Станционный смотритель. По А. Пушкину. Второе изда

Станционный смотритель

   (по А.С.Пушкину, второе издание)

Был в России такой чин,
Но, наверное, один,
Где его всегда ругали
И, бывало, избивали.

Как князь Вяземский сказал,
И в стихах он прописал:
«Был коллежский регистратор,
Станций почты он — диктатор».
Станционный был смотритель
И дорог всех повелитель.

Угрожали же — всегда,
Не щадили никогда,
Жалоб требовали книгу,
Но имели только фигу.

И действительно была
Должность эта — каторга;:
И ни ночью, и ни днём,
Ни под проливным дождём,
И в крещенские морозы
Не иссякли те угрозы.

То чины или курьеры,
То простые офицеры:
— Свежих дай-ка лошадей,
Поживей, да поскорей!

Не всегда же они есть,
Надо это же учесть,
И зачем тогда кричать?
Нужно просто подождать.

Вот такою жизнью жили,
Но работой дорожили,
Повелители дорог,
Настоящий был острог.

Люди же они — скромны
И достаточно умны,
Склонные к общению,
Часто к угожденью.

В общем, вывод у меня,
Что ругают их за зря;
Свой продолжу я рассказ
О смотрителе сейчас;
Ибо слыл он очень мирен,
По фамильи — Самсон Вырин.

Как-то дождь лил проливной 
И загнал меня домой,
Где смотритель с дочкой
Жили в одиночку.

Увидав меня такого,
С головы до ног мокро;го,
Крикнул: «Самовар — Дуняша!»
Вот и героиня наша.

И при сих словах отца
Прытко, ловко, как овца,
Вдруг является Дуняша,
Гордость всей поэмы нашей.

Красота и разуменье
Вызывали изумленье;
Самовар внесла проворно,
И, заметив, что бесспорно
Мне понравилась кокетка,
(Ведь ещё же была детка,
Ей четырнадцать-то лет);
В разговоре не робела,
Отвечала она смело,
Будто видевшая свет.

За столом велась беседа,
Как с хорошим тем соседом;
Славно мы поговорили,
Чаю вместе мы попили;
Пуншем потчевал отца,
Став началом и конца,
Путника там пребыванья,
Время было расставанья.

Мы расстались, как коллеги,
Дочь проводит до телеги;
Но такие голубые
У неё глаза большие,
Так смотрели на меня,
И не выдержал тут я.

Я спросил лишь позволенья,
Нету мне теперь прощенья,
За такую красоту,
Чуть коснуться ей ко рту;
— Да, —сказала… И я взял,
И её поцеловал.

И скажу Вам по секрету,
Что такого вот, как этот,
Невозможно позабыть,
Как же мне теперь-то быть?

Вновь минуло пару лет,
Вновь оставил я свой след,
В тех краях, где проезжал,
Где я Дуню повстречал.

Та же станция и дом,
Но уже нет Дуни в нём,
Пусто в этом доме всём,
Не назвать его жильём.

Под тулупом спал старик,
Видно так уже привык;
— Помнишь ли ещё меня,
Где же Дуня, дочь твоя?

Не узнал меня смотритель,
Наш дорог он повелитель;
Будто он не внял вопроса,
И уткнулся в стол он носом.

Только пунш взбодрил папашу,
Горечью наполнил чашу:
— Так Вы знали мою Дуню,
Ах, какую видишь долю!

У неё — краса, покорность
И природна(я) доброта,
Дарит людям благосклонность
За обычные дела;
Все проезжие любили
И подарки ей дарили.

Чтоб с Дуняшей быть побольше,
Гости кушали подольше;
Злой приезжий всё увидев,
Пыл свой, чуть утихомирив,
Хитро вёл с ней разговор,
Чтоб дарить всё время взор.

Рассказ смотрителя

Как-то раз под зимний вечер
Эта с ней случилась встреча,
Был приезжий наш гусаром,
И он с наглым, гневным жаром
Всё кричал, подняв нагайку:
— Ну-ка, лошадей давай-ка!

