Сны Поэта. Новелла. Закон Дарвина

ЗАКОН ДАРВИНА


     В девять лет я вполне самостоятельно открыл Закон Дарвина об утробном развитии младенца.
     Прочитав эту фразу, вы улыбнётесь. Что же, для вас это безнаказанно, а вот я через три года вспомнил своё открытие, засмеялся и был публично наказан. Но об этом после.

     Все началось с полётов во сне. Полёты случались почти каждую ночь, и я так настрополился летать, что достаточно было топнуть ногой, подскочить, чтобы совсем оторваться от земли и полететь, а потом даже парить над улицей, над березняком, над Маленькими лужками и озером. Тело моё становилось лёгким и послушным каждому повороту руки, каждому движению ног.

     После очередного полёта, встречаясь с дружками, я смотрел ни них с улыбкой сострадания, будто способность к полётам была дана среди нас только мне одному. Но однажды оказалось, что ночами и они становились крылатыми. Тогда мы решили спросить об этом чуде нашего учителя Леонида Ивановича, попавшего к нам после неудачной попытки поступить в Томский университет. Был он уже немолодой, малоразговорчивый со взрослыми, но общительный с нами.

     —  Это вы растёте,— ответил он.
     —  А почему ночью?
     —  Днём вы балуетесь, мешаете клеткам расти. Вот ночью они и навёрстывают.
     —  А почему, когда растёшь, надо летать?
     —  Это ваши клетки вспоминают те времена, когда человек был птицей.
     —  А разве человек был птицей? — удивились мы.
     —  Кем он только не был — и клеточкой, и рыбкой, и лягушкой, и кроликом... Обезьяной тоже был... Потом всё это вы будете проходить в старших классах.

     До старших классов было далеко, а полёты продолжались. Разговор с учителем только подхлестнул моё воображение. Дошло до того, что, поймав в реке окуня, я приглядывался, а не замечу ли в нём задатков будущего человека.

     Почти всё время мы, стригунки, пропадали или на озере или на реке. В девять лет боронить меня уже не брали: стал тяжеловат для лошади, чему я, конечно, был страшно рад. Уходили мы на реку утром и возвращались только к вечеру. Однажды, вернувшись в  деревню, я узнал, что приехала кинопередвижка. Тут же помчался подряжаться крутить
динамик. Покрутишь две части — а потом смотришь картину, как все остальные. Кино было новинкой. Мы уже посмотрели многие картины, среди которых последней была про Марусю-атаманшу, смелую и озорную. Вся деревня смеялась, как она сказала какому-то мужику: «Кыш под одеяло!»

     Подрядиться динамокрутилыциком не удалось. Бригада из трёх моих дружков была уже полностью укомплектована. На билет нужен был пятак. Прибежал домой и прямо к маме?

     —  Мама, дай пятак на кино!
     —  Какой тебе пятак! — вспылила она. — Весь день тебя где-то носит, а теперь — пятак! Дрова не рубленые, двор не прибран...
     —  Мама, всё  сделаю!
     —  Сделаешь, тогда и дам.

       За час я перерубил воз берёзовых дров, уложил их в поленницу, граблями собрал на дворе все щепки, потом взял метлу и начал подметать. Очищенная от хлама, с первозданной свежестью зазеленела мурава. После горячей работы я впал в состояние тихой раздумчивости. Мёл и думал о давней крылатости человека, о его невероятно странном и счастливом пути — от невидимой клеточки до огромного Сёмы Долгого, жившего в Хохловке. Чудно: рыбка... лягушка... кролик... Ах, как всё-таки хорошо, что человек не застрял где-то на лягушке и кролике!..

     Деревенские ребятишки рано узнают, что появились они на свет не с капустной грядки. Мы даже знали, что матери вынашивали нас девять месяцев. «А почему девять? — задал я себе вопрос. — Почему не восемь, не десять, а девять?» Метла моя заходила по муравке медленней. Долго я ломал голову над этим вопросом, пока меня не осенило: «А-а, вон почему!.. Это же, как на географической карте. На земле расстояние большое, а на карте всего сантиметр. Был человек клеточкой... Пока развился до малька, прошёл миллион лет. Теперь же на это, допустим, уходит месяц. От малька до лягушки — ещё миллион лет. Ещё месяц. И так — до человека и до девяти месяцев». Меня радостно поразила простота моего открытия. Даже показалось, что об этом ещё никто не знает. «Стыдятся об этом говорить, — размышлял я, — а что стыдиться?! Вот как только вырасту, обязательно займусь этим вопросом». Тут я получил свой заслуженный пятак и побежал в кино.

          Прошло года три-четыре. Я уже учился в шестом классе ШКМ, где нам начали преподавать биологию. На одном из уроков молодая учительница с нарочито постным лицом рассказывала нам о Дарвине, о происхождении человека, об эволюции его развития. И тут я услышал закон Дарвина о том, что младенец в утробе матери переживает все стадии исторического развития, которые пережил человек. В классе стояла деликатная тишина. А я вспомнил своё открытие и громко рассмеялся. Учительница посмотрела на меня зло, даже брезгливо.

     —  Фёдоров!.. Выйди из класса!..
     —  Ольга Ивановна, это я... вспомнил, что открыл...

     В классе раздался общий смех. Ольга Ивановна в гневе побледнела, шагнула в мою сторону.

     — Фёдоров!.. Немедленно!..

     Краска стыда залила моё лицо. Лишь теперь я понял, что мой смех учительница растолковала дурно. Ещё хорошо, что она не дала мне времени объясниться. Если бы ребята услышали, что три года назад я уже открывал этот самый закон Дарвина, вот было бы смеху! Зато за дверями класса я утешал себя тем, что все великие открытия на земле сопровождались гонениями.


ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