Филька, черт, пляши!
 Грянем песню удалую
 На помин ее души!

       
       Уверяю вас, крестьяне к таким описаниям относились совсем иначе, чем народовольцы.
       Явно по мотивам подобных песенок и картина Сурикова: Разин на ней тоже выведен эдаким положительным народным героем. Сидит в элегическом раздумье, наверное, о тяжелой народной доле и как бы ее облегчить. Впрочем, может, просто с похмелья дремлет.

       Или вот песня «Утес», творение полузабытого писателя А. А. Навроцкого. «Утес Стеньки Разина» сочинен в 1870 году. В 1896 году сам автор положил стихи на музыку, и они стали «народной песней, широко распространенной в революционных кругах».

 Есть на Волге утес, диким мохом порос
 Он с вершины до самого края,
 И стоит сотни лет, только мохом одет,
 Ни нужды, ни заботы не зная.
 На вершине его не растет ничего,
 Только ветер свободный гуляет,
 Да могучий орел там притон свой завел
 И на нем свои жертвы терзает.
 Из людей лишь один на утесе том был,
 Лишь один до вершины добрался,
 И утес человека того не забыл -
 И с тех пор его именем звался.
 И хотя каждый год по церквам на Руси
 Человека того проклинают,
 Но приволжский народ о нем песни поет
 И с почетом его вспоминает.
 Раз ночною порой, возвращаясь домой,
 Он один на утес тот взобрался
 И в полуночной мгле на высокой скале
 Там всю ночь до зари оставался.
 Много дум в голове родилось у него,
 Много дум он в ту ночь передумал,
 И под говор волны средь ночной тишины
 Он великое дело задумал.
 * * *
 И поныне стоит тот утес и хранит
 Он заветные думы Степана;
 И лишь с Волгой одной вспоминает порой
 Удалое житье атамана.
 Но зато, если есть на Руси хоть один,
 Кто с корыстью житейской не знался,
 Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
 Кто свободу, как мать дорогую, любил,
 И во имя ее подвизался,
 Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
 И к нему чутким ухом приляжет,
 И утес-великан все, что думал Степан,
 Все тому смельчаку перескажет.

       

       «Если враг не сдается, его уничтожают», - сказал как-то Максим Горький
       Но нет и не может быть ничего более нелепого и дикого, чем считать эти сочиненные интеллигентами песни о Разине «народными». А культ Разина - проявлением народного духа, мечтой народа о разбое и грабеже.
      
       Это Навроцкий, Суриков и Шаляпин видели Разина героем, которого помнит «земля». Возможно, эти городские интеллигенты и правда верили, что некий утес помнит мысли Разина и поделится ими с достойным… С продолжателем «дела» Стеньки Разина. Но эти интеллигенты путали разбойников и народ… Сам народ твердо понимал, кто есть кто, и себя с уголовными не смешивал.
      
       У Максима Горького «положительный» вор Челкаш однозначно противопоставляется «отрицательному» крестьянскому парню. Вор честнее, порядочнее, приличнее. Идут «на дело» оба, а крестьянский парень оглушает Челкаша камнем по голове, берет украденные обоими деньги. Вор честен хотя бы по отношению к своим.

       Надо сказать, что нашу интеллигенцию ждал очень неприятный сюрприз: проникнувшись духом солидарности со всеми осужденными «преступным царизмом», большевики объявили уголовников «социально близкими» элементами. Так, во время Гражданской войны сами интеллигенты оказывались во власти жутчайших уголовных типов, которые имели право мордовать их, как хотели… Что и делали. После, попадая в сталинские лагеря, интеллигенты опять попадали в лапы «социально близких» авторитетов, на которых опиралась лагерная администрация.

      Власть обласкала пролетарского писателя, вернувшегося из эмиграции. Предоставила Горькому, например, неплохую жилплощадь в центре Москвы - бывший особняк миллионщика Рябушинского в стиле модерн, построенный архитектором Ф. Шехтелем. Сейчас там музей-квартира писателя.

       Вот тут несчастная обманувшаяся интеллигенция и взвыла! Первые книги, в которых уголовный мир выведен однозначно непривлекательным, даже отвратительным, в России написаны именно при советской власти. Причем это произведения не только врагов советской власти - А. Солженицына и В. Шаламова. У Шаламова преступный мир описан так, что страшно читать, никакой симпатии бандюганы не вызывают.

       Но и советский до мозга костей Ю. Герман тоже описал преступников далеко не привлекательными. Среди его персонажей есть «положительный» вор Жмакин, но он как раз угодил на нары «нечаянно», его подставили хитрые профессорские сынки, и Жмакин горит желанием исправиться. В конечном счете он становится честным шофером и не позволяет даже отрезать «кусманчик» мяса от перевозимых им бараньих туш.
       Но в целом уголовный мир выглядит у Ю. Германа крайне непривлекательно. Показанные им типажи уголовных настолько неприятны, что просто диву даешься. Мерзкий старик по кличке Баклага еще противнее стивенсоновского Сильвера, - Сильвер хотя бы брился, ходил в относительно чистом кафтане и от него не воняло.