Но явилась тут Дуняша:
Вам поесть бы, светлость Ваша?
У гусара вышел гнев
И на лавку тихо сев,
Ужин заказал наш гость,
Тихим стал, простят авось.

Снял он шапку и шинель,
И, отбросив всяку(ю) лень,
Вёл обычный разговор,
Просто нёс какой-то вздор.

Сам же — строен и красив,
И казался он учтив,
Стал он ужинать степенно,
И забыв, что непременно
Ехать дальше должен он;
Наш гусар уже влюблён.

Лошади пришли давно,
Вышел, чтобы заодно
В дрожки их запрячь гусара,
Не кормя, сильна ведь пара.

Возвратился снова в дом,
Перевёрнуто — вверх дном:
Наш гусар уже лежит
И без памяти, дрожит;
Дал ему свою кровать,
Утром доктора стал звать.

Дуня — вся возле него,
Лечит «бедного» всего,
Рядом с ним сидит с шитьём,
Вся забота лишь о нём.

А когда и я при нём,
Слышен был всё время стон;
Кофе выпил чашки две
И обед — подать себе.

Пить просил довольно часто,
Просто выглядел несчастным;
Дуня кружку подносила
И его всегда поила.

Только губы обмакнув,
Кружку ей назад вернув,
Мягко пожимал ей руку,
Просто разгоняя скуку.

Был за это благодарен
Этот наш гусарский барин,
Ею любовался просто,
В ней нуждался очень остро.

Врач обследовал больного,
Гостя важного такого;
По-немецки говорил с ним,
Что понятно им одним.

Он велел лежать подольше,
Кушать, пить ему побольше,
Как с дороги та усталость,
Отдых дать ему бы малость.

Расплатился очень щедро;
За обедом, что не вредно,
И вина они распили,
Дружбу этим закрепили.

Через день он был здоров,
И к отъезду он готов,
Но расстаться не спешил,
Весел был, всегда шутил.

Помощь мне дарил в работе,
Но одно было в заботе,
Дуня чтобы была рядом,
Да в простом своём наряде.

За прошедшие три дня
Он нам был ну, как родня,
Плату выдал хорошо,
Время выезда пришло.

Это было воскресенье,
В церкви — праздное моленье;
Дуня в церковь собралась,
И с гусаром уж «простясь»,
Вдруг он подал предложенье;
Но была в недоуменье:
Ей помочь свести до церкви,
На краю стоит деревни.

Я, ничто не «узревая»,
Только ей добра желая,
Дал согласье подвести
Дуню нашу до церкви;.

Дочь отправил — сам не свой,
Вдруг теряю я покой,
В церковь я бегу скорее,
Чтобы было мне яснее,
Где девалась дочь моя,
Как покинула меня.

В церкви опросил я всех,
Не нашёл меня успех,
Еле жив, побрёл домой,
Страх не мог унять я свой.

Но надежда чуть теплилась,
Шанс последний зародился,
Может надо повидать
Крёстную свою ей мать.

В дальней станции жила
И теперь была одна;
Лишь бы встретить ямщика,
Чтоб вернулся он пока.

К вечеру, явись хмельной,
Он с той тройки удалой,
Что гусара вместе с Дуней
В жизнь другую рвёт из будней.

Мне поведал ямщик сей:
— Видел слёзы он у ней,
Не противилась езде,
Шла навстречу той судьбе.

Долго я болел тогда,
Ведь я был уже в годах;
Как поправился немного,
Сразу ринулся в дорогу.

Я нашёл не без труда,
Где гусар наш жил тогда:
Минский ротмистром он был,
И в столице явно жил.

Встретил холодно меня:
— Что волнует здесь тебя?
Со слезами на глазах,
С дрожью в голосе, в ногах,
Я просил вернуть Дуняшу,
Дочь мою, теперь же Вашу…
— Ведь потешились, поди,
Так напрасно не губи!

