Как поют соловьи!

- Как поют соловьи! – с улыбкой, полной счастья и удовлетворения, сказал Паша и посмотрел на сидящую рядом с ним девушку тем наивным детским взглядом, который был так свойственен ему.
- По-моему, они пели так и вчера. – Не желая пропустить ни единого слова из очередного романа, сказала Наташа.
Она, заложив красную нитку посреди страниц, отложила книгу в сторону, посмотрела сначала на его, а после на открывающиеся с лавочки, стоящей не небольшом холме, красоты.
В те дни весна уже горела ярким, сочным, зеленым цветом распустившихся листьев, пахла сладким запахом цветущих яблонь и сиреней.
Вдалеке от шумных городов весна принимала более спокойный, изысканный вид: ни порезанных веток, которые только начали расти, ни засохшей, затоптанной травы, ни пустырей, ни грязи – всего этого не увидишь в далеких деревнях.
С того заросшего бурьяном холма показывались все прикрасы майской поры: выстроенные в ряд, как клавиши рояля, тополя и березы шелестели новой распустившейся зеленью, река с длинной, блестящей, солнечной тропой и маленькими крикливыми утками, и не менее крикливыми и счастливыми, сохнувшими на еще не согретом песке, детьми.
- Интересно, а всегда ли они будут петь так же? – Спросил Паша, случайно заметив лежащую на лавочке книгу “А зори здесь тихие…” с красной нитью посередине.
В тот момент, когда он задал этот вопрос, Наташе вдруг и совершенно неожиданно для нее вспомнились минуты ее совместной жизни с бабушкой, которая, со свойственной ей поэтичностью, пускай и не хотя этого, рассказывала некоторые моменты, события, произошедшие в ее жизни, которая была целиком и полностью связана с войной. Она вспомнила, как бабушка показывала ей старые, потрескавшиеся фотографии и, указывая старым, морщинистым пальцем, называла каждого запечатленного на ней человека. Но самым сильным ее воспоминанием было то, как бабушка с особым трепетом рассказывала о встрече ее с молодым бойцом Гормановым, как весною сорокового года они вместе гуляли по цветущему яркими белыми цветками саду, в котором не было ни единого человека, кроме их двоих, как ветер трепетал ее светлые волосы  и как красиво, спокойно, не зная бед и огорчений, пели соловьи. А после фронт. Жадный, кровавый фронт, который не знал ни пощады, ни жалости. И каждый человек, который хоть встречался с ним, уже либо не возвращался обратно, либо менялся совершенно.
Она, старая, пережившая весь ужас и страх войны, рассказывала, как она, будучи сестрой милосердия, вытаскивала своего единственного  дорогого ей человека из самых горячих точек, как всеми силами пыталась спасти его жизнь, и то, как единожды не успев, она потеряла то, за что была готова отдать жизнь, за что так боролась. Красной лентой прокатилась кровь по рубашке убитого бойца Горманова, и упал он как все, как тысячи таких же бойцов, на холодную, тяжелую землю.
“Нет, такого больше не повториться! – думала тогда Наташа, смотря на мокрые от слез веки. – Если каждый человек знает, как это ужасно, то зачем же повторять это снова и снова? Нет, такого больше быть не должно, и каждого, кто скажет другое – не пойму.”
Так и сложился ее взгляд на войну. Считавшая, что превыше всего есть жизнь человека, она не могла позволить себе думать в какое-либо другое направление. Но в тот самый момент, когда этот вопрос прозвучал так легко и спонтанно, в душе ее стало невозможно тяжело. Долго ли смогут соловьи петь счастливо? Долго ли продержится земля без войны?
“Нет – сказала она сама себе, - все повториться опять, и будет повторяться снова и снова, пока не поймет человек, что мир – самое ценное, самое доброе, что есть на земле, и пока есть люди, считающие иначе, пока есть те, которые не усвоили кровавые уроки”.
И она вздохнула. Вздохнула так легко и спокойно, как некогда прежде. Тот вопрос, которым она задавалась уже давно, был разрешен для нее лично, и этому она радовалась больше всего. Посмотрев в глаза Паши, которые горели любопытством и детским, простым счастьем, она улыбнулась, и спокойно ответила.
- Время покажет...