       Вывод прост: как и во всех других случаях, миф «благополучно» живет до тех пор, пока выдумщики не сталкиваются с собственной выдумкой. Вольно выдумывать уголовный мир, поглядывая на него из окон квартиры в благополучном районе: в печке «стреляют» дрова, в чистой комнате за кофе и коньяком сидят вежливые образованные люди, под окном прохаживается городовой. А вот когда интеллигенты оказались в одном бараке с уголовниками, тем более когда они стали от них зависеть, тут-то миф мгновенно рассеялся.

       Как это обычно и происходит с мифами при столкновении с действительностью.

       А в середине-конце ХХ века уже совсем другие поколения русских интеллигентов вдруг… начали петь блатные песни. Невероятно проникновение в язык уже самих слов из жаргона уголовников: «блат», «беспредел», «по понятиям». Легко заметить, что как раз «народ» - скажем, жители маленьких провинциальных городков - используют эти слова намного реже, чем городские интеллигенты.

       А сами уголовные песни. Как невероятно популярны стали они в 1960-1980-е гг. в среде студентов, среди интеллигенции самого разного уровня и направления! Из всех русских бардов разве что Татьяна и Сергей Никитины да Булат Окуджава не сочиняли и не распевали подобных песен.
       У нас часто объясняли с умным видом, что все дело здесь в особой преступности
 режима Сталина. Мол, если 10 % мужского населения было в лагерях, что ж удивляться? Ясное дело, интеллигенция прониклась мировоззрением окружения, в который попала. Действительно ли это так?

       Что же случилось с интеллигенцией?! Какая блатная муха их укусила?!
       А никакая. В жизнь пришло поколение, которое не получило «прививки» в виде блатарей, «косящих» под анархистов и получивших мандат на грабежи от имени Совдепии. Или в виде лагерного надзирателя из уголовных. А психология у них принципиально не изменилась: как они считали уголовных частью народа, так и продолжали считать. И как только это стало не опасно, радостно запели блатные песни".

       Миф и есть миф! Как и во всех остальных случаях, его можно и должно испытать строгим знанием, требовать не эмоций и не «мнений», а фактов.
/из книги Владимира Мединского "О русском воровстве, особом пути и долготерпении". Серия книг "Мифы о России"    


"Нефед Никитич Кудрявцев, генерал-майор, служив с честию при Петре I,
 в царствование  Анны Иоанновны и при императрице Елизавете,
 уволен был в отставку Императрицею Екатериною II и отдыхал от трудов своих на родине. 
 Там, в старости маститой, Кудрявцев явил пример непоколебимой веры и верности, который не умрет в истории.

       В 1774 году, когда Пугачёв двинулся со скопищами своими к Казани,
 тамошний губернатор приказал всем жителям удалиться в крепость.
 Столетний Кудрявцев не последовал сему приказанию.
       «Я останусь в предместии, хочу видеть самозванца, хочу обличить его перед Богом и людьми» - сказал он.
      
       Не владея уже ногами по причине преклонных лет и болезней, Кудрявцев упросил,
 чтобы его перенесли на креслах в Казанский девичий монастырь.
 Вскоре мятежники ворвались в церковь, где находился великодушный старец.
 Пугачев предводительствовал ими.

        При виде злодея с сообщниками Кудрявцев забыл про свои немощи,
 одушевился новыми силами и грозно  с презрением глянул на возмутителей благосостояния родины.
       «Злодеи! – воскликнул он. – Вы забыли Бога, изменили вере, изменили императрице.
 Страшитесь суда Божия! Невинная кровь, вами пролитая, вопиет к небесам;
 и вы дерзаете присутствием своим осквернять храм Господень» ?

        Воспламененый гневом, Пугачев приказал придать Кудрявцева смерти.
 Злодеи устремились на него с саблями  и копьями.
 Верный сын Отечества, пораженный уже многими ударами, плавая в крови, снова возвысил голос, подкрепляемый благочестием.
        «Я нисколько не страшусь смерти, - взывал герой,- вы открываете мне путь в селения небесные.
 А для вас ужасна будет и жизнь и смерть. Покайтесь, вспомните присягу; истребите злодея: он ведет вас к пагубе»!

         В это время засвистела пуля; мужественный голос Кудрявцева пресекся вместе с жизнью его.
 Враждуя против добродетели и веры, Пугачев приказал сжечь храм Господень.
 По удалении буйных скопищ погасили пламя, и полусгоревшее тело героя-страдальца было отыскано и погребено
 в той же церкви внуком его Петром Алексеевичем Татищевым.
 В стенах храма воздвигнут памятник, возвещающий о славном подвиге Кудрявцева".
 /Из книги "Собрание русских военных рассказов" Гр.Смирнова.