— Будь спокоен, старина,
Наша Дуня — мне жена,
Любим мы друг друга очень,
Счастьем сыты, между прочим.

Вся вина перед тобой,
Что нарушил твой покой,
Но возврата уж не будет,
Даже бог нас не осудит.

Денег мне немного сунул,
Будто мне  в лицо он плюнул,
Как бы откуп дал мне он,
И прогнал меня он вон.

Смял я деньги кулаками,
И топтал я их ногами,
Чтоб не жгли они мне душу,
Будто продал я Дуняшу.

И всё думал я опять,
Как мне Дуню повидать.

В тот же день, уже под вечер,
Отмолившись, ставил свечи,
По Литейной брёл неспешно;
Дрожки вдруг промчались спешно,
В них узнал гусара я,
Мысль мелькнула у меня.

Дрожки встали возле дома,
Трёхэтажного, большого,
И гусар вбежал в него,
В чреве скрылся он его.

Я за ним, закрыты двери,
Дал звонок, зайду ж — не звери,
Не съедят же так меня,
А прогонят — не беда.

«Отворилися» те двери,
В этом твёрдо был уверен;
И служанка: «Вам кого? —
Всё пытает так легко.

— Мне Самсоновну Авдотью,
Связан с ней родной я плотью,
Сам ей всё и расскажу;
— Ей сейчас я доложу.

Но я смелости набрался,
Через комнаты промчался,
И в одной такой из них
Я увидел их двоих.

Минский отдыхал на кресле,
Рядом с ним же, как бы вместе,
Дуня, сидя, как в седле,
На английском том коне.

А одета как роскошно,
А причёска — падать можно,
Всей красы — неимоверной,
Видно, что любовь безмерна.
 
Молча сидя, отдыхая,
И на пальчики мотая,
Чёрные его, как угли,
Длинные красивы(е) кудри;
Нежно смотрит на гусара,
Вот она — любовна(я) пара.
Сей картиной любовался
И доволен я остался.

— Кто там, — слышен голос нежный,
Не успев ответить прежде,
Дуня голову «свернула»,
На меня она взглянула.

С криком пала на ковёр,
Минский был ох как востёр,
Весь дрожал уже от гнева:
— Хочешь что, кусок ты древа?
Взял за шиворот меня,
Вытолкал за дверь, пыхтя.

Дочь увидел я мою,
Легче стала за судьбу,
Я узнал, живёт красиво
И богата, и любима.

А что дальше стало с ней,
С Дуней, доченькой моей,
Я не ведаю о том,
Что же стало с ней потом.

Уж три года нет вестей,
Славной доченьки моей;
От того я всё грущу,
Водку на работе пью.

Свой рассказ кончал смотритель,
Всех дорог он повелитель.

Вновь прошло немного лет,
И опять знакомый след,
Вновь знакомые края,
Всплыла память вновь моя.

Предо мной всё тот же дом,
Нет смотрителя уж в нём;
Мне поведали соседи:
Все года без дочки, эти,
Вырин с горя много пил,
И от пьянства он почил.

— Мне увидеть бы могилу,
Я знаком был с ним давно,
Все года меня мучи;ло,
Мне судьба  — не всё равно.

Шустрый мальчик у соседа,
Не дождавшись и обеда,
Мне могилу показал,
А дорогой рассказал.

— Летом барыня с барчонком, —
Был ответ того мальчонки:
— Не с одним, а аж с тремя,
По дороге забрела.

У неё больша карета,
И, видать, что дорога,
Упряжь в шесть лошадок эта,
Барыня в ней так мила.

Вместе с ней нашли могилу,
Плакала, лежа на ней,
Еле вырвалась, насилу,
Звать попа велит скорей.

Очень щедра была плата,
И пятак — мне серебром.
Вот какая вся расплата
За судьбой разбитый дом.

Вид у кладбища — весь жалок,
Место голо, без ограды;
Крест, да крест, как много палок,
Ни деревца для отрады.

Март 2012